Но они переоценивают свои способности. Отставка не входит в мои планы.
– Когда-нибудь войдет. – Она небрежно махнула рукой. – Через десять лет или пятнадцать… Начнут распухать суставы, пальцы потеряют гибкость…
– Думаешь, потеряют?
– Если только ты не раздобыл надежное лекарство от костной лихорадки. – Она ухмыльнулась. – Раздобыл? Он тоже ухмыльнулся.
– Эйха, нет.
Она не сводила глаз с его лица.
– Странно. Ты вполне отдаешь себе отчет, что лет через двадцать обязательно потеряешь должность, которую получил с таким трудом. И при этом выглядишь совершенно спокойным.
– Ведра, двадцать лет – немалый срок.
– Кто бы говорил! Помнится, тебя всегда возмущало, что иллюстраторы к сорока годам превращаются в развалины, а к пятидесяти – в покойников.
– Мне и сейчас это не по вкусу, – согласился Сарио, – однако я могу наслаждаться всеми выгодами моего положения. – Он приблизился к ней. – Давай мы об этом побеседуем, пока ты будешь стоять… вот здесь, граццо.
Сааведра не пошевелилась.
– И все-таки зря ты так грубо вел себя с Надди.
– Не грубее, чем муалимы – со мной. Ведра, ругаться можно и стоя.
– И теперь ты решил на нем отыграться, да? Поиздеваться, как над тобой издевались?
– Вполне возможно, издевательство – всего лишь педагогический прием. Я только ненасытнее становился…
– И злее.
– Наверное, и это необходимо хорошему ученику. – Он выжидающе посмотрел на нее, но она так и не встала. Наконец он не вытерпел. – Так мы сегодня начнем или нет?
– С наброском ты и без меня справишься, – сердито сказала она. – При таком фоне я не нужна, и…
– Не пойдет, – запротестовал он. – Я не хочу ничего упустить. Ты будешь передо мной от начала и до конца.
– Зачем?
Он устало вздохнул.
– Может, мне спросить, зачем тебе нужно, чтобы Алехандро всегда был перед тобой, когда ты его пишешь?
Она стиснула зубы. На щеках выступили пунцовые пятна.
Сарио широко улыбнулся.
– Граццо. Надеюсь, теперь ты будешь позировать?
– Кажется, ты собирался ругаться? – Кажется, мы оба собирались.
– Эйха, нет. Это был пустяк. Перестрелка. – Она говорила тише; по-видимому, уход мальчика и привычная пикировка с Сарио немного успокоили ее. – Игнаддио нужен хороший учитель. Он хочет стать хорошим мастером, только и всего.
– Ты уверена?
– У него есть способности.
– Ведра, на свете много способных детей.
– Но хорошими мастерами становятся немногие, – возразила она. – Ты тоже был одним из многих.
– Но никто из них не поднялся на мою высоту.
– Никто? – Она выразительно вскинула брови. – Я поднялась, Сарио. Правда, сейчас я немного ниже, потому что сижу. Но это поправимо.
Она дождалась ухмылки – той самой, на которую его провоцировала.
– Ты тоже была способной.
– Всего-то навсего? – Она прижала руку к сердцу и язвительно сказала:
– Раньше я считала, мне еще многому надо учиться. Но раз ты говоришь, что я была способной…
– Могу предположить, что и осталась. Но ты не позволишь мне выяснить, велики ли твои способности, стоит ли тебя учить… Есть ли у тебя Дар. Хоть я и так знаю, что есть. Ты боишься.
– Бассда! – Она вскочила с кресла, шагнула к нему, остановилась перед столом. – Хватит, Сарио. Ты вбил себе в голову, что от Ведры не будет толку, потому что ее не расшевелить ни колкостями, ни лестью. Ты вбил себе в голову, что у меня есть Дар, хотя всем известно: в роду Грихальва не бывает Одаренных женщин. Я не могу прыгнуть выше головы, и не надо твердить: “Можешь, но боишься”. Номмо Матра! Ты всегда был о себе высокого мнения, но это уже слишком. Сарио, ты не Сын, тебе не сидеть рядом с Матерью на Троне.
– Эн верро. Но уж коли речь зашла о троне, осмелюсь напомнить: я стою у трона герцога.
Удар попал в цель. Сарио заметил, как Сааведра съежилась, как напряглись ее плечи, как на пальцах, вцепившихся в край стола, побагровели ненакрашенные ногти.
– Вот! – воскликнул он, опередив ее на долю секунды. – Вот какой надо тебя написать! Сааведра Грихальва в бешенстве! Подруга герцога, готовая разразиться площадной бранью, испепелить глаголом дерзкого художника. Что, Ведра, разозлил я тебя все-таки, а? Думала, Сарио больше ни на что не годен, размяк в роскоши, променял талант на сытую жизнь? Думала, я уже не тот Неоссо Иррадо?
– Не тот, – произнесла она сдавленным голосом. – Ты уже совсем не тот, Сарио.
– А ты? – Он вдруг перестал улыбаться. – Разве ты – прежняя? Разве не я потерял тебя первым? Она часто заморгала.
– Я не…
–..понимаю? Нет, Ведра, все ты прекрасно понимаешь. Поняла и смирилась еще в тот день, когда пустила к себе в постель Алехандро до'Верраду.
Она побледнела.
– Нет! Это ты первым отвернулся от меня, когда пошел в ученики к тому мерзкому старику, эстранхиеро.
– И правильно сделал! Он меня многому научил.
– Нашел, чем хвастаться.
– А что, разве нечем? Разве я не Верховный иллюстратор?
– При чем тут… – Она умолкла. Качнулась вперед, как будто ее ударили в спину ножом. Одна рука прижалась к горлу, другая еще сильнее сжала край стола.
Сарио тоже переменился в лице. В глазах мелькнул испуг. Рот превратился в тонкую линию. В кулаке хрустнул уголек.
"Пустота. Странная пустота. Наверное, чувства нахлынут потом”. Сааведра ничего не сказала – задушила вопрос в горле. И за это Сарио был ей благодарен.
– Ну так как, – спросил он спокойно, – будем работать?
На ее лицо медленно возвращался румянец.
– А ты еще не…
–..раздумал меня писать? Эйха, ну что ты. Это ведь для Алехандро. Воля его светлости – закон.
Рука соскользнула с горла на грудь, на живот. Да там и осталась.
– Ну… если ты считаешь, что это разумно…
– Что может быть разумного в желании мужчины обзавестись портретом своей аморы? Все дело в тщеславии, Сааведра. В психологии собственника. – Сарио порылся в корзине, выбрал новый уголек. – Адеко, Сааведра, будешь ты в конце концов позировать или нет?
Глава 27
Мартайн осторожно вынул из упаковочного ящика прямоугольный сверток, снял парчу и аккуратно поставил картину на стул.
Стул – плохая замена мольберту, но сейчас он неплохо справлялся со своей задачей, позволял Алехандро и всем остальным увидеть и оценить красоту изображенной на портрете женщины. Хотя, конечно, оценка могла быть только сугубо условной. Красота невесты – ничто по сравнению с политическими выгодами брака.
– Так-так, – подал голос записной спорщик Эдоард до'Нахерра. – В Пракансе водятся настоящие милашки.
Алехандро бросил на Марчало Грандо хмурый взгляд.
"Слишком торопится с выводами”.
Остальные приблизились к портрету и столь же поспешно выразили свое мнение. Все были согласны с до'Нахеррой.
– Последнее дело Бальтрана, – торжественно и во всеуслышание произнес до'Нахерра. – Последняя забота – о счастье сына и благополучии герцогства.
Кругом – понимание, согласие, одобрение. Алехандро захотелось ощериться, но он сохранил пресное, как разбавленное донельзя вино, выражение лица.
– Белиссимиа, – с восторженным придыханием вымолвил до'Нахерра, указывая на портрет.
Кругом – кивки и одобрительный шепот. “Пресвятая Матерь, надели меня терпением…"
– Она красавица, – мрачно сказал Алехандро. – Бесспорно.
– И принцесса.
Этого говорить не стоило – до'Нахерра лишь подлил масла в костер герцогского раздражения, за что удостоился еще одного угрюмого взгляда. Тут же выяснилось, что марчало способен краснеть, смущенно кашлять и целиком сосредоточиваться на несуществующем пятнышке грязи на сапоге, начищенном до ослепительного блеска.
– И женщина.
Эти слова предназначались только для герцогских ушей. Мар-тайн много лет прослужил Бальтрану до'Верраде, и не раз ему приходилось выманивать из липких от сладостей пальчиков наследника письма государственной важности. Секретарь имел право на фамильярность.
На лице Алехандро появилась ухмылка, но тотчас, спохватившись, он ее превратил в ничего не значащую улыбку.
– Мы все обдумаем, – сказал он, – и решим, выгоден ли Тайра-Вирте союз с Пракансой.
– Но, ваша светлость! – До'Нахерра вмиг забыл про сапог. – Ваш отец уже все обдумал и решил! Я прекрасно помню, как мы обсуждали все выгоды этого союза.
– Вы, может, и обсуждали, а я не обсуждал. Меня даже не поставили в известность.
– Ваша светлость, но такова последняя воля вашего отца! Только ради этого союза он отправился в Пракансу и…
– И только ради этого погиб, эн верро!
Конечно, это был Риввас Серрано.
Кивки и одобрительный шепот. Алехандро стиснул зубы и поднял руку над головой. Голоса стихли; Эстеван до'Саенса, стоявший рядом с Риввасом Серрано, умолк последним.
"Надо бы их как-нибудь разлучить, – подумал Алехандро. – Как муалим разбивает компанию плохих учеников”.
Он вспомнил, как непринужденно держал себя Сарио Грихальва под шквалом насмешек двадцати придворных, при этом с его лица не сходила дерзкая улыбка. Алехандро попытался скопировать эту безграничную самоуверенность.
– С того дня как умер мой отец, мир изменился…
– Эн верро! – с жаром подхватил Серрано. – Матра Дольча! Я помню, как в тот день звонили колокола. Матра Дольча, я думал, они разобьют мое сердце!
– Повторяю: мир изменился, – повысил голос Алехандро. – Не следует забывать, что подчас малейший пустяк заставляет нас в корне менять планы, чтобы приспособиться к иному положению вещей…
– Малейший пустяк?! – В жирную шею Эстевана до'Саенсы впился воротник, от чего лицо пошло уродливыми пятнами. – По-вашему, смерть Бальтрана до'Веррады – малейший пустяк?
– В мире, где Тайра-Вирте – всего лишь одна из множества стран, безусловно. Остальным герцогствам, княжествам и королевствам попросту нет деда до наших бед.
Двадцать глоток разом выпустили возглас негодования. Он предвещал катастрофу; Алехандро сразу это понял и мысленно дал себе затрещину. Краем глаза он уловил упреждающий жест Мартайна и с трудом расслабился.
"Грихальва! Мне сейчас позарез нужен Грихальва. Он бы запросто с ними справился, не то что я”.
Но Верховного иллюстратора не было в зале, и новоиспеченному герцогу оставалось надеяться только на себя.
«Как бы он поступил на моем месте?»
Ответ пришел сразу. Алехандро сделал два шага к стулу с картиной.
– Вы сомневаетесь во мне? – сказал он быстро и негромко, и советникам пришлось умолкнуть, чтобы расслышать его слова. – Вы сомневаетесь в здравомыслии человека, который вынужден держать на одной чаше весов свое настоящее и будущее, а на другой – прошлое своего отца. – Он больше не сдерживал голос. – Эйха, по-моему, в этом вы не одиноки. Вполне возможно, король Пракансы как раз в эту минуту тоже сомневается во мне.
Ему удалось завладеть вниманием конселос. Все они как-то упустили из виду, что успешное сватовство – это еще не женитьба.
– И, вероятно, вскоре он убедится, что его опасения не напрасны. Я совсем не такой, как мой отец, все вы это прекрасно видите и ни на миг не позволяете мне забыть об этом. Должно быть, король Пракансы считает точно так же… Каким он представляет наследника своего престола? По логике вещей вполне может случиться, что я займу его трон. Или вы не допускаете этой мысли? Вам не приходит в голову, что он может отменить свое решение и потребовать, чтобы мы вернули портрет принцессы? – Его ладонь медленно опустилась на раму картины. – Вы правы, она настоящая красавица. Что, если Праканса сочтет меня недостойным этой жен-шины? – Он пожал плечами. – Наверное, она будет права. Грош цена герцогу, который даже в таком простом деле не может положиться на своих советников. Что уж тут говорить о таких серьезных делах, как война? – Он окинул придворных вопросительным взглядом. – Или я не прав?
Это вызвало бурю протеста: конечно, ваша светлость может на нас положиться в любом деле, конечно, король Пракансы считает вашу светлость идеальным женихом для своей дочери.
– Ваша светлость, вы их обыграли, – прошептал Мартайн.
– В самом деле? – так же тихо сказал Алехандро. – Хорошо. Он ослепительно улыбнулся, и вмиг полегчало на душе: конселос заметно успокоились. Аналогично они реагировали на миролюбивые взоры и добродушные шутки его отца после свирепых разносов.
А потом Риввас Серрано заговорил о пракансийской живописи, о художнике, написавшем портрет принцессы, и напомнил, что нынешний Верховный иллюстратор Тайра-Вирте, ответственный за документирование всех событий в жизни герцогства, – не кто иной, как Грихальва. И вновь поднялся ропот.
– Мердитто! – в сердцах выругался Алехандро.
– Ваша светлость! – Серрано выбрался в передний ряд советников, за ним по пятам следовал до'Саенса. – Ваша светлость, умоляю, не будьте пристрастны. Найдите в себе мужество понять, что всеобщая неприязнь к человеку, которого вы назначили Верховным иллюстратором, вызвана лишь тревогой за ваше благополучие.
– Боюсь, тревога за мое благополучие не столь велика, как зависть к Грихальва, которые превзошли твое семейство.
– Ваша светлость!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53