Кивнул; и Мильям стало по-настоящему страшно.
Робни!!!
Сам внезапно сделался выше ростом, и она чуть не закричала. Хотя, конечно, он всего лишь встал на скользилку.
— Идемте со мной.
— Садитесь.
Мильям опустилась на край… «стула», в блоке Дейва тоже имелись такие, и Робни заставлял ее сидеть на них хотя бы за едой, хотя на мягком скользильном покрытии пола было гораздо удобнее. Выпрямила спину, взглянула снизу вверх на Самого. Тот сел напротив, и их глаза сровнялись.
Здесь в отличие от бального зала было светло, сверху голубело небо, впереди и по сторонам уходили вдаль горы, леса, виноградники… «мониторы». Мильям прищурилась, уловила мерцание на их границах — и поняла, что комната совсем маленькая. Квадратная и тесная, как мастерская Робни на втором этаже северного жилища.
— Я вас слушаю, — сказал Сам. — Кто ваш муж?
— Военный. — Мильям лихорадочно ухватилась за проблеск надежды, что все до сих пор идет так, как надо, что ей удалось его убедить. — Я очень прошу вас представить меня Спикеру Глобального парламента. Это очень ва…
— Спикеру. — Сам усмехнулся. — И правда навязчивая идея… Юста мне говорила. Так я правильно понял? Он действительно ваш муж? Тот, кто… словом, хозяин передатчиц?
Ненастоящие виноградники… горы… небо… Мильям смотрела мимо него, в одну точку где-то посередине монитора, не в силах оторвать взгляд. Когда, чем она себя выдала?!. Глупо. Да всем своим видом, каждым движением, жестом, словом… она не могла остаться неузнанной, она с самого начала это знала, и Робни знал тоже. Она должна была только успеть добраться до…
Кто этот человек?!
— Жена… Значит, он дошел до ручки. Сделал последнюю ставку. Болван.
Мильям вздрогнула, прикрыла глаза, снова вскинула их, уже пряча от монитора, ища взгляд мужчины напротив, голубой и режущий, словно кинжал, в котором отражается небо…
Не выдержала. Опустила ресницы.
— Он нас сейчас слышит? — отрывисто спросил Сам. — Да? Нет? Хотя я все равно не стану с ним разговаривать. Самоуверенное ничтожество, вот кто он такой. Юста Калан так намучилась с теми девчонками, да если б он соизволил тогда… кто его знает, вероятно, еще что-то можно было бы сделать. Особенно в тот момент, когда он отозвал войска — это был его единственный верный ход… Спикер! Не смешите меня, Мильям, все слишком грустно, чтобы смеяться. Вы смелая женщина, я это уважаю. Я не намерен вступать в переговоры с вашим… но вам — я кое-что объясню.
Он говорил, и какая-то часть Мильям слушала его, не понимая и не очень стараясь понять, в то время как большая и главная, живая и растерянная, стержневая ее часть напряженно вслушивалась внутрь себя: Робни?!. Он должен был отозваться. Хотя бы односложно дать направление ее дальнейшим действиям: говорить ли с этим человеком, кто бы он ни был? Или — ни единого слова, кроме «я хочу видеть Спикера»? Она способна провести до конца любую линию, какую он ей укажет. И готова в любой момент отойти в сторону, исчезнуть, стать его устами в глобальем мире. Которыми он произнесет единственные слова, необходимые, чтобы этот мир отступил, сдался, признал свою неправоту…
— Слышите? Я с вами разговариваю, Мильям! Вы разумная женщина, иначе он не понадеялся бы на вас. Но вы вряд ли знаете хотя бы десятую долю того, что он здесь натворил, ваш муж…
Тишина. Гулкая, пустая тишина — без звука, без дыхания. Но этого не может быть. Наверное, он устал, задремал ненадолго… или разминулись на пять минут две передатчицы… Сейчас. Он вернется.
— За менее чем пятнадцать лет в Глобальном социуме было произведено несколько сотен локальных дестрактов. Как правило — в блоках общественного значения или в местах большого скопления людей. Общее число погибших тянет на пол-Гауграза, попробуйте себе представить. Впрочем, возможно, эти цифры вас даже радуют: все-таки гибель врагов, глобалов…Однако мы четко отрегулировали спасательные механизмы и снабдили население средствами индивидуальной защиты, так что в последние годы большинство дестрактов проходило практически без жертв. Чтоб вам было понятнее: наши люди научились спасаться. Не все, но многие. А вот ваши фанатичные дурочки, деструктивщицы, — нет. Ваш супруг спокойно посылал их на смерть.
Это неправда, безотчетно отметила Мильям. По словам Робни, они почти всегда возвращались. Уходили незамеченными, сквозь стены: откуда глобалам знать о союзе первых дочерей в семьях с древними силами Гау-Граза… Сказать ему об этом, Робни?
Робни?!!..
— А потом был Любецк. Вы хоть что-нибудь слышали о Любецке?
Она неуверенно кивнула.
— Сомневаюсь, чтобы он вам рассказал. Правду.
Робни молчал. Уже слишком долго, чтобы цепляться за мысль о мимолетном отдыхе или опоздавшей передатчице. Молчал.
А Сам говорил. Говорил, не сводя с Мильям голубого льдистого взгляда, и постепенно будто втягивал ее в себя, всю, до дна. И вот она уже не вслушивалась в себя с отчаянной надеждой — она слушала его, вживалась в его слова, проникалась ими, по горло наполняясь ужасом и болью.
Город. Огромный, такой, что и не представить: почти три миллиона человек… больше, наверное, чем гальки на всем Южном побережье… Колоссальный пчелиный улей в десятки уровней и сотни тысяч блоков-сот под защитным куполом… Мужчины, никогда не державшие в руках оружия… Женщины, не признававшие разницы между собой и мужчинами… Дети, уверенные, что горы и звезды — это такой рисунок на мониторе…
Это была их жизнь. Ненастоящая, неправильная, глобалья — но жизнь. Была.
И обрушилась в один момент, смялась лепешкой слоеного теста под тяжестью внешнего воздуха и неба, лопнула изнутри миллионами взрывов, сгорела, расплавилась, задохнулась… И одни погибли сразу, не успев понять и проснуться, а другие, тоже ничего не в состоянии понять и предпринять, кричали от страха и безнадежности, а потом уже только от боли, нечеловеческой боли…
Безоружные мужчины… самоуверенные женщины… дети…
— Он знал, что так будет. Что будет так страшно. Он и хотел напугать нас, не важно, какой ценой. И ему это удалось, Мильям. Но к своей цели… у него ведь наверняка благородная цель, правда?.. Так вот к ней он не приблизился ни на шаг. Ни пока пытался действовать через своих глупеньких передатчиц. Ни теперь, когда прислал вас. Как раз наоборот.
Он остановился. На несколько мгновений упала тишина, неприступная, как вершина Арс-Теллу. В этой тишине Мильям была одна. Совершенно одна во всем — не только глобальем — мире.
Одна. И уже навсегда.
— На сегодня дела обстоят так, — совсем другим, ровным голосом начал Сам. — Военные действия возобновились, угроза повторения Любецка слишком реальна, чтобы мы могли с ней жить. Ни о каких переговорах не может быть и речи. Глобальный парламент уже принял решение об уничтожении Гаугразской экосистемы. Эта резолюция пока не приведена в исполнение лишь потому, что на территории Гауграза предположительно находится гражданка Глобального социума, экс-глава недавно упраздненного Ведомства проблем Гауграза Юста Калан. Пауза продлится ровно столько, сколько понадобится службам ГБ, чтобы разыскать ее или доказать факт ее гибели. — Он усмехнулся. — Не до бесконечности, Мильям, вы меня понимаете. А потом взрыв — и все. Гораздо проще и гуманнее, чем Любецкий дестракт.
Мильям вздрогнула. Выпрямилась, напарываясь грудью на клинок его взгляда.
— И что… что теперь делать?
— Что теперь делать, — раздумчиво повторил Сам. — Если б я знал. Похоже, мне придется поступить так же, как и он…Довериться вам, Мильям. Завтра вас доставят обратно к северной границе Гауграза. Возвращайтесь к мужу, только ни в коем случае не говорите о том, что я вам сказал. Не дайте ему натворить новых глупостей. И убедите его сделать все, чтобы встретиться с ней, с Юстой Калан… Она ведь наверняка разыскивает его. Она всю жизнь его ищет… — Он иронически скривил губы. — Возможно, из этого тоже ничего не выйдет. Но они должны встретиться.
Он встал, и она поднялась следом, как если бы действительно была пригвождена к нему клинком голубой стали. Под ноги ткнулась скользилка, и Мильям встала на нее легко и привычно, словно уже вжилась в глобалий мир, приняла его, смирилась с ним. Со стены исчезли горы и виноградники, сменившись знакомо ненастоящим мужчиной.
— Сопровождающий вас проведет, — бросил Сам уже от дверей, бесшумно разъехавшихся ему навстречу.
Приостановился в проеме:
— Я ведь правильно понял? Ваш муж — Робни Калан?
На потолке неспешно мельтешили бледные тени. «Эконом-режим». Она сама попросила не отключать совсем мониторы, оставить их в эконом-режиме… и ее пожелание исполнили. Как будто она действительно здесь в гостях, а не в плену.
Пленник. Робни. О Матерь Могучего, что же он наделал…
Разве несправедливо был устроен мир, в котором она, женщина, вторая дочь в семье, могла выйти замуж и родить многих сыновей, вырастить их воинами и одного за другим проводить сначала на посвящение оружием, а затем, если на то воля Могучего, на Его вечный и веселый пир? Так просто, естественно и закономерно, как смена времен года, как вызревание виноградных кистей… Зачем понадобилось рушить извечное равновесие, ломать судьбу великого Гау-Граза с той же легкостью, как и тоненькую веточку ее собственной судьбы?…
Она всегда знала, что он поступает неправильно. Всегда пыталась как-то повлиять на него, заставить изменить хоть одно звено из цепочки изначально губительных решений… Но он никогда ее не слушал. С чего бы он стал слушать ее теперь?
— Ты слышишь меня? — без надежды, на всякий случай.
Молчание.
Тем более что уже поздно. Она не сможет больше говорить с ним, заглядывать ему в глаза, класть руки на его плечи… Зная о нем — такое. Никогда.
Человек по имени Сам не лгал; но кто знает, какие цели преследует его правда? Что произойдет, если она, Мильям, переступив через отвращение и боль, собрав всю себя в зажатый кулак, в точности выполнит его указания? Если Робни поверит ей, последует ее совету — единственный раз в жизни, — не окажется ли он в конце концов преданным ею? И не станет ли это предательство — расплатой…
Расплатой будет гибель великого Гау-Граза.
Его уже не спасти.
Бледные тени на потолке. Почти так же отражалась в лунные ночи морская рябь на потолке спальни во дворце Растуллы-тенга. Юная Мильям, похищенная из круглого жилища с Небесным глазом, довольно быстро привыкла жить во дворце… за свою жизнь она убедилась, что привыкнуть можно ко всему. И к ненастоящему миру под названием «Глобальный социум» — наверное, тоже можно…
Рано утром, сказал Сам, за ней придут, чтобы провести по Коридору в обратном направлении… о Коридоре он, оказывается, тоже знал. Но ему известно далеко не все. Ему неоткуда знать, что может женщина, рожденная на Гау-Гразе, даже если она не первая дочь в семье. Он совершенно уверен, что если на блоке стоит… как он сказал?… «многоуровневая защита»… просто смешно. Особенно если человек столько времени и сил посвятил изучению «технологии дестрактов», как он это называет. В глобальих представлениях о мире нет места волшебству.
Она — не пленница. Она может уйти отсюда в любой момент. Затеряться в необозримом Глобальном социуме. Привыкнуть к нему. Жить.
А Юстаб и Валар?!!
Мильям рывком села в кровати, взметнув теплые снежные хлопья. Надо что-то придумать. До утра. Это — самое главное, единственное, что имеет значение в мире, который вот-вот разрушится до основания. Валар, наверное, уже на границе… может быть, он даже успел пройти посвящение оружием… а Юстаб…
«Мама».
Что?!.
Стиснула пальцами виски, прислушиваясь к тишине внутри себя, которая уже не была тишиной. Частое девичье дыхание… всхлип. Мильям успела вспомнить обещание Робни: никогда не использовать Юстаб как передатчицу… солгал. Он всю жизнь ей лгал…
«Мама… Ты меня слышишь?»
— Да. Что у вас случилось? Почему ты?..
«Хорошо… Я боялась, что у меня не выйдет. Я же никогда не пробовала. А отец…»
О Матерь, да при чем тут ее отец, его ложь, его преступления, его великие цели… Юстаб говорит с ней! Нужно немедленно объяснить ей, как пройти по Коридору, договориться, где они встретятся… затем — как это называется? — запрограммировать капсулу… потом…
Она, Мильям, уже достаточно освоилась в глобальем мире. Она сумеет сделать все, что нужно.
— Юстаб! Слушай меня…
«Он вдруг упал… Газюль меня позвала… у него половина лица — мертвая… и ничего не может сказать! Я пыталась… Знак исцеления… я хотела… У меня не получается, мама!!!»
В немыслимой дали, в горной стране, которой осталось жить считанные дни, — неудержимые слезы девочки, умеющей ткать живые покрывала. Первая дочь в семье… в их семье… в семье человека, предавшего разрушению все, к чему прикоснулся. То, что случилось с ним там, вдали, — тоже расплата?..
Юстаб, конечно, не оставит отца; сама мысль об этом показалась бы ей страшной и кощунственной, и так должно быть. Дочь никогда не узнает о том, что узнала сегодня она, Мильям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Робни!!!
Сам внезапно сделался выше ростом, и она чуть не закричала. Хотя, конечно, он всего лишь встал на скользилку.
— Идемте со мной.
— Садитесь.
Мильям опустилась на край… «стула», в блоке Дейва тоже имелись такие, и Робни заставлял ее сидеть на них хотя бы за едой, хотя на мягком скользильном покрытии пола было гораздо удобнее. Выпрямила спину, взглянула снизу вверх на Самого. Тот сел напротив, и их глаза сровнялись.
Здесь в отличие от бального зала было светло, сверху голубело небо, впереди и по сторонам уходили вдаль горы, леса, виноградники… «мониторы». Мильям прищурилась, уловила мерцание на их границах — и поняла, что комната совсем маленькая. Квадратная и тесная, как мастерская Робни на втором этаже северного жилища.
— Я вас слушаю, — сказал Сам. — Кто ваш муж?
— Военный. — Мильям лихорадочно ухватилась за проблеск надежды, что все до сих пор идет так, как надо, что ей удалось его убедить. — Я очень прошу вас представить меня Спикеру Глобального парламента. Это очень ва…
— Спикеру. — Сам усмехнулся. — И правда навязчивая идея… Юста мне говорила. Так я правильно понял? Он действительно ваш муж? Тот, кто… словом, хозяин передатчиц?
Ненастоящие виноградники… горы… небо… Мильям смотрела мимо него, в одну точку где-то посередине монитора, не в силах оторвать взгляд. Когда, чем она себя выдала?!. Глупо. Да всем своим видом, каждым движением, жестом, словом… она не могла остаться неузнанной, она с самого начала это знала, и Робни знал тоже. Она должна была только успеть добраться до…
Кто этот человек?!
— Жена… Значит, он дошел до ручки. Сделал последнюю ставку. Болван.
Мильям вздрогнула, прикрыла глаза, снова вскинула их, уже пряча от монитора, ища взгляд мужчины напротив, голубой и режущий, словно кинжал, в котором отражается небо…
Не выдержала. Опустила ресницы.
— Он нас сейчас слышит? — отрывисто спросил Сам. — Да? Нет? Хотя я все равно не стану с ним разговаривать. Самоуверенное ничтожество, вот кто он такой. Юста Калан так намучилась с теми девчонками, да если б он соизволил тогда… кто его знает, вероятно, еще что-то можно было бы сделать. Особенно в тот момент, когда он отозвал войска — это был его единственный верный ход… Спикер! Не смешите меня, Мильям, все слишком грустно, чтобы смеяться. Вы смелая женщина, я это уважаю. Я не намерен вступать в переговоры с вашим… но вам — я кое-что объясню.
Он говорил, и какая-то часть Мильям слушала его, не понимая и не очень стараясь понять, в то время как большая и главная, живая и растерянная, стержневая ее часть напряженно вслушивалась внутрь себя: Робни?!. Он должен был отозваться. Хотя бы односложно дать направление ее дальнейшим действиям: говорить ли с этим человеком, кто бы он ни был? Или — ни единого слова, кроме «я хочу видеть Спикера»? Она способна провести до конца любую линию, какую он ей укажет. И готова в любой момент отойти в сторону, исчезнуть, стать его устами в глобальем мире. Которыми он произнесет единственные слова, необходимые, чтобы этот мир отступил, сдался, признал свою неправоту…
— Слышите? Я с вами разговариваю, Мильям! Вы разумная женщина, иначе он не понадеялся бы на вас. Но вы вряд ли знаете хотя бы десятую долю того, что он здесь натворил, ваш муж…
Тишина. Гулкая, пустая тишина — без звука, без дыхания. Но этого не может быть. Наверное, он устал, задремал ненадолго… или разминулись на пять минут две передатчицы… Сейчас. Он вернется.
— За менее чем пятнадцать лет в Глобальном социуме было произведено несколько сотен локальных дестрактов. Как правило — в блоках общественного значения или в местах большого скопления людей. Общее число погибших тянет на пол-Гауграза, попробуйте себе представить. Впрочем, возможно, эти цифры вас даже радуют: все-таки гибель врагов, глобалов…Однако мы четко отрегулировали спасательные механизмы и снабдили население средствами индивидуальной защиты, так что в последние годы большинство дестрактов проходило практически без жертв. Чтоб вам было понятнее: наши люди научились спасаться. Не все, но многие. А вот ваши фанатичные дурочки, деструктивщицы, — нет. Ваш супруг спокойно посылал их на смерть.
Это неправда, безотчетно отметила Мильям. По словам Робни, они почти всегда возвращались. Уходили незамеченными, сквозь стены: откуда глобалам знать о союзе первых дочерей в семьях с древними силами Гау-Граза… Сказать ему об этом, Робни?
Робни?!!..
— А потом был Любецк. Вы хоть что-нибудь слышали о Любецке?
Она неуверенно кивнула.
— Сомневаюсь, чтобы он вам рассказал. Правду.
Робни молчал. Уже слишком долго, чтобы цепляться за мысль о мимолетном отдыхе или опоздавшей передатчице. Молчал.
А Сам говорил. Говорил, не сводя с Мильям голубого льдистого взгляда, и постепенно будто втягивал ее в себя, всю, до дна. И вот она уже не вслушивалась в себя с отчаянной надеждой — она слушала его, вживалась в его слова, проникалась ими, по горло наполняясь ужасом и болью.
Город. Огромный, такой, что и не представить: почти три миллиона человек… больше, наверное, чем гальки на всем Южном побережье… Колоссальный пчелиный улей в десятки уровней и сотни тысяч блоков-сот под защитным куполом… Мужчины, никогда не державшие в руках оружия… Женщины, не признававшие разницы между собой и мужчинами… Дети, уверенные, что горы и звезды — это такой рисунок на мониторе…
Это была их жизнь. Ненастоящая, неправильная, глобалья — но жизнь. Была.
И обрушилась в один момент, смялась лепешкой слоеного теста под тяжестью внешнего воздуха и неба, лопнула изнутри миллионами взрывов, сгорела, расплавилась, задохнулась… И одни погибли сразу, не успев понять и проснуться, а другие, тоже ничего не в состоянии понять и предпринять, кричали от страха и безнадежности, а потом уже только от боли, нечеловеческой боли…
Безоружные мужчины… самоуверенные женщины… дети…
— Он знал, что так будет. Что будет так страшно. Он и хотел напугать нас, не важно, какой ценой. И ему это удалось, Мильям. Но к своей цели… у него ведь наверняка благородная цель, правда?.. Так вот к ней он не приблизился ни на шаг. Ни пока пытался действовать через своих глупеньких передатчиц. Ни теперь, когда прислал вас. Как раз наоборот.
Он остановился. На несколько мгновений упала тишина, неприступная, как вершина Арс-Теллу. В этой тишине Мильям была одна. Совершенно одна во всем — не только глобальем — мире.
Одна. И уже навсегда.
— На сегодня дела обстоят так, — совсем другим, ровным голосом начал Сам. — Военные действия возобновились, угроза повторения Любецка слишком реальна, чтобы мы могли с ней жить. Ни о каких переговорах не может быть и речи. Глобальный парламент уже принял решение об уничтожении Гаугразской экосистемы. Эта резолюция пока не приведена в исполнение лишь потому, что на территории Гауграза предположительно находится гражданка Глобального социума, экс-глава недавно упраздненного Ведомства проблем Гауграза Юста Калан. Пауза продлится ровно столько, сколько понадобится службам ГБ, чтобы разыскать ее или доказать факт ее гибели. — Он усмехнулся. — Не до бесконечности, Мильям, вы меня понимаете. А потом взрыв — и все. Гораздо проще и гуманнее, чем Любецкий дестракт.
Мильям вздрогнула. Выпрямилась, напарываясь грудью на клинок его взгляда.
— И что… что теперь делать?
— Что теперь делать, — раздумчиво повторил Сам. — Если б я знал. Похоже, мне придется поступить так же, как и он…Довериться вам, Мильям. Завтра вас доставят обратно к северной границе Гауграза. Возвращайтесь к мужу, только ни в коем случае не говорите о том, что я вам сказал. Не дайте ему натворить новых глупостей. И убедите его сделать все, чтобы встретиться с ней, с Юстой Калан… Она ведь наверняка разыскивает его. Она всю жизнь его ищет… — Он иронически скривил губы. — Возможно, из этого тоже ничего не выйдет. Но они должны встретиться.
Он встал, и она поднялась следом, как если бы действительно была пригвождена к нему клинком голубой стали. Под ноги ткнулась скользилка, и Мильям встала на нее легко и привычно, словно уже вжилась в глобалий мир, приняла его, смирилась с ним. Со стены исчезли горы и виноградники, сменившись знакомо ненастоящим мужчиной.
— Сопровождающий вас проведет, — бросил Сам уже от дверей, бесшумно разъехавшихся ему навстречу.
Приостановился в проеме:
— Я ведь правильно понял? Ваш муж — Робни Калан?
На потолке неспешно мельтешили бледные тени. «Эконом-режим». Она сама попросила не отключать совсем мониторы, оставить их в эконом-режиме… и ее пожелание исполнили. Как будто она действительно здесь в гостях, а не в плену.
Пленник. Робни. О Матерь Могучего, что же он наделал…
Разве несправедливо был устроен мир, в котором она, женщина, вторая дочь в семье, могла выйти замуж и родить многих сыновей, вырастить их воинами и одного за другим проводить сначала на посвящение оружием, а затем, если на то воля Могучего, на Его вечный и веселый пир? Так просто, естественно и закономерно, как смена времен года, как вызревание виноградных кистей… Зачем понадобилось рушить извечное равновесие, ломать судьбу великого Гау-Граза с той же легкостью, как и тоненькую веточку ее собственной судьбы?…
Она всегда знала, что он поступает неправильно. Всегда пыталась как-то повлиять на него, заставить изменить хоть одно звено из цепочки изначально губительных решений… Но он никогда ее не слушал. С чего бы он стал слушать ее теперь?
— Ты слышишь меня? — без надежды, на всякий случай.
Молчание.
Тем более что уже поздно. Она не сможет больше говорить с ним, заглядывать ему в глаза, класть руки на его плечи… Зная о нем — такое. Никогда.
Человек по имени Сам не лгал; но кто знает, какие цели преследует его правда? Что произойдет, если она, Мильям, переступив через отвращение и боль, собрав всю себя в зажатый кулак, в точности выполнит его указания? Если Робни поверит ей, последует ее совету — единственный раз в жизни, — не окажется ли он в конце концов преданным ею? И не станет ли это предательство — расплатой…
Расплатой будет гибель великого Гау-Граза.
Его уже не спасти.
Бледные тени на потолке. Почти так же отражалась в лунные ночи морская рябь на потолке спальни во дворце Растуллы-тенга. Юная Мильям, похищенная из круглого жилища с Небесным глазом, довольно быстро привыкла жить во дворце… за свою жизнь она убедилась, что привыкнуть можно ко всему. И к ненастоящему миру под названием «Глобальный социум» — наверное, тоже можно…
Рано утром, сказал Сам, за ней придут, чтобы провести по Коридору в обратном направлении… о Коридоре он, оказывается, тоже знал. Но ему известно далеко не все. Ему неоткуда знать, что может женщина, рожденная на Гау-Гразе, даже если она не первая дочь в семье. Он совершенно уверен, что если на блоке стоит… как он сказал?… «многоуровневая защита»… просто смешно. Особенно если человек столько времени и сил посвятил изучению «технологии дестрактов», как он это называет. В глобальих представлениях о мире нет места волшебству.
Она — не пленница. Она может уйти отсюда в любой момент. Затеряться в необозримом Глобальном социуме. Привыкнуть к нему. Жить.
А Юстаб и Валар?!!
Мильям рывком села в кровати, взметнув теплые снежные хлопья. Надо что-то придумать. До утра. Это — самое главное, единственное, что имеет значение в мире, который вот-вот разрушится до основания. Валар, наверное, уже на границе… может быть, он даже успел пройти посвящение оружием… а Юстаб…
«Мама».
Что?!.
Стиснула пальцами виски, прислушиваясь к тишине внутри себя, которая уже не была тишиной. Частое девичье дыхание… всхлип. Мильям успела вспомнить обещание Робни: никогда не использовать Юстаб как передатчицу… солгал. Он всю жизнь ей лгал…
«Мама… Ты меня слышишь?»
— Да. Что у вас случилось? Почему ты?..
«Хорошо… Я боялась, что у меня не выйдет. Я же никогда не пробовала. А отец…»
О Матерь, да при чем тут ее отец, его ложь, его преступления, его великие цели… Юстаб говорит с ней! Нужно немедленно объяснить ей, как пройти по Коридору, договориться, где они встретятся… затем — как это называется? — запрограммировать капсулу… потом…
Она, Мильям, уже достаточно освоилась в глобальем мире. Она сумеет сделать все, что нужно.
— Юстаб! Слушай меня…
«Он вдруг упал… Газюль меня позвала… у него половина лица — мертвая… и ничего не может сказать! Я пыталась… Знак исцеления… я хотела… У меня не получается, мама!!!»
В немыслимой дали, в горной стране, которой осталось жить считанные дни, — неудержимые слезы девочки, умеющей ткать живые покрывала. Первая дочь в семье… в их семье… в семье человека, предавшего разрушению все, к чему прикоснулся. То, что случилось с ним там, вдали, — тоже расплата?..
Юстаб, конечно, не оставит отца; сама мысль об этом показалась бы ей страшной и кощунственной, и так должно быть. Дочь никогда не узнает о том, что узнала сегодня она, Мильям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55