Может ли умереть разум, когда тело продолжает жить?
В любом случае, пока он не разберется в ситуации, следует соблюдать осторожность. Если они услышат, как он декламирует Мильтона или немецкую лирику, то могут возникнуть вопросы, на которые Флетчер не сумеет ответить.
Дверь открылась. Молодой, невысокий человек в белом халате с опаской посмотрел на него. За спиной у него стояли два здоровенных санитара.
– Родней, – осторожно проговорил молодой человек.
Значит его звали Родней.
– А вы доктор?
Доктор, который был удивлен не меньше, чем медсестра, сумел сохранить хладнокровие.
– Меня зовут доктор Брук. Ты меня не знаешь, Родней? Ты меня не помнишь?
– Я ничего не помню.
Это была ложь, но ложь простительная. Тень, которой был Флетчер, помнила очень и очень многое; Родней же, и в самом деле, не помнил ничего.
Его медленная, неуверенная речь давала Флетчеру дополнительные преимущества. У него было достаточно времени, чтобы тщательно обдумывать свои слова.
Брук подошел поближе.
– Что произошло, Родней?
– Я проснулся. Больше я ничего не знаю.
– Ты меня видел когда-нибудь раньше?
– Нет. Я вас не помню.
Было очевидно, что раньше Родней был склонен к насилию.
Санитары смотрели на него с подозрением, а молодой врач, хотя и старался говорить спокойно и доброжелательно, тоже держался настороженно.
– Ты не хочешь пройти ко мне в кабинет?
Родней огляделся по сторонам.
– Я бы с удовольствием переменил обстановку.
Его слова, Флетчер это сразу понял, были ошибкой, если он хотел сохранять осторожность до тех пор, пока не узнает побольше. Его замечание не было столь уж умным, но оно могло помочь Бруку догадаться о фантастической правде – а Родней еще не знал, хочет ли он, чтобы кто-нибудь эту фантастическую правду узнал. Сказать: я ничего не помню, это одно – на подобные слова способен последний болван, который вряд ли может сказать: я бы с удовольствием переменил обстановку.
Все вчетвером они промаршировали по длинным, тускло освещенным коридорам. Теперь у Флетчера не осталось сомнений – они находились в сумасшедшем доме. Наверное, это заведение имело другое, более приличное название. Так или иначе, но это было одно из тех заведений, в которые общество заключает тех, кого у него не хватает мужества уничтожить.
У входа в свой кабинет маленький доктор совершил храбрый поступок.
– Все в порядке, ребята, – сказал он. Вы мне не понадобитесь.
И он остался с Роднеем наедине.
Процесс был очень длительным.
Если бы Родней имел возможность задавать вопросы, то дело пошло бы в два раза быстрее. Но вопросы задавал доктор, и Роднею удавалось узнать лишь самые обрывочные сведения о своем прошлом.
Он был классифицирован по самой низкой отметке на шкале умственного развития, гораздо ниже, чем Джуди. Конечно, доктор не говорил ему этого; он сам догадался. По сравнению с Роднеем Джуди, даже в самые худшие времена, была очень способным ребенком.
Довольно часто его охватывали приступы ярости, и тогда он бросался на всех, как испуганное животное. Было большим облегчением узнать, что он никого не убил и не нанес тяжелых телесных повреждений. Родней (фамилии у него не было) в любом более примитивном обществе он уже давно был бы предан смерти. Получив при рождении здоровое тело, он оказался почти совсем лишен разума – даже есть он научился только когда ему исполнилось десять лет.
Доктор Брук совсем не понимал, что происходит. Родней так и не научился разговаривать. То, что сейчас он оказался способен ясно излагать свои мысли, пусть и с некоторым трудом выговаривая слова, было просто потрясающе.
Брук, который был психиатром, мог сделать только то, что до него делали многие другие его коллеги – принять невозможное (вроде самопроизвольного, всего лишь за одну неделю, выздоровления от тяжелого случая белокровия) и постараться объяснить это позднее. Естественно Брук выбрал тот вариант невозможного, в который был готов поверить. Он придумал для себя несколько теорий, а потом придумает еще, скорее чем заставит себя поверить в тот совершенно очевидный факт, что в Роднея вселился чужой разум.
Поняв, что Брук никогда не поверит правде, Родней осмелел. Его речь стала более продвинутой, хотя и оставалась еще замедленной.
– Я находился здесь с самого рождения? – спросил он.
– Нет, не с рождения. Я не знаю, стоит ли говорить тебе…
– Я уверен, что стоит. И вы можете расслабиться, доктор. Я не собираюсь бросаться на вас с ножом для разделки мяса.
Веснушчатое лицо Брука преобразила улыбка.
– Во-первых, если бы я не пришел к такому же выводу, я бы не сидел здесь с тобой так спокойно. Во-вторых, ты ведь должен понимать, что в местах, подобных этому, тебе вряд ли удалось бы где-нибудь отыскать такой нож.
– Шах и мат, – сказал Родней.
– Доктор Дорн так говорит. Наверное, ты это услышал от него.
– Наверное, от него.
Они не знали, кто он такой. Родней был найденышем, и его детство прошло в других лечебницах. И только когда выяснилось, что его мозг отказывается развиваться, как положено, когда оказалось, что он совершенно не обучаем и подвержен вспышкам неконтролируемой ярости, его начали переводить из одной лечебницы в другую, пока он не оказался в этой, которую доктор Брук иронически называл Рай.
Сообразив, что теперь он разговаривает с разумным человеческим существом, Брук начал говорить немного смущенно, он как бы оправдывался перед Роднеем.
– Этому заведению исполнилось сто десять лет, – рассказывал он. – Финансирование очень скудное. На содержание подобных заведений никогда не отпускалось достаточное количество денег. Персонал… – Он пожал плечами.
– Ну, кому захочется работать здесь добровольно? Я уже подал документы, чтобы перевестись на другую работу, но они подкупили меня, сделав директором. Теоретически, в моем возрасте, это довольно неплохо.
Его объяснения были несколько преждевременными. Родней не видел ничего из того, что происходило в Раю. Он не испытывал злобы по поводу того, как с ним обращались, потому что ничего об этом не знал. Однако он не питал никаких иллюзий по поводу заведения, в котором с самого утра его обитателям засаживают здоровенную дозу наркотиков, а потом оставляют их одних на целый день в запертой камере. Именно так обращались с пациентами в Раю.
Доктор Брук послал за чаем и тарелкой с бутербродами, которые Флетчер с жадностью проглотил. Когда неприятная тошнота от наркотика улетучилась, к нему вернулось знакомое чувство голода, которое лишь немного притупили бутерброды. Возможно, теперь, в возрасте Роднея, волчий аппетит Флетчера имел хоть какое-то оправдание. В этом Раю явно не было молочных рек с кисельными берегами.
Врач не мог понять, что произошло, и у него хватило честности, чтобы признать это перед собой и Роднеем.
Человеческий мозг по-прежнему сравнительно неизведанная область. Роднею никогда не делали никаких операций, и он не подвергался настоящему психиатрическому лечению.
Предполагалось, что он все равно неизлечим. За все это время его удалось научить всего лишь нескольким невнятным звукам, которыми он выражал голод, жажду, или желание отправиться в туалет.
С нормальным мозгом может случиться что-нибудь. Теперь же оказалось, что совершенно больной мозг вдруг стал здоровым.
Только одно на этой стадии было очевидно: Родней должен покинуть Рай. Доктору даже не хотелось, чтобы он провел еще одну ночь в своей старой камере.
То, что произошло дальше, было совершенно очевидным, но Родней не успел об этом подумать, поскольку был целиком и полностью сосредоточен на том, чтобы выяснить свое прошлое, и у него не было времени подумать о будущем.
Однако его совсем не удивило, когда доктор Брук сказал:
– Есть одно место в Камберленде…
На станции Родней вышел из поезда. Он был один.
Демонстрируя больше доверия, чем он, вероятно, чувствовал, доктор Брук сказал, что Родней вполне способен путешествовать самостоятельно. Это был один из тех жестов доверия, на которые иногда идут психиатры и которые далеко не всегда дают желаемые результаты.
В маленьком чемоданчике у него была кое-какая одежда и зубная щетка.
Было жарко, и выйдя из здания вокзала, он увидел толпу радостно вопящих детей в купальных костюмах, которые промчались мимо него, девочки пытались догнать мальчишек.
Он с удовольствием на них смотрел.
То, что он снова стал найденышем без имени, не было случайным совпадением. В его жизни не было совпадений.
Неожиданно он понял, кто такой Родней. У него не было никаких доказательств, но это не имело значения. Ему были не нужны доказательства.
В скучной, лишенной событий жизни Паулы Бодейкер было одно событие, которое обернулась трагедией. Не выдержав однообразной жизни с Бодейкером, она завела роман с другим мужчиной, а он оказался никудышным да и к тому же не совсем нормальным. И она не знала, что ей делать, когда оказалось, что она беременна.
Она не могла рассказать все Бодейкеру, потому что ее поведение было совершенно бессмысленным и таким позорно бездарным. Кроме того, она знала с самого начала, что ребенок не будет нормальным.
Поэтому она уехала на шесть месяцев, родила ребенка, оставила его на попечении государства и снова вернулась к Бодейкеру. Возможно, если бы он был жесток, в конечном итоге его жестокость обернулась бы добротой. Вместо этого он был счастлив, что она вернулась.
И Паула не смогла этого вынести. Она засунула голову в духовку.
Так все было, или иначе, не имело значения. В любом случае Родней никогда не расскажет про это Бодейкеру, потому что знание этих подробностей не сделает его счастливым. Но эти события так точно укладывались в историю жизни Флетчера, что все это не могло не быть правдой.
Родней не спеша шел по пыльной, залитой солнцем улице.
Улица было широкой, а по обеим ее сторонам располагались маленькие магазинчики, были припаркованы машины, а хорошенькие молодые матери прогуливались с колясками или оставляли их у магазинов. Повсюду с радостными криками бегали дети. Ему улыбнулось несколько человек, и он улыбнулся им в ответ.
Этот маленький городишко можно было считать грязным, неопрятным, непривлекательным и недружелюбным, если вы настроены были видеть его именно таким. А можно было, как это сделал Родней, считать его идеальным местом, где человек может вырасти и найти себя, если в этом возникнет необходимость.
Заведение, в которое он направлялся, выглядело, как все подобные заведения, но было дружелюбнее многих других. По крайней мере железные ворота были широко открыты.
Ему следовало отправиться прямиком к главному входу и доложить о своем приезде, но он этого не сделал. Он побродил по старому зданию и обнаружил, что за ним находится приятный парк. Мимо него прошло несколько ребят, которые с любопытством поглядывали на новичка. К сожалению, они совсем не были похожи на веселых, загорелых детей, которых он видел в городе. Они были слишком чистыми, слишком одинокими, слишком осторожными.
Кое у кого были протезы вместо ног, а у некоторых были изуродованные руки. Но почти все из них улыбались в ответ на его улыбку.
Веселые крики, доносившиеся со спортивной площадки, расположенной за парком и огороженной высокой живой изгородью, указывали на то, что те дети, которые могли играть в спортивные игры, собрались там. В основном же, он видел тех, кому это было недоступно. Он не встретил ни учителей, ни врачей, ни другого обслуживающего персонала и его это обрадовало. В подобном месте детям необходима была свобода, иначе все было бы бесполезно. Жизнь тоже предлагает вам свободу. Вы можете взять ее или навсегда надеть на руки кандалы.
Конечно же, это место не было идеальным. Здесь он встретит глупость и жестокость, нетерпимость и скуку и отчаяние. Но это ведь те самые препятствия, с которыми человек постоянно сталкивается в жизни. Тот, кому повезло и он получил вторую жизнь, должен быть в состоянии справиться с обстоятельствами, которые будут в двадцать раз хуже тех, с которыми он столкнется здесь.
Он никуда отсюда не уедет. Он наконец-то нашел свое последнее пристанище.
Последнее? Ну, дикие предположения, высказанные сэром Чарльзом Ширли в тот момент, когда он умирал, надо будет обдумать позже. Тринадцатилетнему мальчишке можно еще долго не думать на эту тему. Его возраст, вне зависимости от всего остального, давал ему возможность, по крайней мере в течение еще двенадцати лет не принимать никакого решения на предмет того, каким должно быть его место в этом мире.
Ему некуда было спешить.
На лужайке, в самом центре розового сада, лежала девочка и читала книжку. На ней были детские голубые брючки и верхняя часть от купальника. У нее была хорошая фигура.
Она загорела и была самым красивым существом, какое Роднею когда-либо доводилось видеть.
– Привет, Джуди, – сказал он.
– Привет, – сказала девочка и подняла голову от книги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
В любом случае, пока он не разберется в ситуации, следует соблюдать осторожность. Если они услышат, как он декламирует Мильтона или немецкую лирику, то могут возникнуть вопросы, на которые Флетчер не сумеет ответить.
Дверь открылась. Молодой, невысокий человек в белом халате с опаской посмотрел на него. За спиной у него стояли два здоровенных санитара.
– Родней, – осторожно проговорил молодой человек.
Значит его звали Родней.
– А вы доктор?
Доктор, который был удивлен не меньше, чем медсестра, сумел сохранить хладнокровие.
– Меня зовут доктор Брук. Ты меня не знаешь, Родней? Ты меня не помнишь?
– Я ничего не помню.
Это была ложь, но ложь простительная. Тень, которой был Флетчер, помнила очень и очень многое; Родней же, и в самом деле, не помнил ничего.
Его медленная, неуверенная речь давала Флетчеру дополнительные преимущества. У него было достаточно времени, чтобы тщательно обдумывать свои слова.
Брук подошел поближе.
– Что произошло, Родней?
– Я проснулся. Больше я ничего не знаю.
– Ты меня видел когда-нибудь раньше?
– Нет. Я вас не помню.
Было очевидно, что раньше Родней был склонен к насилию.
Санитары смотрели на него с подозрением, а молодой врач, хотя и старался говорить спокойно и доброжелательно, тоже держался настороженно.
– Ты не хочешь пройти ко мне в кабинет?
Родней огляделся по сторонам.
– Я бы с удовольствием переменил обстановку.
Его слова, Флетчер это сразу понял, были ошибкой, если он хотел сохранять осторожность до тех пор, пока не узнает побольше. Его замечание не было столь уж умным, но оно могло помочь Бруку догадаться о фантастической правде – а Родней еще не знал, хочет ли он, чтобы кто-нибудь эту фантастическую правду узнал. Сказать: я ничего не помню, это одно – на подобные слова способен последний болван, который вряд ли может сказать: я бы с удовольствием переменил обстановку.
Все вчетвером они промаршировали по длинным, тускло освещенным коридорам. Теперь у Флетчера не осталось сомнений – они находились в сумасшедшем доме. Наверное, это заведение имело другое, более приличное название. Так или иначе, но это было одно из тех заведений, в которые общество заключает тех, кого у него не хватает мужества уничтожить.
У входа в свой кабинет маленький доктор совершил храбрый поступок.
– Все в порядке, ребята, – сказал он. Вы мне не понадобитесь.
И он остался с Роднеем наедине.
Процесс был очень длительным.
Если бы Родней имел возможность задавать вопросы, то дело пошло бы в два раза быстрее. Но вопросы задавал доктор, и Роднею удавалось узнать лишь самые обрывочные сведения о своем прошлом.
Он был классифицирован по самой низкой отметке на шкале умственного развития, гораздо ниже, чем Джуди. Конечно, доктор не говорил ему этого; он сам догадался. По сравнению с Роднеем Джуди, даже в самые худшие времена, была очень способным ребенком.
Довольно часто его охватывали приступы ярости, и тогда он бросался на всех, как испуганное животное. Было большим облегчением узнать, что он никого не убил и не нанес тяжелых телесных повреждений. Родней (фамилии у него не было) в любом более примитивном обществе он уже давно был бы предан смерти. Получив при рождении здоровое тело, он оказался почти совсем лишен разума – даже есть он научился только когда ему исполнилось десять лет.
Доктор Брук совсем не понимал, что происходит. Родней так и не научился разговаривать. То, что сейчас он оказался способен ясно излагать свои мысли, пусть и с некоторым трудом выговаривая слова, было просто потрясающе.
Брук, который был психиатром, мог сделать только то, что до него делали многие другие его коллеги – принять невозможное (вроде самопроизвольного, всего лишь за одну неделю, выздоровления от тяжелого случая белокровия) и постараться объяснить это позднее. Естественно Брук выбрал тот вариант невозможного, в который был готов поверить. Он придумал для себя несколько теорий, а потом придумает еще, скорее чем заставит себя поверить в тот совершенно очевидный факт, что в Роднея вселился чужой разум.
Поняв, что Брук никогда не поверит правде, Родней осмелел. Его речь стала более продвинутой, хотя и оставалась еще замедленной.
– Я находился здесь с самого рождения? – спросил он.
– Нет, не с рождения. Я не знаю, стоит ли говорить тебе…
– Я уверен, что стоит. И вы можете расслабиться, доктор. Я не собираюсь бросаться на вас с ножом для разделки мяса.
Веснушчатое лицо Брука преобразила улыбка.
– Во-первых, если бы я не пришел к такому же выводу, я бы не сидел здесь с тобой так спокойно. Во-вторых, ты ведь должен понимать, что в местах, подобных этому, тебе вряд ли удалось бы где-нибудь отыскать такой нож.
– Шах и мат, – сказал Родней.
– Доктор Дорн так говорит. Наверное, ты это услышал от него.
– Наверное, от него.
Они не знали, кто он такой. Родней был найденышем, и его детство прошло в других лечебницах. И только когда выяснилось, что его мозг отказывается развиваться, как положено, когда оказалось, что он совершенно не обучаем и подвержен вспышкам неконтролируемой ярости, его начали переводить из одной лечебницы в другую, пока он не оказался в этой, которую доктор Брук иронически называл Рай.
Сообразив, что теперь он разговаривает с разумным человеческим существом, Брук начал говорить немного смущенно, он как бы оправдывался перед Роднеем.
– Этому заведению исполнилось сто десять лет, – рассказывал он. – Финансирование очень скудное. На содержание подобных заведений никогда не отпускалось достаточное количество денег. Персонал… – Он пожал плечами.
– Ну, кому захочется работать здесь добровольно? Я уже подал документы, чтобы перевестись на другую работу, но они подкупили меня, сделав директором. Теоретически, в моем возрасте, это довольно неплохо.
Его объяснения были несколько преждевременными. Родней не видел ничего из того, что происходило в Раю. Он не испытывал злобы по поводу того, как с ним обращались, потому что ничего об этом не знал. Однако он не питал никаких иллюзий по поводу заведения, в котором с самого утра его обитателям засаживают здоровенную дозу наркотиков, а потом оставляют их одних на целый день в запертой камере. Именно так обращались с пациентами в Раю.
Доктор Брук послал за чаем и тарелкой с бутербродами, которые Флетчер с жадностью проглотил. Когда неприятная тошнота от наркотика улетучилась, к нему вернулось знакомое чувство голода, которое лишь немного притупили бутерброды. Возможно, теперь, в возрасте Роднея, волчий аппетит Флетчера имел хоть какое-то оправдание. В этом Раю явно не было молочных рек с кисельными берегами.
Врач не мог понять, что произошло, и у него хватило честности, чтобы признать это перед собой и Роднеем.
Человеческий мозг по-прежнему сравнительно неизведанная область. Роднею никогда не делали никаких операций, и он не подвергался настоящему психиатрическому лечению.
Предполагалось, что он все равно неизлечим. За все это время его удалось научить всего лишь нескольким невнятным звукам, которыми он выражал голод, жажду, или желание отправиться в туалет.
С нормальным мозгом может случиться что-нибудь. Теперь же оказалось, что совершенно больной мозг вдруг стал здоровым.
Только одно на этой стадии было очевидно: Родней должен покинуть Рай. Доктору даже не хотелось, чтобы он провел еще одну ночь в своей старой камере.
То, что произошло дальше, было совершенно очевидным, но Родней не успел об этом подумать, поскольку был целиком и полностью сосредоточен на том, чтобы выяснить свое прошлое, и у него не было времени подумать о будущем.
Однако его совсем не удивило, когда доктор Брук сказал:
– Есть одно место в Камберленде…
На станции Родней вышел из поезда. Он был один.
Демонстрируя больше доверия, чем он, вероятно, чувствовал, доктор Брук сказал, что Родней вполне способен путешествовать самостоятельно. Это был один из тех жестов доверия, на которые иногда идут психиатры и которые далеко не всегда дают желаемые результаты.
В маленьком чемоданчике у него была кое-какая одежда и зубная щетка.
Было жарко, и выйдя из здания вокзала, он увидел толпу радостно вопящих детей в купальных костюмах, которые промчались мимо него, девочки пытались догнать мальчишек.
Он с удовольствием на них смотрел.
То, что он снова стал найденышем без имени, не было случайным совпадением. В его жизни не было совпадений.
Неожиданно он понял, кто такой Родней. У него не было никаких доказательств, но это не имело значения. Ему были не нужны доказательства.
В скучной, лишенной событий жизни Паулы Бодейкер было одно событие, которое обернулась трагедией. Не выдержав однообразной жизни с Бодейкером, она завела роман с другим мужчиной, а он оказался никудышным да и к тому же не совсем нормальным. И она не знала, что ей делать, когда оказалось, что она беременна.
Она не могла рассказать все Бодейкеру, потому что ее поведение было совершенно бессмысленным и таким позорно бездарным. Кроме того, она знала с самого начала, что ребенок не будет нормальным.
Поэтому она уехала на шесть месяцев, родила ребенка, оставила его на попечении государства и снова вернулась к Бодейкеру. Возможно, если бы он был жесток, в конечном итоге его жестокость обернулась бы добротой. Вместо этого он был счастлив, что она вернулась.
И Паула не смогла этого вынести. Она засунула голову в духовку.
Так все было, или иначе, не имело значения. В любом случае Родней никогда не расскажет про это Бодейкеру, потому что знание этих подробностей не сделает его счастливым. Но эти события так точно укладывались в историю жизни Флетчера, что все это не могло не быть правдой.
Родней не спеша шел по пыльной, залитой солнцем улице.
Улица было широкой, а по обеим ее сторонам располагались маленькие магазинчики, были припаркованы машины, а хорошенькие молодые матери прогуливались с колясками или оставляли их у магазинов. Повсюду с радостными криками бегали дети. Ему улыбнулось несколько человек, и он улыбнулся им в ответ.
Этот маленький городишко можно было считать грязным, неопрятным, непривлекательным и недружелюбным, если вы настроены были видеть его именно таким. А можно было, как это сделал Родней, считать его идеальным местом, где человек может вырасти и найти себя, если в этом возникнет необходимость.
Заведение, в которое он направлялся, выглядело, как все подобные заведения, но было дружелюбнее многих других. По крайней мере железные ворота были широко открыты.
Ему следовало отправиться прямиком к главному входу и доложить о своем приезде, но он этого не сделал. Он побродил по старому зданию и обнаружил, что за ним находится приятный парк. Мимо него прошло несколько ребят, которые с любопытством поглядывали на новичка. К сожалению, они совсем не были похожи на веселых, загорелых детей, которых он видел в городе. Они были слишком чистыми, слишком одинокими, слишком осторожными.
Кое у кого были протезы вместо ног, а у некоторых были изуродованные руки. Но почти все из них улыбались в ответ на его улыбку.
Веселые крики, доносившиеся со спортивной площадки, расположенной за парком и огороженной высокой живой изгородью, указывали на то, что те дети, которые могли играть в спортивные игры, собрались там. В основном же, он видел тех, кому это было недоступно. Он не встретил ни учителей, ни врачей, ни другого обслуживающего персонала и его это обрадовало. В подобном месте детям необходима была свобода, иначе все было бы бесполезно. Жизнь тоже предлагает вам свободу. Вы можете взять ее или навсегда надеть на руки кандалы.
Конечно же, это место не было идеальным. Здесь он встретит глупость и жестокость, нетерпимость и скуку и отчаяние. Но это ведь те самые препятствия, с которыми человек постоянно сталкивается в жизни. Тот, кому повезло и он получил вторую жизнь, должен быть в состоянии справиться с обстоятельствами, которые будут в двадцать раз хуже тех, с которыми он столкнется здесь.
Он никуда отсюда не уедет. Он наконец-то нашел свое последнее пристанище.
Последнее? Ну, дикие предположения, высказанные сэром Чарльзом Ширли в тот момент, когда он умирал, надо будет обдумать позже. Тринадцатилетнему мальчишке можно еще долго не думать на эту тему. Его возраст, вне зависимости от всего остального, давал ему возможность, по крайней мере в течение еще двенадцати лет не принимать никакого решения на предмет того, каким должно быть его место в этом мире.
Ему некуда было спешить.
На лужайке, в самом центре розового сада, лежала девочка и читала книжку. На ней были детские голубые брючки и верхняя часть от купальника. У нее была хорошая фигура.
Она загорела и была самым красивым существом, какое Роднею когда-либо доводилось видеть.
– Привет, Джуди, – сказал он.
– Привет, – сказала девочка и подняла голову от книги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29