Рафейо оправдывал все ожидания. Арриано, менее талантливый мальчик, на два года моложе Рафейо, демонстрировал возросшую уверенность и соответствующий уровень понимания. Гутьеррин и Теодор тоже были неглупыми ребятами, но польза от них состояла скорее в семейных связях с высокопоставленными Вьехос Фратос, чем в их собственных художественных способностях.
Дионисо хотелось, конечно, иметь такого эстудо, который мог бы сравниться талантом с Рафейо, но приходилось работать с тем, что есть.
Сейчас у них была лекция, а не практическое занятие. Убедившись, что все необходимое лежит перед ним на столе, Дионисо налил себе стакан холодного лимонада и начал:
– Нарисовать за день то, что проживет века, – таков закон создания фрески. Займемся техникой ее исполнения. Прежде всего нужно облечься в покровы Энтузиазма, Благоговения, Послушания и Постоянства…
Он улыбнулся и сделал паузу.
– Проще говоря, одеваться надо во что-нибудь такое, что не жалко испортить, – первый этап этого процесса очень, грязный.
Он начал объяснять, как следует смачивать стену водой и покрывать ее особой грубой штукатуркой – две части песка и одна часть извести.
– Серрано, – добавил он с презрительной усмешкой, немедленно отразившейся на лицах всех эстудос, – обычно нанимали для этого каменщиков. Вонь от извести раздражала их нежные носы. Но мы не такие неженки и всю работу делаем сами от начала до конца. Рисунок фрески должен быть выполнен заранее. С помощью маленькой иголки линии рисунка переносятся на штукатурку.
Он продемонстрировал золотую иглу, которую Сааведра когда-то дала ему как раз для этой цели, потом спрятал ее обратно в чехол и поднял мешок с угольной пылью.
– Сначала накладывается свежая штукатурка в таком объеме, чтобы успеть закончить работу за день, потом на нее переносится контур рисунка, а затем поверх бумаги надо слегка ударить мешком, Когда вы отдерете рисунок, контуры фрески будут отпечатаны черными точками на свежей штукатурке. Теперь важно только время. Закончить надо до того, как высохнет штукатурка, чтобы краски были связаны с известью. У вас будет примерно шесть часов.
Арриано громко застонал. Он был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, как быстро пройдут эти часы. Те, что помоложе, покосились на него. Они все еще считали самих себя неутомимыми, непогрешимыми и непобедимыми.
– Для более грубой работы пользуются кистями, сделанными из свиной щетины. Для более тонкой – из меха медведя, соболя или даже котика, хотя котиковый мех из Фризмарка и Ветии в последнее время здорово подорожал.
Дионисо показал всем образцы каждой кисти.
– Лучше всего использовать минеральные краски, такие, как охра, жженая кость, ляпис лазурь, разведенные водой. Избегайте свинцовых белил. Серрано, – он снова ухмыльнулся, – в свое время использовали их для изображений Матери и Сына. Смешанные с известью, белила почернели, и пеленки Младенца выглядели так, будто он пачкал их не меньше месяца.
– Как это похоже на живопись Серрано, – пробормотал Рафейо. – Все-то у них так или иначе оказывается дерьмом.
Дионисо ухмыльнулся, наблюдая как смеются ученики, потом постучал костяшками пальцев по столу, призывая их к вниманию.
– Остальное вы найдете в учебниках. Там собраны рецепты, технические указания и все такое прочее. Через три дня вы должны принести мне эскизы росписи восстановленных кастейских санктий. Авторы эскизов, которые мне понравятся, смогут принять участие в выполнении этого важного заказа и написать свои фрески на стене какой-нибудь провинциальной санктии.
– И через много лет, – сказал Арриано, искоса поглядывая на Рафейо, – люди будут совершать паломничество к этой стене и говорить: “Ах, каким надо быть гением, чтобы уже в шестнадцать лет создавать такие шедевры!"
Рафейо состроил ему рожу. Ничего страшного не случилось – будучи соперниками, мальчики оставались друзьями.
– Ни одна стена, – провозгласил Рафейо, – удостоенная росписи Грихальва, не может быть незначительной. Даже стена, которую расписывал Арриано Грихальва!
Улыбаясь, Дионисо отпустил свою маленькую группу обдумывать композиции будущих фресок. Когда они разошлись, он взобрался по лестнице наверх, в апартаменты Премио Фрато, приговаривая, что глупо думать, будто число ступеней увеличивается с каждым днем. Он подвижен, как и раньше, суставы болят не больше, чем они должны болеть в его возрасте, пальцы все еще сильны и уверенны, ум так же ясен, как это было всегда.
И все же… И все же его тело стареет с каждым днем. Он уселся в большое мягкое кресло у окна, грея на солнце старые кости, и попытался прогнать преследующие его страшные воспоминания.
Стать старым.., ощущать боль во всех членах, видеть свои руки, скрюченные, как корни деревьев.., знать, что чувства потеряли былую остроту, а ум – присущую ему гибкость.., что ты потерял и здоровье, и силу…
Нет. На этот раз нет. Дионисо из хорошего рода. Он здоровый. Он долгожитель – для иллюстраторов.
И есть еще Рафейо. Он здесь, рядом, стоит лишь руку протянуть, он легко доступен для магии и кистей. На этот раз не будет того ужаса, который выпал на долго Матейо и Домаоса, изгнанного из Тайра-Вирте, не имевшего в пределах досягаемости ни одного сильного молодого Грихальвы…
Но он помнил их, помнил их боль, ужас, одиночество, отчаяние!.. И сейчас испытывал такую физическую муку, как будто все картины, написанные им при помощи крови за эти более чем три сотни лет, кто-то протыкал иглами и прижигал огнем свечи.
Эйха, глупость какая! Только картины, написанные Дионисо, могут повредить ему. Остальные – лишь мертвые краски на мертвых полотнах, созданных давно умершими людьми. Только это тело, эта кровь имели власть над ним.
Это напомнило ему еще об одной необходимой вещи. Надо было в ближайшее время составить список всех магических картин, которые Рафейо написал или успеет написать за отпущенное ему время. Нельзя пропустить ни одной капли его сущности, будь это холст, рисунок на бумаге, фреска или даже каракули в блокноте. Он не хочет, чтобы в будущем его ждал болезненный сюрприз. Чиева, как это трудно – жить вечно!
* * *
Кабрал отступил от мольберта и нахмурился. Мечелла на секунду перестала напевать Алессио песенку и взглянула на художника. Увидев выражение его лица, она состроила уморительную гримасу, передразнивая его, и рассмеялась.
– Какое ужасное лицо! Улыбнись сейчас же, ты напугаешь ребенка!
– Я недостаточно хорош, – тихо промолвил Кабрал. – Я не должен писать это, мне не хватает мастерства. Попросите Дионисо или Северина, они настоящие иллюстраторы…
– Я не хочу, чтобы этот портрет писал Дионисо или Северин. Я хочу, чтобы это сделал ты.
Легкий ветерок пошевелил розы над ее головой, уронив на кружевное платье еще несколько лепестков.
– Прекрати говорить глупости и пиши!
– Но я правда не гожусь для этого!
– Ерунда. Меквель написал официальный вариант. Я хочу еще один, для себя, а раз ты уже написал мою копию “Рождения Терессы”, вполне логично, если ты же напишешь и Алессио.
– Но это не копия! – воскликнул Кабрал, швыряя кисть на траву. – Если бы только вы мне позволили взять за образец портрет, написанный Меквелем…
– Если бы я так поступила, картина перестала бы быть твоей. Я хочу, чтобы ты нарисовал моего сына так, как ты его видишь. Кабрал, подними кисть и пиши!
– Лучше бы ты подчинился, Кабрал, – произнес знакомый голос, который Мечелла меньше всего ожидала услышать здесь, в Корассоне. Она повернулась и увидела улыбающегося Арриго с большим букетом полевых цветов. Он склонился перед ней в шутливом поклоне.
– Я узнал, что вы велели мне приехать, Донья, и вот я здесь!
– Арриго! Наконец-то!
Мечелла положила ребенка на одеяло, вскочила на ноги и побежала через всю лужайку, чтобы броситься мужу на шею.
– Как я рада, что ты приехал! Мне так много хочется показать тебе…
– Осторожно, дорогая, ты помнешь цветы! Но в следующее мгновение он нагнулся и поцеловал ее. Кабрал тактично удалился позвать свою сестру, чтобы она унесла ребенка наверх, – ему пора было спать. При появлении Лейлы Мечелла отстранилась от Арриго и улыбнулась – счастливая, задохнувшаяся, сияющая ярче летнего солнца. Она забрала у Арриго цветы, чтобы он мог взять на руки сына, и сказала:
– Видишь, какой он стал большой? А Терессу ты просто не узнаешь, она выросла на целый фут и загорела, как тза'абка!
Кабрал собирал грязные кисти и складывал краски. Арриго с разыгравшимся младенцем на руках подошел взглянуть на незаконченный портрет.
– Прекрасно. Она права – бери кисть и пиши, иллюстратор, – улыбнулся Арриго.
– Благодарю вас, ваша светлость. Я сделаю это завтра.
– Нет, нет, – возразила Мечелла. – Завтра мы устроим экскурсию. Нам так много надо увидеть, а Алессио волнуется, если я от него ухожу, так что придется мне похитить у тебя модель, Кабрал. Ты полюбишь Корассон, Арриго, честное слово.
– Я в этом уверен, – ответил муж.
Мечелла рассмеялась, довольная, что он снова на ее стороне. Корассон был теперь совершенен. Лейла потянулась за ребенком, но Арриго покачал головой.
– Я соскучился по нему. Потом поспит. Но здесь так жарко, Челла, пойдем в дом, выпьем чего-нибудь холодного. Вдвоем они пересекли лужайку и вошли в дом. Лейла посмотрела на брата долгим пристальным взглядом.
– Стоит ли, Кабрал?
– Я не понимаю, о чем ты.
– Прекрасно понимаешь.
– А даже если и так? – взорвался он. – Ты будешь предупреждать меня о том, что написано на моем лице всякий раз, как я смотрю на нее? Да я мог бы сделать из этого лживого ублюдка колбасный фарш и набить им его собственный поганый орган!
Лейла удивленно моргнула. Кабрал редко грубил и никогда не сквернословил. Но все же ей не удалось удержаться от смешка и ответной реплики.
– Мердитто эн чезетто седдо!
Услышав старую деревенскую поговорку, Кабрал фыркнул.
– Дерьмо в шелковых чулочках? Ты ему льстишь!
– Эйха, у лживого ублюдка была по крайней мере одна стоящая идея. Думаю, обоим нам не помешало бы выпить чего-нибудь крепкого и добавить туда немного оставшегося в кладовой чудесного холодного белого кастейского снега!
– Лучше похоронить его в этом снегу.
– Проще, но не так интересно. Твоя первая идея мне понравилась больше.
* * *
Когда лето кончилось, Лиссия увезла обеих своих дочерей домой в Кастейю. Малдонно вместе с остальными членами семьи к Провиденссии вернулся в Палассо Веррада. Арриго встречал их во внутреннем дворе. Он пробыл в Корассоне всего шесть дней и уехал, сославшись на срочные государственные дела. Мечелла горько плакала, расставаясь с ним под старым дубом с южной стороны дома, и продолжала плакать, глядя, как он уезжает со своей свитой.
И теперь, когда он улыбался, приветствуя их возвращение домой, она не могла забыть тех гневных слов, которые они сказали друг другу при расставании.
«Ты только что приехал и уже уезжаешь? Я так хотела, чтобы мы были счастливы здесь, а ты не хочешь даже попробовать, это несправедливо!»
"Это ты несправедлива ко мне. Я с самого рождения готовлюсь к этой работе и хочу лишь одного – быть полезным своему народу”.
«Нашему народу! И перестань лгать, я знаю, почему тебе так не терпится вернуться в Мейа-Суэрту! Дело тут совсем не в управлении страной, не в положении, которого ты еще не достиг. Это все – та женщина, а ее ты никогда не получишь, неужели не понятно!»
"Ты говоришь глупости, Мечелла. Отпусти мою руку, лошадь уже оседлана, и мне пора уезжать”.
Мечелла смотрела на мужа, баюкала на руках ребенка и, войдя в дом, едва не разрыдалась. Добросердечная Гизелла, приписав ее состояние усталости, посоветовала ей подняться к себе наверх и отдохнуть. С благодарностью воспользовавшись этим предлогом, чтобы улизнуть, Мечелла заперла за собой дверь спальни и ничком повалилась на кровать. Но слезы не приходили, а глаза продолжали гореть. Она в ярости заколотила кулаками по подушке. Что же он делает с ней!
И все же – что там Лиссия говорила о необходимости жить своей собственной жизнью? И Лейла, она тоже советовала показать миру ту женщину, которую Арриго видел в тот вечер в Каса-Рекколто. Как бы ей хотелось, чтобы кто-нибудь из друзей был сейчас рядом!
Но Лиссия уехала в кастейский замок, а Лейла – в Палассо Грихальва. Есть еще Отонна, она выслушает. Но хотя Отонна прекрасно умела использовать свой ум и знания своих родственников на пользу Мечеллы, все-таки она была не до'Веррада и не Грихальва. А Мечелле был нужен кто-то, хорошо знакомый с властью и политикой. Лиссия недосягаема, вся надежда на Лейлу.
Грихальва были польщены, хотя некоторым из них это показалось подозрительным, когда Мечелла объявила, что Лейла присоединится к ее свите в качестве фрейлины. Такая исключительная честь в сочетании с возобновленным “теневым браком” мужа Мечеллы с другой Грихальва, что ни для кого уже не являлось тайной, вновь вызвала у всех ассоциации с герцогиней Хесминией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49