Никто из них не был настолько лишен начатков образования, возможности выбора и хоть какого-то представления о свободе, как крепостные тут. Он успел забыть, что такое хорошие пылевики. Он забыл абсолютную непроницаемость тех, кому отказано в личной жизни, забыл замкнутость ничем не защищенных.
Лицо Каммы было безмятежным и не выражало никаких чувств, хотя он слышал, как она иногда очень тихо разговаривала со своим младенцем и напевала что-то радостное и веселое. Как-то днем он увидел, что она сидит на балюстраде большой террасы и что-то готовит, а ее младенец висит у нее за спиной, укутанный в платок. Он прохромал туда и сел поблизости. Помешать ей при виде него отложить доску и нож и встать, опустив руки, глаза и голову, в позу почтения он не мог.
— Пожалуйста, сядь, пожалуйста, продолжай работать, — сказал он. Она подчинилась. — Что ты чистишь?
— Дьюли, хозяин, — прошептала она.
Он часто и с удовольствием ел эти овощи и теперь с интересом наблюдал за ней. Каждый большой деревянистый стручок надо было раскрыть по сросшемуся шву. Задача не из простых: сначала определить нужную точку, потом несколько раз нажать лезвием, поворачивая его. А когда стручок открывался, нужно было по очереди извлечь мясистые съедобные семена, отделяя их от крепкой внутренней оболочки.
— А остальное есть нельзя? — спросил он.
— Нет, хозяин.
Очень трудоемкий процесс, требующий силы, сноровки и терпения. Ему стало стыдно.
— Я никогда еще не видел сырые дьюли.
— Да, хозяин.
— Какой хороший малыш, — сказал он, чтобы что-то сказать. Младенец в платке, чья головка лежала у нее на плече, смутно смотрел на мир большими иссиня-черными глазами. Он ни разу не слышал, чтобы младенец плакал. Какое-то не совсем земное создание, но, впрочем, ему никогда не приходилось иметь дело с маленькими детьми.
Она улыбнулась.
— Мальчик?
— Да, хозяин.
— Камма, пожалуйста, — сказал он. — Меня зовут Эсдан. И я не хозяин, я пленник. Твои хозяева — хозяева и надо мной. Ты будешь называть меня по имени?
Она не ответила.
— Наши хозяева не одобрят?
Она кивнула. Верелиане кивали, не наклоняя голову, а откидывая ее. Он давно уже к этому привык. И сам кивал так. И поймал себя на том, что вдруг снова воспринял ее кивок как неожиданность. Плен, обращение с ним здесь дезориентировали его, заставили утратить ощущение реальности. Последние дни он много думал о Хейне, чего не случалось уже годы и годы. Десятилетия. Верел стал для него домом, а теперь больше не был. Нелестные сравнения, неожиданные воспоминания. Отчуждение.
— Они посадили меня в клетку, — сказал он так же тихо, как говорила она, и споткнулся на последнем слове. Он не мог выговорить его целиком: клетка-укоротка.
Снова кивок. И на этот раз — в первый раз — она посмотрела на него. Как краткий проблеск. Потом беззвучно произнесла «я знаю» и взяла новый стручок.
Он не нашел, что сказать еще.
— Я была щенком, я жила там, — добавила она, взглянув в сторону поселка, где висела клетка. Она полностью контролировала свой журчащий голос, как и все жесты, все движения. — До того, как дом сожгли. Когда хозяева жили в нем, они часто вешали в клетке. Один раз мужчина висел, пока не умер там. В ней. Я видела.
Молчание.
— Мы, щенки, никогда не ходили под ней. Никогда там не бегали.
— Я заметил, что.., что земля там внизу другая, — сказал Эсдан так же тихо. Во рту у него пересохло, дыхание стало прерывистым. — Я увидел, глядя вниз. Трава. Я подумал, вдруг это.., где они… — Его голос замер.
— Одна бабушка взяла палку, длинную. С тряпкой на конце, намочила и подняла к нему. Вольнорезанные смотрели в сторону. Но он все-таки умер и гнил там.
— Что он сделал?
— Энна, — сказала она. Отрицание, которое он часто слышал от движимостей: я не знаю, это не я, меня там не было, вина не моя, кто знает…
Однажды он видел, как дочку владельца отшлепали, когда она сказала «энна» — и не за разбитую чашку, а за употребление рабского слова.
— Полезный урок, — сказал он, зная, что она поймет. Ирония для угнетенных — как воздух и как вода.
— Они же сунули вас в это, и тогда я испугалась.
— На этот раз урок предназначался мне, а не вам, — сказал он.
Она продолжала работать внимательно, без остановки. Он следил за ней. Ее опущенное лицо цвета глины с синеватым отливом было спокойным, мирным. Кожа младенца была темнее. Ее не случили с крепостным, ее использовал владелец. Они называли изнасилование использованием. Веки младенца медленно смежились — полупрозрачные, синеватые, точно крохотные ракушки. Маленький, хрупкий — Эсдан дал ему месяц. Его головка с бесконечным терпением приникала к ее сгорбленному плечу.
Они были на террасе одни. Легкий ветерок колыхал ветки цветущих деревьев у них за спиной, покрывал серебряной рябью реку в отдалении.
— Твой малыш, Камма, ты знаешь, он будет свободным, — сказал Эсдан.
Она подняла глаза — но не на него, а на реку, на дальний берег за ней. И сказав: «Да, он будет свободным», продолжала работать.
Они его подбодрили — слова, которые она ему сказала. Ему так нужно было знать, что она ему доверяет. Он отчаянно нуждался в чьем-то доверии, потому что после клетки перестал доверять себе. С Райайе все обстояло в порядке, он еще мог фехтовать. Опасность была иной. Она угрожала, когда он оставался один, думал, спал. А один он оставался почти все время. Что-то в его сознании где-то глубоко-глубоко было повреждено, сломано и не восстановилось, и могло не выдержать его веса.
Утром он услышал, как приземлился летательный аппарат. Вечером Райайе пригласил его к обеду внизу. Туальнем и оба веота обедали с ними, но затем извинились и оставили их вдвоем за бутылкой вина на столе из положенной на козлы доски в одной из наименее пострадавших нижних комнат. Прежде она, видимо, предназначалась для охотничьих трофеев — ведь в этом крыле помещалась азаде, мужская половина дома, куда доступа женщинам не было. Движимости женского пола, служанки и постельницы за женщин не считались. Над камином свирепо скалила зубы массивная голова стайной собаки — опаленный мех пропылился, стеклянные глаза потускнели. На стене напротив прежде висели арбалеты — темное дерево сохранило их более светлые абрисы. Электрическая люстра то вспыхивала ярче, то совсем тускнела. Генератор был ненадежен. Один из старых крепостных все время его чинил.
— Пошел к своей постельной, — сказал Райайе, кивнув на дверь, которую Туальнем только что затворил, после того как усердно пожелал министру самой доброй ночи. — Трахать белую, как трахать дерьмо. У меня просто мурашки по коже бегают. Загонять свой член в дырку рабыни! Когда война кончится, подобным мерзостям придет конец. Полукровки — вот корень этих беспорядков. Не допускайте смешивания рас. Храните кровь правителей чистой. Вот — единственный выход. — Он говорил так, будто ожидал изъявления полного согласия, однако не стал его дожидаться и, налив рюмку Эсдана до краев, продолжал своим звучным голосом политика, любезного хозяина, владельца поместья:
— Ну-с, господин Музыка Былого, надеюсь, вам приятно гостить в Ярамере, и ваше здоровье окрепло.
Вежливое бормотание.
— Президент Ойо весьма огорчился, услышав, что вам нездоровилось, и просил передать его пожелания скорейшего полного выздоровления. Он был рад узнать, что вы можете больше не опасаться зверства инсургентов. Оставайтесь здесь в безопасности, сколько пожелаете. Однако, когда настанет время, президент и его кабинет будут рады увидеть вас в Беллене.
Вежливое бормотание.
Долгая привычка удержала Эсдана от вопросов, которые выдали бы всю степень его неосведомленности. Райайе, подобно подавляющему большинству политиков, любил звук своего голоса, и, пока он разглагольствовал, Эсдан пытался составить примерное представление о текущем положении дел. Видимо, Легитимное правительство перебралось из столицы в небольшой город Беллен вблизи восточного побережья к северо-востоку от Ярамеры. В столице остался какой-то гарнизон. То, как Райайе упоминал об этом, навело Эсдана на мысль, что столица стала полунезависимой от правительства Ойо., где теперь управляет какая-то фракция, возможно, военная.
Когда вспыхнуло восстание, Ойо тут же были присвоены особые полномочия, однако Легитимная армия Вое-Део после ряда сокрушительных поражений на западе устала от его командования и захотела большей автономности в своих действиях. Гражданское правительство требовало контрнаступления, атак и победы. Рега-генерал Эйдан проложил через столицу Раздел и попытался установить и удерживать границу между новым Свободным государством и Легитимными провинциями. Веоты, присоединившиеся к Восстанию с отрядами из своих движимостей, настаивали, чтобы Командование Сил Освобождения установило приграничное перемирие. Армия искала прочного перемирия, воины искали мира. Но Некам-Анна, Вождь Свободного государства, провозгласил:
«Пока существует хотя бы один раб, я не свободен!», а президент Ойо прогремел: «Страна не будет разделена! Мы будем защищать легитимную собственность до последней капли крови в наших жилах!» Регу-генерала внезапно заменили новым главнокомандующим. Очень скоро после этого посольство было заблокировано, его доступы к источникам информации перекрыты.
Эсдан мог только догадываться о том, что произошло за прошедшие с тех пор полгода. Райайе говорил о «наших победах на юге», словно Легитимная армия перешла в наступление и вторглась на территорию Свободного государства за рекой Деван к югу от столицы. В таком случае, если уж они расширили свои владения, почему правительство покинуло столицу и окопалось в Беллене? Разглагольствования Райайе о победах могло означать, что Армия Освобождения пытается форсировать реку на юге, а легитимистам пока удается удерживать их на том берегу. Если им угодно называть это победой — значит они отказались от надежды подавить революцию, вернуть под свою власть вею страну и смирились с потерями?
— О разделенной стране и речи быть не может, — сказал Райайе, перечеркивая обнадеживающий вывод. — Я полагаю, вы это понимаете.
Вежливое выражение согласия.
Райайе разлил оставшееся вино.
— Однако наша цель — мир. Наша настоятельнейшая и неотложная цель. Наша злополучная страна достаточно настрадалась.
Безоговорочное согласие.
— Я знаю, вы сторонник мира, господин Музыка Былого. Мы знаем, Экумена насаждает гармонию среди и внутри входящих в нее планет. Мир — вот чего мы жаждем всем сердцем.
Согласие с легким оттенком вопроса.
— Как вам известно, правительство Вое-Део всегда располагало возможностью положить конец мятежу. Средством покончить с ним быстро и полностью.
Никакого отклика, но настороженное внимание.
— И, полагаю, вам известно, что только наше уважение к политике Экумены, членом которой состоит моя страна, помешало нам прибегнуть к указанному средству.
Ни малейшего отклика и никакой реакции.
— Вам же это известно, господин Музыка Былого. Я полагаю, вам свойственно естественное желание сохранить жизнь.
Райайе потряс головой, словно отгоняя назойливую муху.
— С тех пор как мы вступили в Экумену — и еще задолго до этого, господин Музыка Былого, — мы лояльно следовали ее политике и склонялись перед ее теориями. А в результате мы потеряли Йоуи. И потеряли Запад! Четыре миллиона погибших, господин Музыка Былого! Четыре миллиона в первом Восстании. И миллионы с тех пор. Миллионы. Если бы мы подавили его тогда, погибших было бы куда меньше. И движимостей тоже, а не только владельцев.
— Самоубийство, — сказал Эсдан мягким тихим голосом, каким говорили движимости.
— Пацифист любой вид оружия считает злом, источником катастроф, самоубийственным. Несмотря на всю древнюю мудрость вашего народа, господин Музыка Былого, вы не обладаете живым опытом в делах войны, которым против своей воли вынуждены запасаться мы, более молодые, не столь зрелые народы. Поверьте мне, у нас нет суицидальных наклонностей. Мы хотим, чтобы наш народ, наша страна выжили. И мы полны решимости добиться этого. Бибо прошла все испытания задолго до того, как мы присоединились к Экумене. Она управляема, целенаводима, контролируема. Точное оружие, безупречный инструмент войны. Слухи и страх сильно преувеличили ее возможности и природу. Мы знаем, как ее применять, как регулировать ее воздействие. И применить ее селективно в первое лето мятежа нам помешала только позиция ваших стабилей, сообщенная нам вашим послом.
— У меня сложилось впечатление, что верховное командование армии Вое-Део также было против использования этого оружия.
— Некоторые генералы были против. Веоты крайне консервативны в своем мировоззрении, как вам известно.
— И принято новое решение?
— Президент Ойо распорядился использовать бибо против сил, готовящихся вторгнуться в эту провинцию с запада.
Такое уютное словечко «бибо»! Эсдан на миг закрыл глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9