— А с другими все хорошо, Хио, Чойо? Она качнула головой.
— Мне очень жаль, — сказал он. Расспрашивать ее он не мог.
На этот раз ногу она перебинтовала гораздо хуже. Руки у нее совсем ослабели, и ей не удалось затянуть повязку достаточно туго. К тому же она торопилась, оробев от пристальных взглядов двух военных.
— Надеюсь, Чойо вернулся на кухню, — сказал он наполовину ей, наполовину им. — Кто-то же должен стряпать еду.
— Да, хозяин, — прошептала она.
Забудь «хозяина», забудь «господина», хотел он предостеречь, опасаясь за нее. Он посмотрел на Метоя, пытаясь определить его отношение к их разговору, но не сумел.
Гейна кончила перевязывать его ступню, Метой отослал ее и отправил задьо следом за ней. Гейна ускользнула с радостью. Тэма воспротивился:
— Генерал Банарками… — начал он. Метой посмотрел на него. Молодой человек замялся, насупился, повиновался.
— Я позабочусь об этих людях, — сказал Метой. — Я же всегда этим занимался. Ведь я был боссом поселка. — Он посмотрел на Эсдана холодными черными глазами. — Я вольнорезанный. Теперь таких, как я, осталось немного.
После паузы Эсдан сказал:
— Благодарю, Метой. Они нуждаются в помощи, они ведь не понимают. Метой кивнул.
— Я тоже не понимаю, — сказал Эсдан. — Освобождение действительно готовится наступать? Или Райайе придумал это как предлог, чтобы заговорить о применении бибо? Верит ли этому Ойо? И вы? А Армия Освобождения действительно там за рекой? Вы принадлежите к ней? Не жду, что ответите.
— И не отвечу, — сказал евнух.
Если он двойной агент, подумал Эсдан после его ухода, то работает на Командование Освобождения. То есть так ему хотелось надеяться. Он предпочел бы иметь такого человека, как Метой, на своей стороне.
«Но я не знаю, какая сторона — моя, — подумал он, вернувшись к своему креслу у окна. — Освобождение, да, конечно, но что такое Освобождение? Во всяком случае, не идеальная мечта — свободу порабощенным! Не теперь. И уже больше никогда. После Восстания Освобождение обернулось армией, политическим органом, огромным числом людей и вождей, и тех, кто хотел быть вождем, честолюбивыми потугами и алчностью, подавляющими надежды и силу, несуразным дилетантским правительством, ковыляющим от насилия к компромиссам. Все это усложняется, перепутывается, и больше уже никогда не познать дивную простоту идеала, чистой идеи свободы. А это то, чего я хотел, ради чего работал все эти годы. Подорвать благородно простую кастовую иерархию, заразив ее идеей справедливости. А затем подорвать благородно простой идеал равенства всех людей, попытавшись воплотить его в жизнь. Монолитная ложь рассыпается на тысячи несовместимых истин, и это то, чего я хотел. Но я оказался в тенетах безумия, глупости, бессмысленной жестокости свершившегося».
«Они все хотят использовать меня, а я пережил свою полезность», — подумал он. И мысль эта озарила его изнутри, как сноп солнечных лучей. Он все время верил, что есть что-то, что он мог бы сделать. Но не было ничего.
Это была своего рода свобода.
Неудивительно, что он и Метой поняли друг друга без слов и сразу. К двери подошел задьо Тэма, чтобы отвести его вниз. Снова в комнату стайной собаки. Всех с замашками вождей влекла эта комната, ее суровый мужской дух. Теперь его там ждали лишь пятеро: Метой, два генерала и еще двое в ранге реги. Доминировал надо всеми Банарками. Он покончил с вопросами и был настроен отдавать приказы.
— Завтра мы уходим отсюда, — сказал он Эсдану. — Вы отправитесь с нами. У нас есть доступ в голосеть Освобождения. Вы будете говорить за нас. Вы скажете гитскому правительству, что Экумена знает про их планы использовать запрещенное оружие, и предупредите их, что за подобной попыткой последует мгновенное и ужасное возмездие.
У Эсдана покруживалась голова от голода и бессонницы. Он стоял неподвижно — его не пригласили сесть — и смотрел в пол, опустив руки по бокам. Он прошептал еле слышно:
— Да, хозяин.
Голова Банарками вздернулась, глаза сверкнули.
— Что вы сказали?
— Энна.
— Да кто вы, по-вашему?
— Военнопленный.
— Можете идти.
Эсдан вышел. Тэма пошел за ним, но не направлял и не останавливал. Он пошел прямо на кухню, откуда доносилось звяканье кастрюль, и сказал:
— Чойо, дай мне что-нибудь поесть.
Старик, съежившийся, трясущийся, что-то мямлил, извинялся, ворчал, но положил перед ним немного сушеных фруктов и кусок черствого хлеба. Эсдан сел к столу для разделки мяса и жадно принялся за еду. Он предложил Тэма присоединиться, но тот сухо отказался. Эсдан съел все до последней крошки. Потом прохромал из кухни к боковой двери на большую террасу. Он надеялся увидеть там Камму, но терраса была пустой. Он сел на скамью у балюстрады над продолговатым прудом, отражавшим небо. Тэма стоял на посту неподалеку.
— Вы говорили, что крепостные в таком месте — прихвостни врагов, если они не присоединились к Восстанию, — сказал Эсдан.
Тэма стоял неподвижно, но слушал.
— А вам не кажется, что они просто не понимали происходящего? И до сих пор не понимают? Это проклятое место, задьо. Здесь свободу трудно даже вообразить.
Молодой человек некоторое время подавлял желание ответить, но Эсдан продолжал говорить, нащупывая хоть какой-то контакт с ним. Внезапно что-то в его словах вышибло пробку.
— Постельницы, — сказал Тэма. — Трахаются с черными каждую ночь. Все они трахнутые. Блудни гитов. Рожают черных щенят, дахозяин, дахозяин. Вы сказали: они не знают про свободу. И не узнают. Нельзя дать свободу таким, которые дают черным себя трахать. Они гнусь. Грязь, и их не отмыть. Насквозь пропитались черным семенем. Гитским семенем!
Он сплюнул на террасу и утер рот.
Эсдан сидел неподвижно, смотрел на неподвижную воду пруда за нижней террасой, на вековое дерево, туманную реку, дальний зеленый берег. «Здоровья ему и благого труда, терпения, сострадания, душевного покоя. Какая была от меня польза? Хоть какая-то? Все, что бы я ни делал, никогда не приносило пользы. Терпение, сострадание, душевный покой. ОНИ ЖЕ — ТВОИ ЛЮДИ…» Он посмотрел вниз на густой комок слюны на желтой плитке террасы. «Глупец! Верить, что ты можешь кому-то дать свободу. Вот для чего существует смерть. Выпускать нас из клетки-укоротки».
Он встал и молча захромал в дом. Молодой человек последовал за ним.
С наступлением сумерек зажегся свет. Наверное, они допустили старого Сейку к генератору. Предпочитая вечерний сумрак, Эсдан выключил свет у себя в комнате. Он лежал на кровати, когда в дверь постучали, и вошла Камма с подносом.
— Камма! — сказал он, вставая, и обнял бы ее, если бы не поднос. — А Рекам?
— С моей мамой, — прошептала она.
— С ним все хорошо?
Кивок затылком. Она поставила поднос на кровать. Стола ведь не было.
— С тобой все хорошо? Будь осторожна, Камма. Если бы я мог.., завтра они уйдут. Держитесь от них подальше, если сумеете.
— Да. Будьте безопасны, хозяин, — сказала она своим тихим голосом.
Он не понял, вопрос это или пожелание, грустно пожал плечами и улыбнулся. Она повернулась к двери.
— Камма, а Хио?
— Она с этим. В его постели. После паузы он сказал:
— Есть вам, где спрятаться?
Он опасался, что люди Банаркама перед уходом могут убить тут всех за «коллаборационизм» или чтобы замести свои следы.
— У нас есть яма, куда уйти, как вы говорили.
— Отлично. Уйдите туда, если удастся. Исчезните! Не попадайтесь им на глаза.
— Я буду держаться крепко, господин, — сказала она и уже закрывала дверь, когда стекла в окнах задрожали от звука приближающегося летательного аппарата. Они замерли — она у двери, он около окна. Крики внизу, снаружи, топот бегущих ног. С востока приближалось несколько летательных аппаратов.
— Гасите свет! — крикнул кто-то. Люди выбегали к аппаратам на газоне и террасе. Окно вспыхнуло слепящим светом, воздух сотрясся от оглушительного взрыва.
— Со мной! — сказала Камма, схватила его за руку и потащила за собой в дверь, по коридору и в дверь для слуг, которой он прежде даже не замечал. Он проковылял, как мог быстрее, вниз по крутым каменным ступенькам, по узкому коридору, и они оказались среди лабиринта конюшен. Едва они вышли, как серия взрывов сотрясла все вокруг них. Под сокрушающий грохот и всплески огня они пересекли двор — Камма все еще тянула его за собой с полной уверенностью, а потом они юркнули в одну из кладовых в конце конюшен. Гейна и один из крепостных стариков как раз поднимали крышку люка в полу. Все четверо спустились в него — Камма одним прыжком, остальные медленно и с трудом по деревянной приставной лестнице. Особенно трудно спуск дался Эсдану, и он неуклюже, всей тяжестью наступил на сломанную ступню. Спускавшийся последним старик закрыл за ними крышку люка. У Гейны был фонарик, но она включила его лишь на минутку, осветив большой низкий подвал с земляным полом, полки, арку прохода в соседний подвал, груду деревянных ящиков и пять лиц — проснувшийся малыш как всегда беззвучно смотрел из платка, привязанного к плечу Гейны. Потом тьма. И на некоторое время безмолвие. Они нащупали себе по ящику и сели во тьме, кто где. Послышались новые взрывы, словно бы вдалеке, но земля под ящиками и тьма задрожали. И они задрожали вместе с ней.
— О, Ками! — прошептал кто-то. Эсдан сидел на пошатывающемся ящике, и кинжальные удары боли в его ступне сливались в одно жгучее жжение. Взрывы. Три. Четыре. Тьма обладала консистенцией густой жижи.
— Камма, — прошептал он.
Она что-то прошептала. Где-то рядом с ним.
— Благодарю тебя.
— Ты сказал: прячьтесь, и мы поговорили про это место, — прошептала она.
Старик дышал с всхлипывающим хрипом и часто откашливался. Было слышно и как дышит малыш — тихий неровный почти прерывистый звук.
— Дай его мне. — Это был голос Гейны. Значит, она отдала малыша матери.
— Потом, — прошептала Камма. Старик заговорил неожиданно и громко, заставив их всех вздрогнуть.
— Тут воды нет!
Камма шикнула на него, а Гейна прошипела:
— Не кричи, глупый.
— Глухой, — шепнула Камма Эсдану с легким намеком на смех.
Если у них тут нет воды, прятаться они могут лишь ограниченное время
— ночь, следующий день. А для кормящей женщины и этот срок может оказаться слишком долгим. Камма думала о том же, что и Эсдан. Она сказала:
— Как мы узнаем, выйти или нет?
— Рискнем, когда будет надо.
Наступило долгое молчание. Было трудно смириться с тем, что к такой тьме глаза привыкнуть не могли, что ты ничего не увидишь, сколько бы ни просидел здесь. И было холодно, как в пещере. Эсдан пожалел, что на нем нет шерстяной рубашки.
— Ты его грей, — сказала Гейна.
— Я грею, — прошептала Камма.
— Эти, они крепостные? — шепнула ему Камма. Она сидела где-то совсем близко от него, где-то слева.
— Да. Освободившиеся крепостные. С севера.
— Как старый владелец умер, сюда много всяких приходило. Солдаты из армии. А вот крепостных прежде не было. Они застрелили Хио. Они застрелили Вея и старого Сенео. Он не умер, но он застрелен.
— Их, наверное, привел кто-то из полевого поселка, показал им, где дозорные. Но они не могли отличить слуг от солдат. Где вы были, когда они пришли?
— Спали. На кухне. Все мы, домашние слуги. Все шесть. Этот человек стоял там, как восставший мертвец. Он сказал:
«А ну лежать! Чтоб волосок не шевельнулся!» И мы лежали. Слышали, как они стреляли и кричали по всему дому. Владыка Всемогущий! Я очень боялась. Потом стрельбы больше не было, а этот человек вернулся к нам и наставил свое ружье на нас, и отвел нас в старый домашний поселок. Они заперли за нами старые ворота. Как в прошлые дни.
— Зачем они это делали, если они крепостные? — произнес во тьме голос Гейны.
— Старались освободиться, — ответил Эсдан.
— Как освободиться? Стрелять и убивать? Убить девушку в постели?
— Они все воюют, все другие, мама, — сказала Камма.
— Я думала, это кончилось назад три года, — сказала старуха. Ее голос звучал странно. Сквозь слезы. — Я тогда думала, это свобода.
— Они убили хозяина в его постели! — во весь голос закричал старик, визгливо, пронзительно. — Что может выйти из этого!
Во тьме послышалась возня. Гейна трясла старика, шипела, чтобы он молчал. Он крикнул: «Отпусти меня!», но умолк, хрипя и ворча.
— Владыка Всемогущий, — пробормотала Камма с тем же смешком отчаяния в голосе.
Сидеть на ящике становилось все неудобнее, Эсдану хотелось поднять ноющую ступню повыше или хотя бы держать ногу вытянутой перед собой. Он сполз на пол. Холодный, шершавый, царапающий ладони. Прислониться было не к чему.
— Если ты на минуту зажжешь фонарик, Гейна, — сказал он, — мы могли бы найти мешки или еще что-нибудь, чтобы подстелить.
Вокруг мгновенно возник мир подвала, удивительный в своей сложной точности. Они не нашли ничего, кроме досок для полок, разложили их в подобие настила, забрались на него, и Гейна вновь погрузила их в бесформенную первозданную ночь. Они все замерзли и теперь прижались друг к другу, бок к боку, спина к спине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9