– Звание, разумеется, рядовой?
– Не знаю.
– Ну да, тебе же еще нет в списках… Впрочем, командовать армией тебя сразу не поставят. Пишу: рядовой. – Лекарь чиркнул в книжечке. – Ну, рядовой Ачаду, как самочувствие?
– Уже лучше.
Человек в красном сунул книжицу в карман, взялся мягкими пальцами за голову Учителя, легонько покачал ее из стороны в сторону. Заглянул в глаза Ачаду, оттянув тому нижние веки. Сказал:
– Следи за пальцем, – и начал водить указательным пальцем влево-вправо-вверх-вниз. – Кружится голова? Подташнивает?
– Немного.
– Сотрясеньице есть. Но не смертельное. Три-четыре междусонья – и в строй! К тебе уже старшина рвался, я пока не пустил. Но теперь можно. Да, и начинай вставать потихоньку, немножко гуляй по палате.
Ачаду вспомнил, что у него тоже есть вопрос к лекарю:
– У меня была деревянная игрушка, висела на шее… Где она?
– Поиграть захотелось? – усмехнулся лекарь. – Знать, на поправку пошел!..
– Это важно! – взмолился Учитель. – Это память… об одном человеке.
– Ладно, спрошу у санитаров. Отдыхай.
Отдохнуть не удалось. Стоило главному лекарю уйти, как в палату ворвался давешний лопоухий военный, так называемый старшина. Для Ачаду «старшина» звучало почти как «старейшина», но сравнить этого смешного парня с оттопыренными ушами и мудрого седобородого старца было бы явной нелепостью.
– Ага, трам-тарам! Очнулся! – радостно забасил старшина. – Как тебя звать-то, боец? Ты мне все дело портишь – не успели зачислить в строй, а ты в лазарет завалился, трам-тарам!
– Мое имя Ачаду, – третий раз за бессонницу представился Учитель.
– Хорошее имя, – похвалил старшина. – Задашь отуркам чаду! А вот Ражопу, – оглянулся он на соседнюю лежанку, – не показать бы им жопу! Трам-тарам, ха-ха-ха-ха!
Учитель поразился: неужели этот ушастый говорун умеет играть словами, как Хепсу? Правда, у него это получалось совсем не красиво. Да и сам старшина не выглядел красавцем, и не только из-за торчащих ушей. Большая и очень круглая голова парня сидела на тоненькой шее, да и все ниже нее казалось совсем не пропорционально по отношению к голове. Старшина был невысок – Ачаду прикинул, что тот едва достал бы ему макушкой до подбородка. Удивительно даже, откуда в таком тщедушном теле брался столь могучий бас?
Старшина, отсмеялся, и голос подал Раж, ничуть не обидевшийся на малопристойную шутку:
– Господин старшина, мы назвали его Беляком. Он согласен.
– Беляк? Ну что же, неплохо. Только бороду мы тебе сбреем!.. – И продолжил знакомство: – Ну, а меня зовут старшина Спуч. Но спуску я вам не дам, трам-тарам! – Он вновь весело забухал басовитыми «ха-ха». – Так что, рядовой Ачаду, будешь служить в моем взводе. Наш командир – господин поручик Адут. Я, стало быть, его заместитель. Слушаться меня надо, как родную маму, трам-тарам! И даже лучше, потому что я мамы страшнее! – Спуч выкатил глаза, полностью подтвердив сказанное.
– А что я буду делать конкретно в твоем… взводе? – поинтересовался Учитель. Ему и впрямь стало интересно.
– Во-первых, не в моем, а в нашем, трам-тарам! – Старшина поднял указательный палец. – А во-вторых, наш взвод, как и вся наша рота, входит в пехотный батальон. А что такое пехота? Пехота – она, трам-тарам, самая главная на войне сила! Мы всегда впереди, на самом главном участке. – Спуч надул щеки, стараясь придать словам значительность, но добился противоположного результата – Ачаду едва удержался от смеха. Старшина это заметил: – Ты чего лыбишься, трам-тарам? Не был еще в бою, рядовой! Вот побываешь, улыбаться разучишься.
Ачаду спрятал улыбку и как можно серьезней сказал:
– Я понял, господин старшина. Я просто счастлив, что оказался именно в пехоте. Потому и улыбнулся.
– Ну-ну! Трам-тарам… Ладно, выздоравливай. – Спуч похлопал Ачаду по плечу. Обернулся к соседям. – И вы тоже, рядовые. Нас ждут великие победы! – И он выпрыгнул из палаты, хлопнув дверью.
Глава 22
Из лазарета Ачаду вышел новым человеком. Во всяком случае, внешне. На нем – правда, несколько мешковато – висел серый мундир, такие же брюки были заправлены в черные сапоги. Никогда не носившему одежды Учителю она доставляла дикие неудобства. Казалось, что его заковали в броню, перекрыли доступ воздуху, запретили свободно двигаться. Особенно досаждали сапоги. В них ноги казались чужими, ужасно тяжелыми. Ачаду то и дело опускал голову, боясь запнуться.
А еще Ачаду был коротко пострижен и лишился бороды. Это изменило его лицо до полной неузнаваемости. Если бы его сейчас увидел Хепсу, он бы ни за что не узнал своего Учителя! Этот худощавый чернобровый парень вряд ли годился ему по возрасту даже в отцы. А Учитель – это же человек намного старше отца, это умудренный знаниями и опытом… пусть не старик, но солидный, пожилой мужчина!..
Ачаду и старался всегда выглядеть старше. Он и знаменитую свою пышную бороду отпустил как раз для солидности. Он сознательно хмурился, собирая на лбу морщины, неспешно двигался, степенно разговаривал…
На самом же деле он был молод. И теперь, когда открылись гладкие щеки, когда исчезли со лба «нахмуренные» морщины, это стало отчетливо видно.
Разумеется, в бой новобранцев сразу не бросили. Начались бессонницы учебы. Учитель сам стал неопытным учеником. Да он, по правде говоря, уже и забыл, что был когда-то Учителем. Говорят, что про Учителя нельзя сказать «был». Если ты настоящий Учитель – ты останешься им навсегда. Даже после твоей смерти люди будут учиться на твоем опыте, будут вспоминать твои слова, твои измышления.
Но Ачаду почти забыл прошлое. Прозвище Беляк стало ему куда родней и ближе, чем малопонятное Учитель. Он постарался выбросить из головы прошлое, словно ненужный хлам. Единственное, кого он помнил всегда – это был Хепсу. Его Ачаду забывать не собирался. О нем всегда помнил даже Беляк. Хепсу был ноющей болью, острой занозой, застрявшей в сердце. Но Ачаду ни за что на свете не согласился бы, чтобы эту занозу выдернул даже самый-самый главный лекарь на свете!
Дусос мальчика ему вернули, и теперь, касаясь груди против сердца, тот словно защищал его сердце от посягательств чужих рук.
Учеба отнимала много сил. Приходилось много бегать, драться, стрелять, бросать гранаты, управлять бронетранспортером… После отбоя Ачаду валился на тюфяк в шестиместной палатке и вырубался сразу, словно его каждый раз били по голове дубиной. Он давно забыл про какие бы то ни было измышления и мечты – во время учебы на них не оставалось свободного времени, а время сна он свято отдавал именно сну. Последнее – безо всяких усилий со своей стороны.
Из учебы Ачаду больше всего нравилась стрельба. Их учили стрелять из автоматов по мишеням, на которых были изображены отурки. Вряд ли тот, кто рисовал врага, встречался с ним хотя бы раз лично. Но выглядели отурки даже на фанере отвратительно и ужасно: у них не было как таковой головы – все их тело, казалось, представляло собой вытянутую уродливую голову, запакованную в черную броню; сверху, на манер рогов, торчали две скрюченные лапы с тремя когтистыми пальцами, снизу «голова» опиралась на короткие мощные тумбы – разумеется, тоже с когтями, – по бокам свисали две коротенькие недоразвитые ручки с очень человеческими ладошками; там, где у человека располагались соски, в броне отурков были проделаны две узкие прорези, сквозь которые сияли зеленоватым светом глаза; снизу же, на уровне человеческого живота, броню разрывало зазубренное широкое отверстие. Чтобы в его предназначении ни у кого не осталось сомнений, художник нарисовал текущую из рваной зубастой дыры кровь.
Беляк так наловчился стрелять, что распределял десять зачетных выстрелов следующим образом: две пули он засаживал в зеленые глаза отурка, еще шесть – в каждую из конечностей, одну – в окровавленный рот, а последнюю – точно по центру.
Через сорок бессонниц учебы новобранцев посадили в широченные транспортные корабли и отправили на остров Окелад. Армия отурков к тому времени заняла почти весь остров, воинские части Содоса с большим трудом удерживала лишь два крупных города на побережье. По непонятной логике врага, отурки почему-то не нападали на Авонсо, решив сначала разделаться с Океладом. И это неплохо у них получалось.
Пехотная дивизия, в которую входил и взвод Ачаду, расположилась в пригороде Гереба – одного из двух удерживаемых городов. Город вытянулся вдоль черного «озера», с противоположной стороны вздувались пологие щеки холмов, поросшие негустым лесом. Ожидалось, что из-за этих холмов враг и нападет, поэтому на их склонах и разбили лагерь, выставив на вершинах дозорных. Разумеется, не забывали и про гладь основы, откуда также мог высадиться десант противника.
Напали отурки с «озера». Но на сей раз это случилось совсем необычно. Ачаду стоял в карауле на вершине холма. Между дозорными было такое расстояние, чтобы каждый из них мог видеть соседей слева и справа и, в случае необходимости, мог предупредить их голосом. Конечно, у каждого был при себе приемопередатчик, но командование и аудиовизуальный контакт посчитало не лишним. Выйди в самый ответственный момент передатчик из строя – можешь не успеть предупредить своих об опасности. К тому же, наблюдение за соседями также входило в обязанности дозорных. Если кто-то пропадал из поля зрения – это могло означать, что его «снял» вражеский лазутчик. В таком случае с «пропавшим» необходимо было срочно выйти на связь, а если бы тот не ответил – немедленно объявлять тревогу.
Так и крутил свой подзорник Ачаду: налево – на Ража, вперед – на кромку леса под холмом, вправо – на рядового Отсорпа, назад – на прибрежную черную гладь. Если бы он продолжал и дальше смотреть лишь через оптику, то наверняка прозевал бы момент появления отурков. Но глаза от постоянного напряжения устали, и Беляк опустил подзорник на грудь. А сам, промаргиваясь, глянул на небо. Сперва ему показалось, что черные точки в светло-серой вышине – это лишь «песок» в уставших глазах. Но, догадавшись все же поднести к ним окуляры подзорника, обалдел от увиденного: по небу, быстро увеличиваясь в размерах, отбрасывая розовые язычки пламени, мчались… корабли! Они разом начали снижаться к черной глади основы, почти одновременно коснулись ее и заскользили к городу практически неразличимые – черные на черном.
Ачаду заорал, замахал руками, призывая внимание товарищей, и тут же сорвал с пояса передатчик.
– Господин поручик! – крикнул он в микрофон. – К городу с основы приближаются корабли неприятеля! Около трех десятков. Упали прямо с неба!.. Да, я в своем уме… Нет, я не спал, и мне это не приснилось… Есть оставаться на месте и продолжать наблюдение! – Переключившись на волну соседей по караулу, он убедился, что те тоже видят вражеские корабли и передал им приказ командира: продолжать наблюдение, посты не покидать до особого приказа.
Но этого приказа наблюдатели так и не дождались. Еще не добравшись до берега, нацеленные острыми носами на город, корабли принялись плеваться огнем. Даже отсюда, с холма, был слышен шипящий свист, потом в городе ослепительно вспыхнуло раз, другой, третий!.. Полетели в воздух части домов, куски дерева и камня… А потом донесся грохот разрывов, упруго бьющий по ушам. Обстрел продолжался недолго, но когда взрывы утихли и рассеялась пыль, Ачаду увидел, что города больше нет… А по горящим развалинам бежали от «озера» враги. Дрожащим руками Беляк приставил к глазам подзорник. Да, это были отурки – такие же, как на мишенях. И, хоть с такого расстояния нельзя было различить зеленого сияния их глаз и окровавленных ртов, Ачаду словно наяву услышал мерзкое клацанье зубов. Лишь сбросив наваждение, он понял, что слышит не клацанье, а звуки автоматных очередей. В ответ глухо и часто, с подвыванием, захлопало. Похоже, стреляли отурки.
Ачаду, отвлекшись на звуки боя, совсем забыл о своих прямых обязанностях и, лишь услышав тревожные крики Ража, посмотрел назад. Его короткие белые волосы встали дыбом – из леса одна за другой выныривали узкие и короткие черные одногусеничные машины и замирали у подножия холма. Из каждой выпрыгивала пара отурков и с ходу начинала карабкаться по склону. И таких пар было до ужаса много.
Беляк схватился за передатчик. Командир не отвечал. Тогда он вызвал ребят. На этом холме, кроме него, их было пятеро.
– Что будем делать? Нам не отбиться!..
– Бежим к своим!
– Но приказ…
– Какой приказ?! Не видишь, что ли?..
– Передатчик поручика молчит… Мы не сможем их предупредить!
– Вот именно! Надо бежать, может успеем!..
– Ладно, давайте! До связи внизу!..
Ачаду защелкнул передатчик за пояс и поскакал вниз по склону, глядя попеременно то под ноги, то на развалины города. Теперь, когда высокие строения не заслоняли обзор, он увидел и корабли отурков, приткнувшиеся к берегу. Все они причалили в черте города, и лишь два – чуть правее. В голове Беляка вспыхнула безумная мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Не знаю.
– Ну да, тебе же еще нет в списках… Впрочем, командовать армией тебя сразу не поставят. Пишу: рядовой. – Лекарь чиркнул в книжечке. – Ну, рядовой Ачаду, как самочувствие?
– Уже лучше.
Человек в красном сунул книжицу в карман, взялся мягкими пальцами за голову Учителя, легонько покачал ее из стороны в сторону. Заглянул в глаза Ачаду, оттянув тому нижние веки. Сказал:
– Следи за пальцем, – и начал водить указательным пальцем влево-вправо-вверх-вниз. – Кружится голова? Подташнивает?
– Немного.
– Сотрясеньице есть. Но не смертельное. Три-четыре междусонья – и в строй! К тебе уже старшина рвался, я пока не пустил. Но теперь можно. Да, и начинай вставать потихоньку, немножко гуляй по палате.
Ачаду вспомнил, что у него тоже есть вопрос к лекарю:
– У меня была деревянная игрушка, висела на шее… Где она?
– Поиграть захотелось? – усмехнулся лекарь. – Знать, на поправку пошел!..
– Это важно! – взмолился Учитель. – Это память… об одном человеке.
– Ладно, спрошу у санитаров. Отдыхай.
Отдохнуть не удалось. Стоило главному лекарю уйти, как в палату ворвался давешний лопоухий военный, так называемый старшина. Для Ачаду «старшина» звучало почти как «старейшина», но сравнить этого смешного парня с оттопыренными ушами и мудрого седобородого старца было бы явной нелепостью.
– Ага, трам-тарам! Очнулся! – радостно забасил старшина. – Как тебя звать-то, боец? Ты мне все дело портишь – не успели зачислить в строй, а ты в лазарет завалился, трам-тарам!
– Мое имя Ачаду, – третий раз за бессонницу представился Учитель.
– Хорошее имя, – похвалил старшина. – Задашь отуркам чаду! А вот Ражопу, – оглянулся он на соседнюю лежанку, – не показать бы им жопу! Трам-тарам, ха-ха-ха-ха!
Учитель поразился: неужели этот ушастый говорун умеет играть словами, как Хепсу? Правда, у него это получалось совсем не красиво. Да и сам старшина не выглядел красавцем, и не только из-за торчащих ушей. Большая и очень круглая голова парня сидела на тоненькой шее, да и все ниже нее казалось совсем не пропорционально по отношению к голове. Старшина был невысок – Ачаду прикинул, что тот едва достал бы ему макушкой до подбородка. Удивительно даже, откуда в таком тщедушном теле брался столь могучий бас?
Старшина, отсмеялся, и голос подал Раж, ничуть не обидевшийся на малопристойную шутку:
– Господин старшина, мы назвали его Беляком. Он согласен.
– Беляк? Ну что же, неплохо. Только бороду мы тебе сбреем!.. – И продолжил знакомство: – Ну, а меня зовут старшина Спуч. Но спуску я вам не дам, трам-тарам! – Он вновь весело забухал басовитыми «ха-ха». – Так что, рядовой Ачаду, будешь служить в моем взводе. Наш командир – господин поручик Адут. Я, стало быть, его заместитель. Слушаться меня надо, как родную маму, трам-тарам! И даже лучше, потому что я мамы страшнее! – Спуч выкатил глаза, полностью подтвердив сказанное.
– А что я буду делать конкретно в твоем… взводе? – поинтересовался Учитель. Ему и впрямь стало интересно.
– Во-первых, не в моем, а в нашем, трам-тарам! – Старшина поднял указательный палец. – А во-вторых, наш взвод, как и вся наша рота, входит в пехотный батальон. А что такое пехота? Пехота – она, трам-тарам, самая главная на войне сила! Мы всегда впереди, на самом главном участке. – Спуч надул щеки, стараясь придать словам значительность, но добился противоположного результата – Ачаду едва удержался от смеха. Старшина это заметил: – Ты чего лыбишься, трам-тарам? Не был еще в бою, рядовой! Вот побываешь, улыбаться разучишься.
Ачаду спрятал улыбку и как можно серьезней сказал:
– Я понял, господин старшина. Я просто счастлив, что оказался именно в пехоте. Потому и улыбнулся.
– Ну-ну! Трам-тарам… Ладно, выздоравливай. – Спуч похлопал Ачаду по плечу. Обернулся к соседям. – И вы тоже, рядовые. Нас ждут великие победы! – И он выпрыгнул из палаты, хлопнув дверью.
Глава 22
Из лазарета Ачаду вышел новым человеком. Во всяком случае, внешне. На нем – правда, несколько мешковато – висел серый мундир, такие же брюки были заправлены в черные сапоги. Никогда не носившему одежды Учителю она доставляла дикие неудобства. Казалось, что его заковали в броню, перекрыли доступ воздуху, запретили свободно двигаться. Особенно досаждали сапоги. В них ноги казались чужими, ужасно тяжелыми. Ачаду то и дело опускал голову, боясь запнуться.
А еще Ачаду был коротко пострижен и лишился бороды. Это изменило его лицо до полной неузнаваемости. Если бы его сейчас увидел Хепсу, он бы ни за что не узнал своего Учителя! Этот худощавый чернобровый парень вряд ли годился ему по возрасту даже в отцы. А Учитель – это же человек намного старше отца, это умудренный знаниями и опытом… пусть не старик, но солидный, пожилой мужчина!..
Ачаду и старался всегда выглядеть старше. Он и знаменитую свою пышную бороду отпустил как раз для солидности. Он сознательно хмурился, собирая на лбу морщины, неспешно двигался, степенно разговаривал…
На самом же деле он был молод. И теперь, когда открылись гладкие щеки, когда исчезли со лба «нахмуренные» морщины, это стало отчетливо видно.
Разумеется, в бой новобранцев сразу не бросили. Начались бессонницы учебы. Учитель сам стал неопытным учеником. Да он, по правде говоря, уже и забыл, что был когда-то Учителем. Говорят, что про Учителя нельзя сказать «был». Если ты настоящий Учитель – ты останешься им навсегда. Даже после твоей смерти люди будут учиться на твоем опыте, будут вспоминать твои слова, твои измышления.
Но Ачаду почти забыл прошлое. Прозвище Беляк стало ему куда родней и ближе, чем малопонятное Учитель. Он постарался выбросить из головы прошлое, словно ненужный хлам. Единственное, кого он помнил всегда – это был Хепсу. Его Ачаду забывать не собирался. О нем всегда помнил даже Беляк. Хепсу был ноющей болью, острой занозой, застрявшей в сердце. Но Ачаду ни за что на свете не согласился бы, чтобы эту занозу выдернул даже самый-самый главный лекарь на свете!
Дусос мальчика ему вернули, и теперь, касаясь груди против сердца, тот словно защищал его сердце от посягательств чужих рук.
Учеба отнимала много сил. Приходилось много бегать, драться, стрелять, бросать гранаты, управлять бронетранспортером… После отбоя Ачаду валился на тюфяк в шестиместной палатке и вырубался сразу, словно его каждый раз били по голове дубиной. Он давно забыл про какие бы то ни было измышления и мечты – во время учебы на них не оставалось свободного времени, а время сна он свято отдавал именно сну. Последнее – безо всяких усилий со своей стороны.
Из учебы Ачаду больше всего нравилась стрельба. Их учили стрелять из автоматов по мишеням, на которых были изображены отурки. Вряд ли тот, кто рисовал врага, встречался с ним хотя бы раз лично. Но выглядели отурки даже на фанере отвратительно и ужасно: у них не было как таковой головы – все их тело, казалось, представляло собой вытянутую уродливую голову, запакованную в черную броню; сверху, на манер рогов, торчали две скрюченные лапы с тремя когтистыми пальцами, снизу «голова» опиралась на короткие мощные тумбы – разумеется, тоже с когтями, – по бокам свисали две коротенькие недоразвитые ручки с очень человеческими ладошками; там, где у человека располагались соски, в броне отурков были проделаны две узкие прорези, сквозь которые сияли зеленоватым светом глаза; снизу же, на уровне человеческого живота, броню разрывало зазубренное широкое отверстие. Чтобы в его предназначении ни у кого не осталось сомнений, художник нарисовал текущую из рваной зубастой дыры кровь.
Беляк так наловчился стрелять, что распределял десять зачетных выстрелов следующим образом: две пули он засаживал в зеленые глаза отурка, еще шесть – в каждую из конечностей, одну – в окровавленный рот, а последнюю – точно по центру.
Через сорок бессонниц учебы новобранцев посадили в широченные транспортные корабли и отправили на остров Окелад. Армия отурков к тому времени заняла почти весь остров, воинские части Содоса с большим трудом удерживала лишь два крупных города на побережье. По непонятной логике врага, отурки почему-то не нападали на Авонсо, решив сначала разделаться с Океладом. И это неплохо у них получалось.
Пехотная дивизия, в которую входил и взвод Ачаду, расположилась в пригороде Гереба – одного из двух удерживаемых городов. Город вытянулся вдоль черного «озера», с противоположной стороны вздувались пологие щеки холмов, поросшие негустым лесом. Ожидалось, что из-за этих холмов враг и нападет, поэтому на их склонах и разбили лагерь, выставив на вершинах дозорных. Разумеется, не забывали и про гладь основы, откуда также мог высадиться десант противника.
Напали отурки с «озера». Но на сей раз это случилось совсем необычно. Ачаду стоял в карауле на вершине холма. Между дозорными было такое расстояние, чтобы каждый из них мог видеть соседей слева и справа и, в случае необходимости, мог предупредить их голосом. Конечно, у каждого был при себе приемопередатчик, но командование и аудиовизуальный контакт посчитало не лишним. Выйди в самый ответственный момент передатчик из строя – можешь не успеть предупредить своих об опасности. К тому же, наблюдение за соседями также входило в обязанности дозорных. Если кто-то пропадал из поля зрения – это могло означать, что его «снял» вражеский лазутчик. В таком случае с «пропавшим» необходимо было срочно выйти на связь, а если бы тот не ответил – немедленно объявлять тревогу.
Так и крутил свой подзорник Ачаду: налево – на Ража, вперед – на кромку леса под холмом, вправо – на рядового Отсорпа, назад – на прибрежную черную гладь. Если бы он продолжал и дальше смотреть лишь через оптику, то наверняка прозевал бы момент появления отурков. Но глаза от постоянного напряжения устали, и Беляк опустил подзорник на грудь. А сам, промаргиваясь, глянул на небо. Сперва ему показалось, что черные точки в светло-серой вышине – это лишь «песок» в уставших глазах. Но, догадавшись все же поднести к ним окуляры подзорника, обалдел от увиденного: по небу, быстро увеличиваясь в размерах, отбрасывая розовые язычки пламени, мчались… корабли! Они разом начали снижаться к черной глади основы, почти одновременно коснулись ее и заскользили к городу практически неразличимые – черные на черном.
Ачаду заорал, замахал руками, призывая внимание товарищей, и тут же сорвал с пояса передатчик.
– Господин поручик! – крикнул он в микрофон. – К городу с основы приближаются корабли неприятеля! Около трех десятков. Упали прямо с неба!.. Да, я в своем уме… Нет, я не спал, и мне это не приснилось… Есть оставаться на месте и продолжать наблюдение! – Переключившись на волну соседей по караулу, он убедился, что те тоже видят вражеские корабли и передал им приказ командира: продолжать наблюдение, посты не покидать до особого приказа.
Но этого приказа наблюдатели так и не дождались. Еще не добравшись до берега, нацеленные острыми носами на город, корабли принялись плеваться огнем. Даже отсюда, с холма, был слышен шипящий свист, потом в городе ослепительно вспыхнуло раз, другой, третий!.. Полетели в воздух части домов, куски дерева и камня… А потом донесся грохот разрывов, упруго бьющий по ушам. Обстрел продолжался недолго, но когда взрывы утихли и рассеялась пыль, Ачаду увидел, что города больше нет… А по горящим развалинам бежали от «озера» враги. Дрожащим руками Беляк приставил к глазам подзорник. Да, это были отурки – такие же, как на мишенях. И, хоть с такого расстояния нельзя было различить зеленого сияния их глаз и окровавленных ртов, Ачаду словно наяву услышал мерзкое клацанье зубов. Лишь сбросив наваждение, он понял, что слышит не клацанье, а звуки автоматных очередей. В ответ глухо и часто, с подвыванием, захлопало. Похоже, стреляли отурки.
Ачаду, отвлекшись на звуки боя, совсем забыл о своих прямых обязанностях и, лишь услышав тревожные крики Ража, посмотрел назад. Его короткие белые волосы встали дыбом – из леса одна за другой выныривали узкие и короткие черные одногусеничные машины и замирали у подножия холма. Из каждой выпрыгивала пара отурков и с ходу начинала карабкаться по склону. И таких пар было до ужаса много.
Беляк схватился за передатчик. Командир не отвечал. Тогда он вызвал ребят. На этом холме, кроме него, их было пятеро.
– Что будем делать? Нам не отбиться!..
– Бежим к своим!
– Но приказ…
– Какой приказ?! Не видишь, что ли?..
– Передатчик поручика молчит… Мы не сможем их предупредить!
– Вот именно! Надо бежать, может успеем!..
– Ладно, давайте! До связи внизу!..
Ачаду защелкнул передатчик за пояс и поскакал вниз по склону, глядя попеременно то под ноги, то на развалины города. Теперь, когда высокие строения не заслоняли обзор, он увидел и корабли отурков, приткнувшиеся к берегу. Все они причалили в черте города, и лишь два – чуть правее. В голове Беляка вспыхнула безумная мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42