Когда ужин закончился и гости начали расходиться, Чигиреву сообщили, что ясновельможный пан Лев Сапега ожидает его в охотничьем зале.
При виде Чигирёва канцлер расплылся в притворной улыбке:
— Рад приветствовать вас в замке его величества.
— Для меня большая честь быть вашим гостем, — ответил Чигирев.
— Нет, это для нас большая честь принимать персону, столь близкую к особе московского великого князя, — Сапега явно не пытался скрыть презрения к собеседнику.
— С вашего позволения, его величество Дмитрий Иоаннович изволил принять на себя титул императора, — заметил Чигирев.
— Ах, оставьте, — небрежно махнул рукой Сапега. — Дмитрий Иоаннович может называться кем угодно. Мы его посадили, мы его и уберем, когда захотим.
— Однако же позвольте…
— Не позволю, — грубо прервал гостя Сапега. — Мы спокойно смотрим на то, что какой-то монах-расстрига объявил себя царевичем, особенно если это соответствует нашим интересам. Но мы не позволим москалям покушаться на власть и трон короля Речи Посполитой.
— Уверяю вас, что это не так, — принялся оправдываться Чигирев.
— Давайте не будем притворяться друг с другом, — рявкнул Сапега. — Я прекрасно знаю, зачем вы ездили в Рим. Меня об этом известил папский нунций. Кроме того, он заверил меня в безусловной поддержке святым престолом его величества Сигизмунда Третьего. Впрочем, — канцлер неожиданно смягчился, — я бы не говорил с вами, если бы считал вас просто прихвостнем самозванца. Мой добрый друг, пан Басовский, сказал, что вы искренне симпатизируете святой католической церкви и Речи Посполитой. Так ли это?
Дверь за спиной канцлера приоткрылась, в комнату осторожно заглянул Басов. Он умоляюще смотрел на историка.
— Да, это так, пан канцлер, — ответил Чигирев. — Я мечтаю о принятии католичества Русью и о распространении законов Речи Посполитой на всю Московию.
— Так зачем же вы хотели свержения его величества Сигизмунда?
— Я полагал… Став польским королем, наш монарх легче сможет распространить законы Речи Посполитой и святую веру в Московии, — промямлил Чигирев.
— Что за бред! — всплеснул руками Сапега. — Что там может распространить беглый монах-расстрига? Вы должны понимать, что святую веру и подлинную вольность на Русь может принести только славная шляхта Речи Посполитой. Самозванец был стенобитным орудием, которое помогло нам свалить Годунова. Подождите еще несколько лет, и, окончательно утвердившись в Московии, мы уберем его. Все земли до Сибири будут управляться из Кракова. Свет католической веры засияет в самых отдаленных уголках мира до самой империи Великого Могола и Кипангу. И все это произойдет благодаря нам. Речь Посполитая усилится вместе с богатствами восточных земель и станет сильнейшей державой в мире. Скажите, пан Чигирев, неужели вас не прельщает стать подданным будущей великой Речи Посполитой?
— Я почел бы за честь, — кивнул Чигирев.
— Вот и отлично, — улыбнулся Сапега. — Я верю в вас, пан Сергей. Скажите, готовы ли вы уже сейчас встать на службу нашему обожаемому королю Сигизмунду?
Басов в дверном проеме кивнул. «Скажи «да», или ты покойник», — прочел Чигирев в его глазах.
— Да, — тихо произнес он.
— Вы готовы подписать соответствующие бумаги?
— Да, пан канцлер.
ГЛАВА 28
Последняя попытка
Чигирев и Басманов вышли из царских палат и остановились так, чтобы их не могли слышать стоящие на страже немецкие наемники. Майское солнце заливало кремлевский двор, играло в куполах церквей, отражалось в золоте колокольни Ивана Великого. Вокруг еще стояли помосты, собранные для свадебного пира Марины и «Дмитрия».
— Это конец, — мрачно произнес Чигирев. — Он подписал себе смертный приговор.
— Ну почему он не хочет слушать нас? — тяжело вздохнул Басманов. — Ведь сколько ему уж говорим. Да и не мы одни. Мальчишка. Видит восторженную толпу и считает, что все на свете его обожают.
— Он просто чувствует себя природным царем, — ответил Чигирев, — и считает, что неподсуден и неуязвим.
Басманов внимательно посмотрел на собеседника:
— Ты не веришь, что он — чудом спасенный Дмитрий?
— Я верю, что это царь, которого мы должны защищать, — отрезал Чигирев. — Иначе нам всем конец.
— Верно говоришь, — вздохнул Басманов. — Только что же делать, коли сам государь в измену не верит?
— А если начать действовать самим? Под Москвой стоит великое войско, которое государь для похода на Крым созвал. Когда введем его в город, кто сопротивляться сможет?
— Что ты? — Басманов испуганно посмотрел на него. — Это же измена!
Чигирев запнулся. Продолжать разговор было бессмысленно. Царский любимец не представлял себе, как можно предпринять что-либо без воли государя. Не потому что воевода был нерешителен или глуп. Он все понимал, все видел. Он поставил на «Дмитрия» и верно служил ему, был готов умереть за него. Он просто не мог решиться на самостоятельные действия против воли государя, даже если это грозило ему смертью. Басманов являл собой типичный для Московии тип «знатного холопа», человека, претендующего на высокие государственные посты, но не мыслящего себя без хозяина, воля которого была волей бога.
А ведь весь план Чигирева строился на том, чтобы убедить воеводу выступить самостоятельно. С Басмановым Чигирев сошелся уже после своего возвращения из второго посольства в Ватикан. Царский воевода, который год назад перешел на сторону Отрепьева, был искренне предан самозванцу. Предан? Почему? Чигирев прекрасно знал историю перехода Басманова в лагерь мятежников. Был он способным и энергичным воеводой, неоднократно показавшим себя во многих боях, в том числе с войсками Лжедмитрия. Его в свое время обласкали и Борис, и Федор Годуновы. Последний, между прочим, и заменил нерешительных Голицына, Шуйского и Мстиславского на энергичного Басманова. Впрочем, когда воеводы Салтыков и Голицын призвали войско к переходу на сторону узурпатора, а сами воины усмотрели во внезапной смерти Бориса Годунова божью кару и подтверждение царской природы Лжедмитрия, отказ присягать Отрепьеву мог стоить Басманову жизни. Если бы Басманов не возглавил перешедшие на сторону «Дмитрия» войска, рать могла разбежаться, и государство московское оказалось бы беззащитным перед польским нашествием и набегами крымских татар. Как государственный муж воевода такого развития событий допустить не мог. Все это оправдывало измену, но не объясняло верного и восторженного служения. Чигирев же видел, что воевода искренне предан своему новому государю… хотя все еще сомневается в его подлинности.
Незадолго до того как вся Московия в едином порыве пала к ногам самозванца, случился один эпизод, который, возможно, объяснял поведение Басманова. Послав воеводу руководить войсками, новый царь Федор Годунов издал через несколько дней разрядную роспись, по которой Басманов — то ли по неопытности молодого государя, то ли из-за интриг приближенных к нему бояр — оказался подчинен князю Андрею Телятевскому. Тот, в свою очередь, по знатности рода уступал Басмановым. Решение царя Фёдора оборачивалось для Басманова катастрофой. Если бы впридачу к этой росписи царь, ввиду военного положения, повелел «всем без мест быть», то по окончании похода ни его участники, ни их потомки не имели бы права ссылаться на соотношение должностей в нем. Но такого повеления не было, и это означало, что Петр Басманов и все его потомки существенно понижены в статусе. Очевидно, Басманов счел себя оскорбленным своим хозяином… и тут же нашел себе нового, в лице Отрепьева. При дворе самозванца он полностью удовлетворил свои амбиции и даже сумел чужими руками и именем государя расправиться с «виновником» своего падения. Когда Лжедмитрий, совершая победное шествие на Москву, вошел в Орел, где ему присягнули донские казаки во главе с атаманом Смагой Чертенским, «неожиданно выяснилось», что именно Андрей Телятевский ответственен за все притеснения казачества. Боярин был до полусмерти избит казаками, а потом по приказу Отрепьева брошен в темницу.
Тогда, в мае и июне, Чигирев и Басманов не сошлись. Для родовитого воеводы Чигирев был лишь мелким выскочкой, худородным дворянчиком, только в силу обстоятельств приближенным к царственной персоне. Чигирев же опасался Басманова как представителя той темной, дремучей, холопской Руси, бороться с которой он пришел в этот мир. Опасался, хотя и знал, что Басманову предстоит сложить голову за Отрепьева… Возможно, предстоит.
Все изменилось после приезда в Москву Мнишеков. «Польская партия» при дворе стремительно набирала силу, что чрезвычайно беспокоило Басманова. Он представлял ту часть русского дворянства, которая перешла на сторону «подлинного царевича», но в силу вековой вражды недолюбливала ляхов. В этой ситуации дружба Чигирева, которому открыто покровительствовал «Дмитрий», оказалась для воеводы спасением.
Но и над Чигиревым сгущались тучи. Отрепьев был влюблен в свою панночку, и Марина не упускала случая воспользоваться этим. Она постоянно вмешивалась в «кадровые назначения», и Чигирев, столь неудачно представившийся новой царице в Кракове, был отдален от двора. Не спасло даже покровительство царского тестя. Историк оставался главным советчиком самозванца по вопросам внешней политики, но прежней доверительности в отношениях с Отрепьевым уже не было. Марина стремительно превращалась в «московскую теремную царицу». Она терпеть не могла людей независимых и гордых и привечала рабски преданных и готовых на любые унижения. Басманов относился к последним и потому пользовался ее благосклонностью.
Видя это, Чигирев, в попытке удержаться у власти, сделал ставку на Басманова. Среди множества групп и группочек, постоянно формировавшихся при дворе и выбивавших для себя чины и звания, Петр Басманов был один из немногих, кто обладал реальной силой и служил не за страх, а за совесть, правда, не государству, а государю. Но при дворе, где каждый думал только о том, как урвать для себя побольше власти и земли, даже это было великим достижением.
Сейчас, когда до рокового семнадцатого мая, даты гибели самозванца и крушения всех планов историка, оставались уже не дни, а часы, Чигирев уговорил Басманова пойти к государю и рассказать о готовящемся заговоре. Для Отрепьева известие не было новостью. Басманов, который прекрасно видел формирующийся боярский заговор, и сам неоднократно предупреждал о нем «Дмитрия». Но Отрепьев и слушать ничего не желал, неизменно обвиняя доносчиков в трусости и непонимании «любви народной к своему государю».
Оставался последний шанс. Нужно было убедить Басманова собрать верных людей и первым ударить по заговорщикам, списки которых Чигирев составил якобы по данным своей агентуры. Впрочем, нанятые им еще год назад агенты подтверждали, что вокруг Шуйских собралась большая часть боярства и дворянства. Никто из них, очевидно, с самого начала не верил в подлинность «Дмитрия». Их не устраивало нарушение царем дедовских традиций московской Руси и засилье поляков, присутствие которых ощущалось с каждым днем всё больше. Заговор набирал обороты и стал заметен уже невооруженным глазом. Только Отрепьев — единственный, наверное, не искушенный в борьбе за власть участник предстоящей драмы — оставался слепым. Он не понимал, как сильно задевает интересы бояр, и ему, в отличие от «отца» — Ивана Грозного, не хватало жестокости парализовать их массовыми казнями. Положение могло спасти только выступление Басманова и верных ему людей.
Для историка это была не просто борьба за власть. Он жил идеей преобразования страны и пытался реализовать её с помощью Отрепьева. Сейчас, после нескольких лет, проведенных в средневековой Московии, Чигирев видел, насколько заскорузлым и застойным обществом является эта «святая Русь». Она упорно продолжала искать себе господина даже после того, как вера в «природного» государя оказалась подорвана. Она никак не хотела становиться свободной, жить своим умом. Мягкими реформами здесь невозможно было сделать решительно ничего. Можно было действовать только по-петровски: ломать об колено, насаждать. Чигирев рассчитывал доказать Отрепьеву, что заговор, который они с Басмановым успешно подавили, действительно существовал. Тогда, думал историк, самозванец испугается, приблизит к себе своих спасителей… и наконец-то приступит к реформации. Хотя бы из чувства самосохранения. А программа реформации у Чигирева была теперь иной, совсем иной — силовой, опирающейся на опыт Петра Первого.
С крыльца царских палат к Чигирёву с Басмановым спустился молодой белокурый высоченный красавец, двацатилетний боярин Михаил Скопин-Шуйский. В свое время, пораженный статью и молодецкой выправкой этого гиганта, Отрепьев жаловал его титулом великого мечника. Чигирев знал, что боярин входит в состав заговорщиков во главе с Василием Шуйским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50