Меч и не мог быть никаким иным, кроме как воображаемым, потому что никто и никогда не смог бы так легко и так неистово работать настоящим мечом длиной в семь футов.
– Вж-ж-ж. И потом он оставил меч рядом с трупами, решив, что вернется за ним после того, как ему заплатят. Прежде чем заплатить, император пригласил его на ужин. Но мастер сказал: «Не могу. Мои люди голодают. Я должен вернуться и накормить их». Я говорю истинную правду, Римо.
И тогда император дал ему отравленный фрукт. И Мастер оказался бессилен.
– Разве у вас нет защиты от яда?
– Только одна. Не есть. Знать свою пищу. Это и твоя слабость, сын мой. Хотя нет никакой необходимости пытаться отравить тебя, потому что ты сам травишь себя ежедневно. Пицца, сосиски, ростбиф, картофельное пюре, цыпленок с поджаристой корочкой. Бр-р-р. Ну, так вот. Мастер проснулся в чистом поле, он не умер – так велика была его сила, но все тело у него словно онемело. Пешком, ослабевший, лишившийся своего искусства, он добрел до Синанджу. К тому времени, как он вернулся, жители деревни снова начали отправлять новорожденных домой.
Чиун опустил голову и вперил взгляд в пол.
– Для меня не выполнить задание – это все равно что отправить детей домой. Я не могу себе этого позволить, даже если моим заданием станешь ты. На сегодняшний день я – Мастер.
– Это твое дерьмо, и тебе его разгребать, а не мне, – голос Римо звучал холодно.
– Ты прав. Это мое дерьмо, и мне его разгребать.
– А что там было с архитекторами и строителями? Разве они заслужили смерть?
– Эта та цена, которую заплатит каждый, кто работает на китайцев, и каждый должен быть к этому готов.
– И деревня Синанджу тоже заплатила эту цену, – сказал Римо. Ему было как-то даже не до злости – он испытывал что-то вроде чувства опустошенности – и в этом состоянии, что бы он ни сказал, ответ причинял ему только еще большие страдания. Он всегда знал, что Чиун профессионал, и что в случае необходимости он сам, Римо, может оказаться жертвой. Но слышать об этом ему не хотелось.
– Платить приходится всегда. Ничто не дается бесплатно, – заметил Чиун. – Ты платишь свою цену сейчас. Тебя обнаружили, узнали, лишили твоего сильнейшего оружия – внезапности. У тебя нет детей, жизнь которых зависит от того, как ты исполняешь службу, нет матерей, которые будут придумывать для себя спасительную ложь, когда ты не справишься с заданием. Со своим мастерством ты можешь обеспечить себе прекрасную жизнь где угодно. Уходи, спасайся.
Прежнее страдание уступило место новой боли – боли, какую испытываешь, когда говоришь лучшему другу то, что не решаешься сказать самому себе. Римо наклонился вперед, пытаясь оттянуть момент, когда придется сказать это Чиуну:
– В чем дело, Чиун? Разве ты не должен убить меня?
– Не будь идиотом. Конечно, я убил бы тебя, если бы пришлось. Хотя умереть самому мне было бы легче.
– Я не могу бросить это задание, – сказал Римо.
– Почему?
– Потому что, – медленно произнес Римо, – у меня тоже есть дети. И их тоже отправляют домой. Их отправляет домой героин, война, преступления, люди, которые считают благородным занятием взрывы зданий и убийства полицейских, и которые так манипулируют законами государства, что они перестают кого-либо защищать. Дети, которые страдают от всего этого, – это мои дети. И если у нас есть хоть малейший шанс, что когда-нибудь, в один прекрасный день, у нас прекратятся войны, и мы сможем без страха ходить по улицам, и наших детей не будут отравлять наркотиками, и люди не будут грабить друг друга, тогда, в этот самый день, я уйду. Тогда, в этот прекрасный день, я отложу в сторону меч моей страны. Но до того, как этот день настанет, я буду делать свое дело.
– Ты будешь делать свое дело до тех пор, пока тебя не убьют.
– Что ж, значит так, дорогой.
– Значит так, – согласился Чиун.
И тут они оба улыбнулись. Сначала Чиун, за ним Римо. Ибо в этот самый момент какое-то внутреннее чувство подсказало им, что кто-то подсматривает за ними сквозь опущенные жалюзи, и что недурно было бы снова немного размяться.
В дверь постучали.
– Войдите, – крикнул Римо, вставая. Он с наслаждением распрямил ноги. Дверь отворилась, и вошла женщина – та самая, которую в вестибюле он как будто не заметил, и не заметил, что она заметила его. Сейчас она была одета как горничная.
– Здравствуйте, сэр, – сказала она. – Ваш кондиционер плохо работает. Нам придется отключить его и открыть окна.
– Разумеется, – Римо был сама любезность.
Женщина, испуская больше сигналов, чем служба информации Большого центрального вокзала, протопала в комнату и подняла жалюзи. Она не глядела ни на Римо, ни на Чиуна – вся напряженная, запрограммированная. И даже вспотевшая.
Чиун скорчил гримасу, показывающую, что он в шоке – настолько откровенны были ее действия и надуман повод. Римо подавил смешок.
Женщина открыла окно, и Римо с Чиуном одновременно заметили снайпера в доме напротив, в комнате этажом выше, чем их собственная. Это было легче легкого – женщина с таким же успехом могла бы просто посветить фонариком.
Римо взял обе ее руки в свои.
– Боже мой, я даже не знаю, как мне вас за это благодарить. Представляете, как здесь было душно!
– Да что вы, не стоит, – ответила женщина, пытаясь вырваться. Римо чуть надавил ей на кисти рук сразу за большими пальцами и заглянул в глаза. До того она избегала встретиться с ним взглядом, но больше противиться уже не могла.
– Право, не стоит, – повторила она. – Я была рада помочь. Левой ногой она принялась нервно постукивать по полу.
– Я бы хотел позвонить дежурному и поблагодарить его, – не отпускал ее Римо.
– Ой, нет, не нужно. Это входит в мои обязанности. – Женщина уже так напряглась, что ей пришлось выключить все эмоции, а не то она бы просто взорвалась. Римо отпустил ее. Она не оглянулась назад, когда выходила из комнаты, но он знал, что, как только дверь закроется, она стремглав побежит туда, где ее ждет сообщник.
Римо были нужны они оба. Только вместе. Ему не нужны были трупы в гостиничном номере или где-то на подступах к нему – в коридоре или в вестибюле. Но если поймать их в их собственной берлоге и очень аккуратненько прикончить – что ж, тогда можно будет немного перекусить. Ведь он ничего не ел со вчерашнего дня.
Она споткнулась на пороге, с треском захлопнула дверь и исчезла. Римо подождал немного, потом сказал Чиуну:
– Знаешь, я бы сегодня вечером не отказался от даров моря.
– Снайпер бывал в Синанджу, – ответил Чиун.
– Ага, я так и думал. Я почувствовал, как он будто просвечивает всю комнату насквозь через жалюзи, – сказал Римо, берясь за ручку двери.
– Это очень эффективный метод, – заметил Чиун. – Разумеется, кроме тех случаев, когда он становится совершенно неэффективным. А это бывает, когда жертва, а не охотник становится главным в их союзе. Знаешь, раньше это проделывали со стрелами.
– Ты меня еще не обучил стрельбе.
– Если ты переживешь ближайшие несколько недель, то обязательно научу. А пока я не дам ему скучать, – сказал Чиун и принялся медленно раскачиваться, словно отводя от себя острие длинного копья и поддразнивая человека, этим копьем вооруженного.
– Спасибо, – сказал Римо и открыл дверь.
– Погоди, – остановил его Чиун.
– Что такое? – обернулся Римо.
– Море одаривало нас вчера.
– Закажи себе овощи. А я хочу омаров.
– Я закажу тебе утку. Утка, если ее правильно приготовить, – это великолепно.
– Ненавижу утку, – поморщился Римо.
– Постарайся полюбить.
– Пока! – заявил Римо.
– Так ты подумай насчет утки, – напутствовал его Чиун.
Глава тринадцатая
Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер был мертв. Он положил свою возлюбленную винтовку на мягкую постель, а сам сел в кресло, лицом к окну. Сентябрь холодил его кости. Бостон шумел далеко внизу.
А он пристально смотрел в лицо улыбающегося корейца, сидящего в позе лотоса в комнате в доме напротив. Гернер видел, как поднялись жалюзи, он почувствовал присутствие своих жертв еще до того, как они поднялись, потом увидел обоих, потом начал устанавливать связь между пулей и черепом жертвы. Сначала дело казалось легче легкого, поскольку он явственно ощущал биение жизни, и между ним и тем, в кого он целился, возникло сильное эмоциональное поле, и чувство это было сильнее, чем когда-либо раньше.
Его цель разговаривала с Марией, а потом Мария ушла, но сильнейшее поле, исходившее от корейца, подавило то, которое исходило от его главной жертвы, и требовало, чтобы сначала он убил корейца. И тогда Гернер начал целиться, подводя острие воображаемого копья, которым стала его винтовка, к желтому лбу. Но он немного промахнулся, и начал снова, и опять ему чуть-чуть не удалось удержать копье, и он не смог правильно прицелиться, а просто водил стволом винтовки из стороны в сторону. И тогда винтовка в его руках стала просто винтовкой, а уже многие годы, с тех самых пор, как он посетил Синанджу, он не пользовался винтовкой как просто винтовкой. Он был в Северной Корее в качестве советника, и побывал в этой деревне, и какой-то мальчишка стрелял лучше, чем он, а жители деревни долго извинялись и говорили, что жаль, тут нет Мастера, а то бы он показал, как надо на самом деле стрелять, и за смехотворно малую сумму они обучили его технике стрельбы.
Он тогда решил, что они полные идиоты. А теперь, глядя сквозь прицел своей винтовки, он понял, почему с него взяли так мало. Они ничего не дали ему взамен, только ложное чувство самоуверенности, которая и привела его к смерти, ибо теперь он наконец встретил Мастера, того самого, которого не было в деревне много лет тому назад.
Он попытался прицелиться, как если бы это было просто ружье, но руки его тряслись. Так он не стрелял уже давно.
Он попытался сконцентрировать свое внимание на пуле, на траектории, отвлечься на время от ускользающего корейца, и когда все было готово, снова поднес острие воображаемого копья к голове жертвы, но головы на месте не оказалось, и пальцы Гернера тряслись.
Весь дрожа, он положил холодную винтовку на постель. Пожилой кореец, все так же сидящий в позе лотоса, поклонился и улыбнулся.
Гернер сложил руки и поклонился в ответ, выразив старику свое глубочайшее почтение. Его главная жертва ушла из комнаты, и, без сомнения, вскоре будет у его, Гернера, дверей.
Жизнь, в конце концов, была не такой уж плохой, хотя если бы он мог начать жизнь с винограда вместо этой своей профессии, тогда, возможно, она была бы лучше.
Это была ложь, конечно, и он это понимал. Он почувствовал, что надо бы помолиться, но это было как-то неуместно, да и чего ему просить у Бога? Он имел все, что хотел. Он был доволен прожитой жизнью, он сажал виноград и собирал урожай, чего же больше?
И вот Гернер мысленно обратился к божеству – какое там оно есть – и поблагодарил его за все хорошее; чем ему довелось насладиться в жизни. Он скрестил ноги, и тут ему в голову пришла просьба:
– Боже, если ты там есть, даруй мне вот что: сделай так, чтобы не было ни рая, ни ада. Чтобы все это кончилось.
Открылась дверь, и ввалилась запыхавшаяся Мария. Гернер не обернулся.
– Ты убил его? – спросила она.
– Нет, – ответил он.
– Почему?
– А потому, что сейчас он убьет нас. Когда занимаешься подобным бизнесом, всегда приходится идти на такой риск.
– Что ты несешь, черт тебя подери?
– Мы проиграли, Мария.
– До него всего каких-то пятьдесят ярдов.
– Да хоть как до Луны, моя дорогая. Винтовка на кровати. Если хочешь, она в твоем распоряжении.
Гернер услышал, как захлопнулась дверь.
– Совсем не обязательно закрывать дверь, моя дорогая, сказал он. – Двери их не остановят.
– Я не закрывала… – начала было Мария, а потом Гернер услышал, как треснула кость, и тело сначала плюхнулось на кровать, а затем врезалось в стену рядом с ним. Он скосил глаза влево. Мария, по-прежнему со встрепанными волосами, лежала, измазанная темной кровью, сочившейся из проломленного черепа. Скорее всего, она ничего не успела почувствовать, вероятно, даже не увидела рук, которые это над ней проделали. И мертвой она выглядела неопрятной.
У Гернера была еще одна просьба к Богу, и он попросил, чтобы Марию судили за ее помыслы, а не за поступки.
– Эй, парень, как твои снайперские дела? – раздался голос сзади.
– Прекрасно, пока ты не испортил все дело.
– Вот так-то, дорогой.
– Если не возражаешь, то прекрати болтовню, и кончай с этим поскорее.
– Знаешь, вовсе не обязательно быть по этому поводу таким обидчивым.
– Дело не в этом. Дело в том, что мне просто надоело иметь дело с крестьянами. А теперь, прошу тебя, сделай то, зачем пришел.
– Если тебе не нравится иметь дело с крестьянами, так что же ты не стал камергером двора Его Величества, а, шмук?
– Боюсь, что в то время на рынке труда не оказалось вакансий, – ответил Гернер, по-прежнему не оборачиваясь на голос.
– Сначала несколько вопросов. Кто тебя нанял?
– Она. Труп.
– На кого она работает?
– На какую-то коммунистическую организацию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26