– Отпустите! – рявкнул он, а затем мягче добавил: – Мэм, вы его служанка или что-то в этом роде?
– Нет.
– Почему же вы не разрешаете леди сойти? – спросил он у аббата. – Вы нас немного раздражаете, мистер, и было бы лучше…
Зерчи, не обращая на него никакого внимания, что-то быстро сказал девушке. Та покачала головой.
– Тогда оставьте ребенка. Разрешите мне вернуть ребенка сестрам. Я настаиваю…
– Мэм, это ваш ребенок? – спросил полицейский. Девушка уже вышла из автомобиля, но Зерчи все еще держал ребенка. Девушка кивнула.
– Это моя дочь.
– Он держал вас под арестом или как?
– Нет.
– Что вы хотите делать, мэм?
Она промолчала.
– Вернитесь в автомобиль, – попросил дом Зерчи.
– Оставьте этот тон, мистер! – рявкнул полицейский. – Леди, как насчет девчонки?
– Мы обе выйдем здесь.
Зерчи захлопнул дверь и попытался завести двигатель, но в окно просунулась рука, ударила по кнопке «Сброс» и вынула ключ зажигания.
– Попытка киднэппинга? – спросил второй полицейский.
– Может быть, – ответил первый и открыл дверь. – А теперь отпустите ребенка этой женщины.
– Отпустить, чтобы ее здесь убили? – спросил аббат. – Вам придется применить силу.
– Подойди к машине с другой стороны, Фил.
– Нет!
– А теперь сунь ему дубинку подмышку. Так-так, тяни-тяни! Все в порядке, леди, вот ваша девчонка. Нет, я думаю, вы не сможете держать ее на этих костылях. Корс! Где Корс? Эй, док!
Аббат Зерчи увидел знакомое лицо доктора, пробирающегося сквозь толпу.
– Выньте ребенка из машины, пока мы держим этого психа.
Доктор и священник молча обменялись взглядами, и ребенок был вытянут из машины. Полицейские отпустили запястья аббата. Один из них повернулся и обнаружил, что окружен послушниками с поднятыми вверх плакатами. Он оценил плакаты как потенциальное оружие и положил руку на пистолет.
– Назад! – рявкнул он.
Ошарашенные послушники молча попятились назад.
– Выходите.
Аббат вышел из машины и очутился лицом к лицу с круглолицым судебным чиновником. Тот слегка похлопал его по руке свернутой бумагой.
– Сейчас вам будет вручено предписание относительно меры пресечения, которое я прочитаю и разъясню вам по поручению суда. Вот ваша копия. Полицейские будут свидетелями, что вы ознакомлены с ним, так что вы не сможете оказывать сопротивление службе…
– Ладно, давайте его сюда.
– Вот это правильная позиция. Постановлением суда вам предписывается следующее: «Поскольку истец утверждает, что имело место значительное нарушение общественного порядка…»
– Бросьте плакаты вон туда, в мусорный бачок, – инструктировал Зерчи своих подопечных, – если никто не возражает. Затем сядьте в машину и ждите.
Аббат не стал слушать, что читает чиновник. Он подошел к полицейским, а судебный исполнитель тащился за ним следом, продолжая монотонно читать свое предписание.
– Я арестован?
– Мы подумаем над этим.
– «…и предстать перед этим судом в вышеуказанный день, чтобы объяснить, почему постановление…»
– Какое-нибудь частное определение?
– Мы можем предъявить вам обвинение по четырем или пяти пунктам, если пожелаете.
Женщину с ребенком провели на территорию лагеря, и Корс вернулся к воротам. Выражение его лица было грустным и виноватым.
– Послушайте, святой отец, – сказал он. – Я знаю, что вы думаете по поводу всего этого, но…
Кулак аббата Зерчи ударил доктора в правую скулу. Корс потерял равновесие и уселся прямо на дорогу. Он выглядел ошеломленным. Он несколько раз шмыгнул носом. Неожиданно из носа закапала кровь. Полицейский заломил священнику руки за спину.
– «…и при сем не теряет силы, – продолжал бубнить судебный исполнитель, чтобы постановление pro confessoне…»
– Отведи его к машине, – сказал первый полицейский.
Аббата отвели, но не к его собственной машине, а к полицейскому патрульному автомобилю.
– Судья будет недоволен вами, – сердито сказал ему полицейский. – А теперь стойте здесь и ведите себя спокойно. Одно движение – и я надену на вас наручники.
Аббат и полицейский ждали у патрульной машины, пока судебный исполнитель, доктор и второй полицейский совещались на дороге. Корс все прижимал к носу платок.
Они говорили минут пять. Чувствуя нестерпимый стыд, Зерчи прижался лбом к металлическому кузову машины и попытался молиться. Сейчас его совершенно не интересовало, какое решение они примут, он мог думать только о девушке и ребенке. Он был уверен, что она уже готова была изменить свое решение, стоило только приказать: «Я пастырь божий, заклинаю тебя…», и она беспрекословно исполнила бы этот приказ… если бы его не заставили замолчать и она не стала бы свидетелем того, как «пастырь божий» в итоге подчинился «кесаревому стражнику». Никогда еще царство Христово не казалось ему таким далеким.
– Все в порядке, мистер. Вы везучий чудак, скажу я вам.
– Что? – Зерчи поднял голову.
– Доктор Корс отказывается подавать жалобу. Он говорит, что, возможно, подаст ее потом. Почему вы ударили его?
– Спросите у него самого.
– Мы уже спрашивали. Я только еще не решил, забрать ли нам вас сейчас или послать повестку. Судебный исполнитель говорит, что вы хорошо известны в округе. Чем вы занимаетесь?
Зерчи покраснел.
– Это вам ни о чем не говорит? – спросил он, коснувшись своего нагрудного креста.
– Ни о чем, если парень, который носит его, разбивает кому-нибудь нос. Чем вы занимаетесь?
Зерчи утратил последние остатки своей гордыни.
– Я настоятель аббатства братьев святого Лейбовича, которое виднеется вон там, дальше по дороге.
– И это дает вам право творить насилие?
– Я очень сожалею. Если доктор Корс пожелает выслушать меня, я извинюсь. Если вы пришлете мне повестку, я обещаю явиться.
– Что скажешь, Фил?
– Тюрьмы переполнены перемещенными лицами.
– Послушайте, если мы просто забудем о случившемся, вы обещаете держаться подальше от этого места и забрать свою шайку туда, где ей надлежит быть?
– Да.
– Хорошо. Поехали. Но если вы позволите себе, проезжая мимо этого места, хотя бы сплюнуть, мы сделаем, как обещали.
– Благодарю.
Когда они отъехали, из парка донеслись звуки каллиопы.
Оглянувшись назад, Зерчи увидел, что карусель поворачивается. Один из полицейских скорчил гримасу, похлопал судебного исполнителя по спине, они расселись по своим машинам и уехали. Зерчи сидел, одинокий в своем позоре, и даже пятеро послушников не могли нарушить этого одиночества.
29
– Я полагаю, такие вспышки гнева бывали у вас и раньше? – спрашивал отец Лехи у исповедующегося.
– Да, святой отец.
– Вы сознаете, что ваше намерение было довольно кровожадным?
– Я не намеревался убивать,
– Вы пытаетесь оправдаться? – спросил исповедник.
– Нет, святой отец. Я хотел лишь причинить ему боль. Я каюсь в нарушении духа пятой заповеди в помыслах и на деле, и в прегрешениях против милосердия и справедливости. И в извлечении позора на свой сан.
– Вы понимаете, что нарушили обет никогда не прибегать к насилию?
– Да, отец, я глубоко сожалею об этом.
– И единственным смягчающим обстоятельством является то, что вас обуяла ярость. Вы часто позволяете себе приводить такие доводы?
Допрос продолжался. Настоятель аббатства стоял на коленях, а священник вершил суд над своим начальником.
– Хорошо, – сказал наконец Лехи. – Теперь, чтобы получить отпущение, вы должны произнести...
Зерчи добрался до часовни с опозданием на полтора часа, но миссис Грейлес все еще ждала его. Она преклонила колени на скамье возле исповедальни и, похоже, дремала. Обремененный своими собственными делами, аббат надеялся, что она уйдет. Он должен был исполнить наложенную на него епитимью, прежде чем выслушать ее исповедь. Он преклонил колени перед алтарем. В течение двадцати минут он произносил молитвы, которые отец Лехи велел ему сегодня вознести в качестве епитимьи, но когда он снова вернулся к исповедальне, миссис Грейлес все еще была там. Он дважды обратился к ней, прежде чем она услышала его. Когда она наконец очнулась, то выглядела слегка ошарашенной. Она молчала, ощупывая лицо Рэчел, исследуя ее веки и губы своими высохшими пальцами.
– Вам нехорошо, дочь моя? – спросил он.
Она посмотрела вверх, на высокие окна. Ее взгляд блуждал по сводчатому потолку.
– Да, святой отец, – прошептала она. – Я чувствую рядом Ужас, я чувствую. Этот Ужас близко, очень близко от нас. Я нуждаюсь в отпущении грехов, отец мой, и еще кое в чем.
– В чем еще, миссис Грейлес?
Она наклонилась к нему и прошептала, прикрыв рот рукой.
– Мне нужно также отпущение грехов Ему.
Священник слегка отпрянул.
– Кому? Я вас не понимаю.
– Отпустить грехи… Ему, кто сделал меня такой, какая я есть, – захныкала она. Но затем легкая улыбка тронула ее губы. – Я… я никогда не прощала Ему этого.
– Прощать Бога? Как вы можете?.. Он ведь… Он – Справедливость, Он – Любовь. Как вы можете такое говорить?..
Ее глаза умоляюще смотрели на него.
– Разве не может старая торговка помидорами даровать небольшое прощение Богу за его справедливость, если я испрашиваю у него отпущение грехов для себя?
Дом Зерчи судорожно проглотил сухой комок в горле. Он посмотрел вниз, на двухголовую тень, распластавшуюся на полу. Форма этой тени говорила об ужасающей Справедливости и он не мог осуждать ее за то, что она выбрала это слово – «простить». В ее простом мире было возможно прощать справедливость так же, как и несправедливость, и человек мог прощать Бога так же, как и Бог человека. «Так оно и есть, и будь терпелив с ней, Господи», – подумал он, поправляя свой орарь.
Прежде чем войти в исповедальню, она преклонила колени перед алтарем, и священник отметил, что, осеняя себя крестом, она касалась лба Рэчел так же, как и своего. Он отодвинул тяжелый занавес, проскользнул в свою половину кабины и тихо проговорил через решетку:
– Что беспокоит вас, дочь моя?
– Благословите, отец, ибо я грешна…
Она говорила, запинаясь. Он не мог ее видеть сквозь отверстия решетки, только слышал низкий, всхлипывающий голос женщины. То же самое, то же самое, вечно то же самое, и даже эта женщина с двумя головами не могла придумать никаких новых путей соблазнения злом, кроме простого и бессмысленного подражания Природе. Все еще ощущая стыд за то, как он вел себя с девушкой, с полицейским и с Корсом, он никак не мог сосредоточиться. Его руки дрожали, пока он слушал исповедь. Слова доносились через решетку неясно и приглушенно, ритмом напоминая отдаленно стук молотка. Гвозди, пронзая ладони, вонзались в дерево. Как некий alter Christus,он ощущал на мгновение груз каждой ноши, перед тем как передать ее Ему, который несет на себе их все. Это были все ее интимные дела. Это были темные и тайные дела, дела, завернутые в грязную газету и похороненные ночью. Когда он попытался что-нибудь представить себе, эти выглядело еще ужасней.
– Если вы хотите сказать, что совершили грех аборта, – тихо проговорил он, – то я должен сообщить вам, что отпущение такого греха может дать только епископ, а я не могу… – Он остановился. Послышался отдаленный рев и слабый короткий грохот ракет, запускаемых с установок.
– Ужас! Ужас! – жалобно заскулила старуха. Словно тысяча игл вонзились в его скальп – неожиданная дрожь беспричинной тревоги.
– Быстро! Покайтесь! – бормотал он. – Десять раз «Ave», десять «pater Noster»для отпущения грехов. Вам нужно будет позже еще раз исповедоваться, но сейчас покайтесь.
Он слушал ее бормотание по другую сторону решетки. Быстро проговорил он формулу отпущения грехов: «Те absolvat Dominus Jesus Christus; ego autem eius auctoritate te absolve ab omni vinculo… Denique, si absolvi potes, ex peccatis tuis ego te absolve in nomine Patris…»
Прежде, чем он кончил, сквозь толстый занавес исповедальни проник свет. Свет разгорался ярче и ярче, пока вся кабина не осветилась, словно в яркий полдень. Занавес начал дымиться.
– Обождите! – проговорил он свистящим шепотом. – Обождите, пока оно погаснет.
– …обождите обождите обождите пока оно погаснет, – эхом отозвался незнакомый нежный голос из-за решетки. Это не был голос миссис Грейлес.
– Миссис Грейлес? Миссис Грейлес?
Она ответила ему заплетающимся дремотным бормотанием:
– Я никогда не считала… я никогда не считала… никогда любовь… любовь…
Голос словно отдалялся. Это был не тот голос, который только что отвечал ему.
– А теперь бегите, быстро!
Не дожидаясь, пока она обратит внимание на его слова, он выскочил из исповедальни и помчался к алтарю. Свет потускнел, но все еще обжигал кожу полуденным зноем. Сколько секунд еще осталось? Церковь была полна дыма.
Он метнулся в святилище, споткнулся на первом шаге, посчитал это коленопреклонением и вошел в алтарь. Дрожащими руками он вынул из дарохранильницы наполненную телом Христовым дароносицу, снова преклонил колени перед Сущим, схватил тело Бога своего и бросился с ним прочь.
Здание обрушилось на него.
Когда он очнулся, ничего не было, кроме пыли. Он был придавлен до пояса. Он попытался пошевелиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48