– говорил он, когда мы возвращались на его квартиру. – Чувствуешь себя обновленным, способность к работе удваивается. Работа, спорт и веселье – основы жизни.
Я не возражал, но мысли этого оригинального философа казались мне убогими: я думал, что он не представляет себе, что такое истинное веселье, и не знает увлечения работой и спортом так же, как не знает и других страстей.
ГЛАВА IV
Прошло уже несколько дней, как погода круто изменилась к лучшему. Я тронулся в путь с первым отлетающим аэропланом. Солнце еще не зашло, но уже начинало светать. Мой летательный аппарат был уложен в небольшой чемодан, а сложенные крылья находились в чехле. Таким образом я надеялся скрыть цель своей поездки. Для виду я захватил с собой охотничье ружье. Путь от рабочего поселка до лесопилки я сделал на открытой платформе товарного поезда. Когда я оказался перед домиком старого Дилля, восходящее солнце блестело и переливалось в иголках пушистого снега, покрывавшего ели и сосны.
Дилль, одетый в теплую шубу и шапку, встретил меня у ворот. Мы познакомились, и он устроил меня в пустой вагонетке подвесной дороги. Эта поездка походила на полет на аэроплане, так как вагонетка скользила на роликах по проволочному тросу, пересекая овраги, пропасти, и плыла высоко над лесом все выше и выше, к уступу горы. Навстречу бежали нагруженные бревнами вагонетки, и пронзительный визг роликов прорезывал воздух. Когда лесопильный завод стал едва заметен где-то внизу и, наконец, совершенно пропал за нависшими утесами, движение вагонетки замедлилось, она опустилась к поверхности земли и остановилась. Я выпрыгнул в притоптанный ногами глубокий снег. Вокруг меня копошилось несколько десятков людей, одетых в короткие теплые кафтаны, с рукавицами на руках. Они скатывали вниз по откосу горы бревна и укладывали их на прибывающие пустые вагонетки. Я взял свои вещи и хотел тронуться в путь, но должен был отскочить в сторону: навстречу мне по скользкой снежной поверхности неслось бревно.
Рабочие наверху закричали, чтобы предупредить стоящих внизу. Те бросились врассыпную, но поздно: двое из них были сбиты с ног несущимся бревном, подмяты под него и в таком виде протащены до самого места погрузки.
К месту катастрофы бежали со всех сторон рабочие. Они быстро освободили из-под бревна пострадавших. Распростертые неподвижные тела лежали на снегу под развесистыми ветвями пушистой ели, и около них суетился какой-то рабочий, в то время как другие молча стояли вокруг. Этот человек, по-видимому, был фельдшер или брат милосердия, он работал с уменьем, с полной уверенностью. Он осмотрел пострадавших, расстегнул одежду, прослушал сердце, и что-то произнес вполголоса. Все обнажили головы.
Я приблизился к этой молчаливо стоящей без шапок группе людей и узнал, что один из бедняков был убит, а другой тяжело ранен. Кровь просачивалась сквозь одежду убитого и окрасила широко вокруг него снег. Откуда-то были принесены свертки широких бинтов, похожих на длинные простыни. Через несколько минут тела убитого и раненого были обмотаны так, что они сильно напоминали собой египетские мумии. Их положили на вагонетки и вместе с фельдшером спустили к лесопилке. Остальные рабочие принялись за прерванное занятие, как будто ничего не случилось, по крайней мере по их лицам нельзя было угадать, чтобы они были сильно потрясены. Только старший из них записывал что-то на листе бумаги, допрашивая двух или трех рабочих из тех, которые были наверху в момент падения бревна.
Если бы я вовремя не успел посторониться, я бы, наверное, тоже спускался теперь вниз в виде мумии и, может быть, сегодня же был бы разобран по частям – я знал из рассказов моих друзей, что органы погибших от внезапной смерти, если эти органы здоровы, сохраняются в особом состоянии жизнь их замирает на месяцы или целые годы, и в будущем они могут быть использованы для пересадки людям, нуждающимся в здоровых органах…
Я шел по лесу все выше и выше, то скользя вниз, то поднимаясь, ухватившись за ветви деревьев, и раздумывал о превратностях судьбы. Теперь я чувствую себя совершенно здоровым, потому что ношу в себе чьи-то чужие почки; может быть, они взяты от какого-нибудь погибшего, а может быть, они взращены специально для этой цели в свободном виде, взятые от человеческого зародыша.
Лес постепенно редел и становился все более низкорослым. Подъем делался труднее. Чем выше я подымался, тем более величественной развертывалась передо мной панорама гор. Громадные ледники спускались в долины, длинные хребты гор, как змеи, извивались во все стороны. Под моими ногами виднелись глубокие впадины, покрытые зеленым лесом. Поразительная чистота воздуха скрадывала расстояние, и все казалось четким и ясным, как через увеличительное стекло.
Около часу дня я присел отдохнуть на камне, на том месте, где начинался спуск. Я не мог ошибиться: передо мной внизу должна была быть та долина, куда я направлялся. Но с этого места ее еще не было видно. Скалы и камни, покрытые снегом и совершенно голые, были раскиданы по крутому откосу, насколько хватал глаз.
Идти надо было держась на юг, но в то же время лавировать, выбирая удобный путь между скал. Наметивши себе общее направление, я тронулся. Спуск был крут, труден и местами опасен. Только через два часа я стоял над отвесным обрывом, который двумя ступенями падал вниз, в долину. Стены его были как бы высечены из сплошного камня. Внизу, на глубине тысячи метров, я мог ясно различить небольшую кучку строений Американского сеттльмента; темная полоса леса подходила к нему почти вплотную с одной стороны, а с другой тянулось белоснежное поле до самого ущелья, где долина суживалась и пропадала из глаз.
Опробовав летательный аппарат, я удостоверился, что энергия со станции достигала этой высоты. Я оделся в резиновый костюм, надел аппарат на спину, распустил крылья и надулся подобно мячу. Сейчас же я почувствовал знакомое ощущение легкости. Я подпрыгнул, слегка взмахнул крыльями, снова опустился. Все в порядке. Но бросаться в такую глубину, хотя бы и с крыльями за плечами, было жутковато. Я не совершал до сих пор такого спуска. Минутное колебание прошло, я разбежался и бросился с обрыва. Несколько взмахов крыльев, и я задержал их, вытянув горизонтально, затем стал планировать вниз, описывая дугу. Страх сменился удовольствием полета. Дно долины становилось все ближе и ближе, и подробности вырисовывались яснее и яснее. Я начал выбирать место для спуска. Дом около леса, с верандой и с балконом, я мог теперь хорошо рассмотреть. Недалеко от него среди деревьев виднелась маленькая полянка, но я боялся, что не сумею опуститься там, не повредив крыльев; поэтому я выбрал другое место, подальше от дома, но зато безопасное.
Через несколько минут я сидел уже на земле и стаскивал с себя летательный наряд. Все обошлось благополучно.
Я тронулся по глубокому снегу к селению. Ноги мои то и дело проваливались, и я был очень рад, когда выбрался на узенькую, едва протоптанную в лесу тропинку. Уже издали я заметил две человеческие фигуры. Когда они приблизились, оказалось, что это две женщины на лыжах. Они быстро спускались ко мне с небольшого холма. Не успел я опомниться, как они были подле меня. Первая из них была мисс Смит. Зимний костюм очень шел к ней, и я с трудом мог узнать в ней того «юношу», который месяц назад подал мне письмо в поселке Большой дороги. Лицо ее раскраснелось от быстрого бега, и локоны русых волос выбились из-под меховой шапочки.
– А, мистер Герье! Вы, наконец, решили навестить нас. Погода была такая, что мы раньше вас и не ждали. Ваш полет над лесом мы заметили и угадали место спуска. Ах, да вы ведь незнакомы, позвольте представить.
Я успел рассмотреть вторую даму. Я ее не сразу узнал. Это была мадам Гаро. Высокая, стройная, такая же красивая, как и тогда, когда я увидел ее впервые, в Париже, но слегка похудевшая, с несколько ввалившимися глазами, она стояла, выжидая, когда мисс Смит кончит говорить. Я поцеловал тонкую холодную руку мадам Гаро и заметил, что ее рука была прекрасной формы. Она заговорила, голос ее, мягкий и грудной, поразил меня своей звучностью:
– Мсье Герье, я очень хотела вас видеть. Я сильно беспокоилась, когда узнала, какой вам предстоит тяжелый путь, по теперь, когда я вижу вас целым и невредимым, я могу еще раз повторить, что я очень, очень рада вас видеть.
Мисс Смит побежала вперед, а я старался идти как можно осторожнее, чтобы не проваливаться, и тем не менее все время отставал от мадам Гаро. Она успела рассказать мне, что мисс Смит и ее мать относятся к ней очень хорошо, что она им вполне доверяет и что жизнь ее здесь течет спокойно. Уклад жизни английский, рассказывала она. Отец мисс Смит, американец, строго сохранял все английские обычаи. Его вдова, старушка семидесяти лет, очень симпатичная, веселая, сохранившая здоровье, боготворит свою единственную дочь, делает для нее все возможное, чтобы скрасить ее существование в этом уединенном уголке. Мисс Смит хорошо образована, прекрасно развита физически, любит спорт и очень деловита. Жизнь в этом маленьком домике комфортабельна, уютна.
– И я была бы довольна моим пребыванием здесь, если бы не ощущение какой-то опасности, которая мне грозит, и полное отсутствие сведений о моем муже, – закончила мадам Гаро.
Меня удивил этот рассказ. Прежде всего лета матери мисс Смит показались мне несообразными с возрастом ее дочери, и затем меня неприятно поразили слова мадам Гаро относительно участи ее мужа. Значит, мадам Гаро думает о своем муже. Эта мысль явно была мне неприятна. Я ответил ей:
– Вам нечего опасаться: Куинслей, я надеюсь, не будет вас преследовать; что же касается вашего мужа… то я смогу дать вам некоторые, правду сказать, весьма скудные сведения.
Голос мой звучал сухо, и я постарался переменить разговор:
– Я надеюсь, мы выберем время поговорить на тему, которая вас интересует, я думаю, мы найдем подходящее для этого место. Вам, верно, известно, насколько нужно быть осторожным в этой стране. Конечно, вы знаете о существовании искусственных глаз и ушей, вечно подслушивающих и подсматривающих за вами?
– О, да, – сказала мадам Гаро, – я это знаю, но в нашем доме вы можете быть вполне уверены, что все сказанное останется в полной тайне. В Американском сеттльменте нет никакого шпионства; так, по крайней мере, уверяют меня мои хозяева. Моя первоначальная подозрительность исчезла после того, как я познакомилась ближе с окружающими.
– На этот счет, – возразил я, – я хорошо осведомлен и предупреждаю вас, что в Долине Новой Жизни нет такого уголка, где не было бы того или другого вида шпионства.
Идя почти все время между деревьями, мы достигли, разговаривая таким образом, калитки сада, окружающего двухэтажный домик с верандой внизу и с балконом над ней. В дверях нас встретила радушная хозяйка, миссис Смит, полная, невысокого роста особа с белыми, как снег, волосами и с очень красивым, правильным старческим лицом.
Она велела служанке, тоже старой седой женщине, отвести меня в приготовленную мне комнату на втором этаже, и когда я подымался по узкой деревянной лестнице, крикнула мне вдогонку:
– Когда будете готовы, спускайтесь вниз; мы сегодня обедаем раньше: сегодня сочельник.
В долине заметно потемнело уже, и на небе зажглись звезды, когда я оказался в большой комнате с высокой дубовой панелью вокруг. На стенах висело несколько больших картин, занавески на широком французском окне были опущены и комната освещалась огнем пылающих дров в камине.
В столовой был накрыт стол; под люстрой, а также на стенах висели связки омелы и остролистника. Мадам Гаро была задумчива и мало говорила, между тем как мисс Смит много расспрашивала о Франции, о Париже, интересовалась особенно литературой и живописью.
После обеда был подан знаменитый плумпуддинг и горячий пунш. Когда мы встали из-за стола, было уже около девяти часов.
Мы уселись у камина, и разговор наш перешел на выяснение различных сторон жизни в этой новой для нас стране. Мисс Смит обещала выучить мадам Гаро летать и говорила, что ее способности к живописи будут непременно использованы. Она добавила:
– Я работаю при педагогическом музее и могу составить для вас протекцию.
Услышав эти слова, миссис Смит спросила дочь:
– Когда обещал заехать к нам Тардье? Он что-то давно здесь не был.
– Значит, вы хорошо знакомы с Тардье? – поинтересовался я.
На это старая леди ответила многозначительно:
– О, да, очень, – и при этом посмотрела на дочь. Та слегка покраснела. Я понял, что Тардье в этом доме более чем простой знакомый.
Скоро мать и дочь ушли, и мы с мадам Гаро остались вдвоем. Она помолчала, как бы собираясь с мыслями, и потом, нагнувшись к камину и устремив глаза на бегающие огоньки, начала свой рассказ:
– Вам, конечно, интересно узнать, как я сюда попала; но раньше я хочу познакомить вас с более отдаленными временами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67