Это бренные останки Джека Куинслея, человека, открывшего эту долину. Клянусь, я не могу себе представить ничего более сказочного и вдохновенного, чем этот мавзолей. Это идея – воплощение ее тоже – моего соотечественника-архитектора, несравненного Педручи. Вы познакомитесь с ним. Педручи предан Куинслеям. Его преданность и поклонение вылились в этом памятнике. Куинслей спас ему жизнь, выкрав его каким-то образом из тюрьмы. Педручи был приговорен к смертной казни.
Беседуя, мы подошли ко дворцу Куинслея. Я поднял голову, чтобы измерить взглядом вышину фундамента. Вдруг я заметил: из окна третьего этажа высунулась чья-то рука, и к моим ногам упал небольшой белый предмет. Мартини стоял в это время отвернувшись и рассказывал что-то о соседних постройках. Я быстро нагнулся, схватил упавший предмет и незаметно сунул его в карман. Я помнил предостережение Карно и почему-то почувствовал, что в этом небольшом белом предмете кроется какая-то тайна.
Мы долго бродили по дорожкам сада, рассматривали пруды, мостики, клумбы цветов. Мы прошли по ряду широких улиц, устроенных так же, как и Центральная, с той только разницей, что здесь стояли дома более высокие, в пятнадцать-двадцать этажей, построенные более просто. Толпа людей сновала вокруг нас, всё такая же серая, молчаливая и всё время куда-то спешащая.
По мостовой, посреди улицы, останавливая движение, прошли несколько отрядов рабочих.
Стоя на перекрестке двух улиц, на железном мосту, образующем арку над мостовой, мы увидели интересное зрелище. Здесь встретились отряд рабочих и отряд войск. Солдаты были одеты в походную одноцветную одежду и имели при себе оружие. Некоторые из них несли какие-то странные аппараты. С ними ехали автомобили с пушками – они представляли собой подвижные крепости. Потом шла батарея артиллерии. Орудия везли вместо лошадей маленькие автомобили.
Когда офицеры проходили мимо начальников рабочих отрядов, те и другие подымали кверху правую руку в знак приветствия. Лица их были серьезны и даже важны. Шаги гулко отдавались по улицам.
– Боже мой, и здесь милитаризм! – тихо проговорил я. – Вчера я слышал о пробе пушек, сегодня вижу войска.
– Еще не то увидите, – так же тихо отвечал Мартини.
На обратном пути я не мог разговаривать – я сгорал от любопытства, хотелось скорее узнать, какую тайну содержит предмет, находящийся у меня в кармане.
Я чувствовал, что он как будто обжигает мои пальцы. Когда мы возвратились в Колонию, я попросил Мартини пойти со мной в поле. Он был очень удивлен, но так как я настаивал, согласился.
Когда мы были на том самом месте, где несколько дней тому назад Карно передал мне защитный прибор, я остановился и, повернувшись к своему новому другу, сказал:
– Я из предосторожности ничего вам не говорил, но со мною случилось нечто странное: из дома Куинслея чьей-то рукой был брошен предмет, который находится здесь, в моем кармане. Я думаю, что мы в полной безопасности, и я могу посмотреть его.
Итальянец теснее прижался ко мне.
– Доставайте осторожно; держите так, чтобы не увидели со стороны.
Сверток был бумажный; когда бумагу развернули, в нем оказалась дамская пуговица; дело, конечно, было не в ней, а в бумаге, на которой было что-то написано мелким почерком. Мы прочли: «Ради бога, сделайте всё возможное, чтобы помочь мне. Я попала в ужасное положение; я заперта, как в тюрьме, и не могу сноситься с внешним миром. Где я? Я лишена всякого понятия о времени и месте. Куинслей преследует меня. Спасите. Я видела вас в Париже. Единственно к вам я могу обратиться за помощью, иначе я погибла. Гаро».
– Гаро! Черт возьми, как она могла попасть сюда? – воскликнул, сверкая глазами, Мартини. – Неужели Куинслей заманил и ее? То, что он держит ее у себя во дворце, представляется очень странным, – промолвил он, помолчав. Вам не известна история ее мужа, между тем как она потрясла весь здешний мир. Коротко говоря, Гаро устроил здесь заговор, подговорил несколько пылких голов и хотел захватить главный арсенал, но, конечно, из этого ничего не вышло. Все они были арестованы, и дальнейшая участь его нам неизвестна. С тех пор прошло уже два года, но слежка за нами, усилившаяся после этого происшествия, не ослабевает. Вот почему мы все так осторожны. И вот тут-то, дьявол ее возьми, появляется почему-то госпожа Гаро. О каком преследовании она говорит, о каком спасении молит? Гаро был чудесным человеком, героическая личность. Надо сделать всё возможное для его жены.
Я вспомнил красивую стройную брюнетку на балу в японском посольстве, потом припомнил дамские перчатки и вуалетку на столе Куинслея и его несколько необычайный, возбужденный вид. Затем этот странный женский крик ночью…
И я всё понял.
– Филиппе, – сказал я, – я убежден, что Куинслей обманул мадам Гаро и завез ее сюда силой, он преследует ее своими любовными домогательствами. Еще в Париже мой друг Камескасс рассказывал мне, что Куинслей известен как большой любитель женщин.
– Любитель женщин? – переспросил Мартини. – Эта сторона его характера для нас неизвестна; мне представляется это невероятным, но… но, конечно, в человеческом существе могут уживаться различные противоположности. Какова она собой? Вы ее видели?
Я описал наружность мадам Гаро.
– Да, да, весьма возможно. Но что же нам делать?
Я хотел во что бы то ни стало помочь этой несчастной женщине. Жалость к ней и негодование против Куинслея заставила болезненно сжиматься мое сердце.
– Позвольте, – перебил мои мысли Мартини, – у меня родился план. Единственный, кто может помочь, – это Педручи.
До воскресенья не произошло ничего особенного. Меня посещали мои новые знакомые, и я сделал с ними несколько приятных прогулок в недалекие окрестности Колонии. Неизменно повторялось всё то же. Когда мы шли по поселку или по закрытым местам среди утесов и деревьев, мы говорили о каких-либо мелочах, и когда оказывались на открытых полях, разговор наш переходил на интересные темы. Я многое узнал о том, что возбуждало мое любопытство. Я знал уже, что во всех комнатах моей квартиры, а также и в других помещениях, равно как в различных укромных местах размещены искусно замаскированные приспособления, служащие для постоянного наблюдения за всем, что происходит в этой стране.
Эти приспособления, подобно тем, которые я видел в госпитале, дают возможность слышать и видеть на большом расстоянии. Мало того, они записывают всё воспринимаемое ими, и таким образом запечатлевают навсегда всё происходящее. Я знал, что имеются особые аппараты для передачи непосредственно в мозг мыслей, исходящих из чужой головы или из особо приготовленных для этой цели книг. Вообще я начал проникать во многие тайны; чем больше я проникал в них, тем более я удивлялся, на каком высоком уровне развития стоит здесь наука. Но я не стану забегать вперед, к тому же я не хочу сухим изложением теоретических оснований утомлять читателя. В дальнейшем, ближе познакомившись с людьми, населяющими эту страну, с их образом жизни и разнообразными учреждениями, я смогу полнее и нагляднее познакомить читателя с открывающимися передо мной чудесами. Но я считаю нужным еще раз заметить, что ничего чудесного в полном смысле этого слова здесь не было. Здесь были только использованы достижения науки, зачатки которых были известны в Европе.
Много раз я видел летающих людей, и, наконец, в воскресенье утром, в то время, как мы с Филиппе Мартини сидели на небольшом зеленом холмике, мне привелось увидеть такого летающего человека, wingsman, как здесь называют, совсем близко. Он появился из-за леса и быстро, описав круг над нами, опустился не более как в десяти шагах от нас.
Его серые длинные крылья сложились за спиною по бокам небольшого ящика, он пробежал несколько шагов вперед, чтобы побороть инерцию движения, и остановился. Туловище его было непропорционально толстым по сравнению с ногами, и на ногах можно было заметить что-то вроде больших плавников. На голове была высокая остроконечная шляпа. Когда он повернулся к нам, я узнал в этом человеке Фишера. Он неуклюже подошел к нам и, расстегнув ремни, снял с себя сначала шляпу, потом ящик с крыльями.
Я не мог понять, почему он превратился для полета в такого толстяка. Фишер между тем вытер платком вспотевшее лицо и, несколько задыхаясь, сказал:
– Добрый день, господа. Летать приятно, а спускаться тяжеловато: я, при моей комплекции, не могу бегать.
– Но почему у вас такая странная фигура? – воскликнул я. – Вы сделались толще по крайней мере раза в три!
– А вот сейчас утончимся, – отвечал он.
И, засмеявшись, он притронулся к какой-то кнопке на животе. Раздался резкий свист, шарообразное туловище Фишера как-то съежилось, сложилось в складки и обвисло.
– Ну, вот, теперь мы можем и посидеть, – сказал он. – Советую получить этот прибор и вам, – обратился он ко мне. – Летать вот таким образом, как птица, несравненное удовольствие.
Он и Мартини объяснили мне, что для полета надевается особый костюм, сделанный из двойной непроницаемой ткани. Пространство между внутренней и наружной оболочками может мгновенно наполняться газом, очень легким, безопасным, получаемым из маленького патрона. Таких патронов вставлено в этот костюм несколько. Этот газ значительно уменьшает вес тела в атмосфере. Крылья приводятся в действие механизмом, помещающимся в ящике. Энергия, приводящая в движение этот механизм, поступает через пространство со станций, расположенных в различных местах страны. Таким же образом приводятся в движение и все аэропланы; и так как сфера распространения электрической энергии, необходимой для движения, ограничена, то очень высокие и далекие полеты невозможны как для людей, так и для аэропланов.
– Да, хитро придумано, – засмеялся Мартини. – Мы можем летать сколько угодно здесь, в нашем мире, а через горы – ни-ни, и не думай. Птицы с подрезанными крыльями!
– Аэропланы с бензиновыми двигателями имеются только по ту сторону больших шлюзов, но мы с вами никогда туда не проникнем, – с грустью в голосе сказал Фишер.
– Ну, вам нечего грустить, – перебил его Мартини, поднимаясь на ноги и собираясь идти. – У вас семья, а вот мне каково! Я во что бы то ни стало хочу пройти по via Romana и увидеть вдали Везувий.
Фишер тоже встал.
Я полюбопытствовал посмотреть его шляпу, легкую, но твердую, конусообразную, слегка эластичную. Она служила отчасти для смягчения возможных ударов, отчасти для более легкого рассекания воздуха.
Через несколько секунд Фишер опять раздулся и, пробежав вниз с холма, быстро унесся от нас, превратившись в птицу.
Вечером в этот день ко мне зашел Мартини, и мы отправились в клуб. Дорога была не длинная, через десять минут мы подходили к трехэтажному зданию с башней на одном углу, стоящему посредине большого сада с молодыми деревьями. Все окна были ярко освещены. Несмотря на вечернюю прохладу, некоторые окна были приоткрыты, и до нас доносились голоса разговаривающих. Когда мы вошли в ворота, рядом с домом, на открытую площадку плавно опустился аэроплан. Из него выходили вновь прибывшие, а в это время другой аэроплан кружился над садом, выжидая, пока освободится для него место. Рядом с нами на дорожку опустился кто-то из прилетевших на собственных крыльях.
По широким ступеням лестницы мы поднялись в большой высокий вестибюль. Прямо перед нами через настежь открытую дверь мы увидели бар – со всем, что бывает в подобного рода заведениях. На полках шкафов за высокой стойкой стояло множество всевозможных бутылок и бутылочек, а на стойке были видны многочисленные блюда, полные всяких яств. Направо из вестибюля лестница вела наверх, а налево открывалась целая анфилада гостиных, уставленных разноцветной мягкой мебелью.
Всюду видны были многочисленные группы гостей, одетых во фраки и смокинги. Съезд еще только начинался. Мы вошли в бар.
Мартини раскланивался с находившимися здесь гостями и познакомил меня с некоторыми из них. Из соседней комнаты раздавалось щелканье шаров, там на нескольких бильярдах шла игра. Многие из гостей сидели на высоких скамьях вдоль стен и наблюдали за играющими. Мы прошли дальше. Большая комната была уставлена раскрытыми ломберными столами, но играющих пока было мало.
В читальне в удобных креслах, с книгами в руках, погруженные в чтение, сидели пожилые джентльмены, а рядом с ними на столиках стояли высокие стаканы с какими-то напитками.
Гости продолжали прибывать. В дверях показалась приземистая, полная фигура аббата.
Я не хотел верить своим глазам: в этом новом мире, и вдруг – аббат. Но ошибки быть не могло. Костюм, лицо, венчик седеющих волос вокруг плешивой головы, манера держать себя – все было настолько характерно, что не вызывало никаких сомнений.
В то время как аббат здоровался и разговаривал почти с каждым из посетителей, Мартини нагнулся к моему уху и прошептал:
– Будьте осторожны, это духовное лицо занимается здесь не культом, а совершенно другим делом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67