Позднее он позвонил по телефону и передал полученные сведения человеку, который работал, как он считал, на ФБР. Человек этот и в самом деле работал в ФБР, последние четыре года – в отделе по особым заданиям. Он передал документы в другой отдел женщине, которая знала, что работает вовсе не на ФБР, а выполняет специальное задание Государственного департамента, где она числилась программисткой. Запершись в офисе, она ввела в компьютер полученные данные. Так как на экране монитора при этом ничего не появлялось, она не могла определить, все ли введено правильно. Но ее это особенно не беспокоило, это была обычная мера предосторожности, дабы никто, кому не положено, не имел доступа к информации. Вывести ее на экран можно было только в Вашингтоне с компьютера Государственного департамента.
Однако в Вашингтон эта информация не попала. Линия связи шла в санаторий Фолкрофт, в штате Нью-Йорк, где получением информации ведал другой эксперт-программист, понятия не имевший, что это за информация, откуда она берется и куда попадает. Но он знал, что добросовестно выполняя свои обязанности, помогает широкомасштабному изучению влияния экономических факторов на уровень здоровья нации.
Вызвать собранные данные на экран можно было с единственного монитора – в кабинете директора санатория – Харолда В. Смита, руководившего этими экономико-медицинскими исследованиями. Под дубовой крышкой его письменного стола была вмонтирована панель управления компьютером. Рядом – прорезь, через которую выходила из компьютера бумажная лента с распечаткой. Лента эта не попадала, как обычно бывает, в корзину, а проходя под застекленным окошечком, видимым только при сдвинутой в сторону крышке стола, направлялась прямо в устройство для измельчения бумаги.
Сейчас панель была сдвинута, а лицо доктора Смита имело более кислое, чем обычно, выражение. Он внимательно вчитывался в угловатый шрифт компьютерной распечатки на зеленой бумажной ленте, словно река текущей под застекленным оконцем из печатающего устройства в измельчитель. Смит мог при желании вернуть ленту немного назад, чтобы перечитать текст, но получить ее в руки было невозможно.
За зеркальными стеклами оком, не пропускающими любопытные взоры снаружи, плескались о берег темные волны залива Лонг-Айленд, переходящего в даль Атлантики. Когда-то люди пересекли океан, чтобы жить в новой стране, стране справедливости и правого суда, где несколько бумажных страниц в равной степени защищали и бедных, и богатых. Теперь эти бумажки не срабатывали, и правосудие свершалось далеко не всегда. Оставалась надежда. Надежда на то, что придет время, КЮРЕ можно будет распустить, и никто, кроме тех, кто руководил проектом, ничего о нем так и не узнает. Организация никогда не существовала и существовать не будет.
Именно поэтому доктор Смит не мог даже взять распечатки в руки: не должно было остаться никаких материальных свидетельств существования КЮРЕ. Компьютерный текст, как и сама организация, был реальным только в данный момент, а затем бесследно исчезал.
– Проклятие! – буркнул Смит и вместе с креслом повернулся к окну, там в темноте залива мигали огоньки судов. Пальцы Смита выстукивали что-то на обшитом кожей подлокотнике вертящегося кресла.
– Проклятие! – повторил он, продолжая наблюдать за огоньками, потом повернулся обратно к столу и, вернув ленту назад, перечитал текст. Ничего в нем, естественно, не изменилось, и Смит понял, что отменить вынужденное решение невозможно. Мысли его возвратились к временам, когда еще не было застеклено окошечко с бегущей под ним лентой, ее можно было вынуть из машины и хранить в запертом ящике стола. Несмотря на все предосторожности, один из таких листков все-таки случайно затесался среди других бумаг, касающихся официальной деятельности санатория, и на него наткнулся один из наиболее толковых помощников Смита, ничего не подозревавший, естественно, об истинном назначении Фолкрофта. В нем пробудилось любопытство, и однажды, очень довольный собой, он радостно сообщил Смиту, что наконец-то понял, чем они занимаются на самом деле. То, что он рассказал затем начальнику, было действительно очень близко к секретным функциям КЮРЕ.
– Чрезвычайно любопытно, – улыбнулся в ответ доктор Смит. – А что думают по этому поводу остальные?
– Какие остальные?
– Вы знаете, какие. Одному человеку не под силу додуматься да такого.
– А мне удалось, – просиял помощник. – Я знаю вас, сэр, знаю, что вы порядочный человек и никогда не ввязались бы во что-то незаконное или аморальное. Я пришел к выводу, что вы совершаете какое-то доброе дело. Мне не хотелось этому помешать или повредить, и я решил никого не посвящать в свое открытие. Да так, к тому же, интереснее, ведь задача была сложной.
– Весьма похвально, – сказал доктор Смит. – Что ж, надеюсь, вы сохраните это в тайне.
– Будьте спокойны, сэр, и желаю вам удачи в вашем благом деле.
– Благодарю, – откликнулся доктор Смит. – Эта работа так меня утомила. Через полчаса уезжаю в отпуск, отдохнуть на побережье, в Малибу.
– Малибу? Я там родился.
– Что вы говорите?!
– Да, там. Разве вы не читали моего личного дела? Именно там, двадцать шесть лет назад, в августе. До сих пор не могу забыть аромат тихоокеанского воздуха, им, по-моему, и дышится легче, чем атлантическим.
– Так поедем вместе, – радостно предложил доктор Смит. – Поедем вдвоем, и не вздумайте отказываться. Я вас познакомлю со своим племянником. Его зовут Римо.
Вот тогда-то и было застеклено окошечко, и встроен механизм измельчения бумаги. Смит ненавидел себя за то, что он был вынужден сделать со своим несчастным помощником, ненавидел вынужденные жестокость и двуличие, так противоречащие его натуре. Когда сотрудник одной из правительственных организаций пытался шантажировать КЮРЕ, все было по-другому, гораздо проще, у Смита было моральное оправдание. А в чем был виноват доктор Брайтуэйт? В том, что ему оставалось жить меньше, чем его коллеге? В чем состояло преступление молоденького помощника? В том, что он был умен? В том, что он был честен, что не лелеял злого умысла? Если бы он захотел нанести КЮРЕ вред и передал бы свои соображения в «Нью-Йорк таймс», то, возможно, был бы сейчас жив. Он этого не сделал и был за это наказан смертью!
Смит выключил ЭВМ, и измельчитель бумаги подтянул на свои лезвия несколько последних параграфов текста. Так древесина снова обращалась в древесину, навеки утрачивая свою мимолетную функцию носителя информации.
Он посмотрел на залив за окном и бросил взгляд на часы. Через пять часов и двенадцать минут сработает специальный механизм на линии связи и позвонит Римо. Нет смысла ехать домой, можно вздремнуть прямо в кресле. Вдруг за это время появится новая информация, и не придется отдавать Римо тот приказ, который должен быть отдан. Возможно, что специальный «отдел по решению проблем» Фолкрофта, работающий с условными символами, а не информацией, отыщет иное решение. В конце концов, в этом и состоит их функция – оценка и проверка человеческим разумом решений, принимаемых электронным мозгом ЭВМ.
Им никогда не сообщали, что означают те или иные символы, но иногда у них рождались конструктивные идеи, недоступные машине. В какие реальные действия воплощаются их мысли, они, конечно, не знали.
Смит закрыл глаза. Остается надеяться, что они придумают иное решение.
Когда Смит проснулся, серо-сине-белый залив за окном поблескивал под солнечными лучами. Восемь утра: через пару минут «отдел по решению проблем» должен представить результаты ночной работы, которые он просил доложить пораньше. Зазвонил звонок, и Смит нажал клавишу интеркома.
– Слушаю.
– Готово, сэр, – послышался голос.
– Заходите, – сказал Смит и нажал другую клавишу, бесшумно отомкнувшую замки на тяжелой дубовой двери. Дверь отворилась, и одновременно крышка стола автоматически задвинулась, скрыв под собой панель компьютера и прищемив Смиту локоть. От острой боли доктор скривился.
– Что с вами, сэр? – обеспокоенно спросил вошедший в кабинет человек, на вид лет сорока.
– Ничего, ничего. Все в порядке, – ответил Смит, безуспешно пытаясь скрыть гримасу боли. – Что там у вас?
– Сэр, основываясь на взаимоотношениях всех групп, занятых в этом контракте по продаже и закупке зерна, мы можем прогнозировать крайне тяжелые последствия.
– Понятно, – сказал Смит.
– Другого исхода быть не может, сэр. Если на рынок не будут поступать значительные партии товара из других источников, то представители слабо связанных между собой до этого продавцов зерна смогут, фигурально выражаясь, приставить пистолет к виску покупателя.
– Это окончательное решение? – спросил Смит.
– Да. Но, в принципе, с ростом цен наступит и снижение спроса, поэтому рост цен когда-нибудь прекратится. Цены перестанут расти, но будут высокими.
– А что, если продавец не захочет продавать зерно?
– Это абсурд, сэр. Он обязан захотеть, а иначе зачем захватывать рынок, ведь этого он и добивался?
– Думаю, что да. Благодарю вас.
– Рады быть полезными.
– Спасибо, вы очень помогли.
Лишь только за посетителем затворилась дверь, Смит ударил кулаком по кожаному подлокотнику кресла.
– Проклятие!
Римо позвонил в восемь пятнадцать.
– Римо? – спросил Смит.
– Нет, Чарли Чаплин, – ответил Римо.
– Я рад, что у вас хорошее настроение. Можете переходить к следующей стадии. Придется действовать по чрезвычайному плану.
– Это тот, о котором вы говорили, что он никогда не пригодится?
– Да.
– А, может, просто разбомбим к чертовой матери весь этот съезд?
– Мне не до шуток, молодой человек.
– Так вот, слушайте и введите то, что я сейчас скажу, в компьютер: я этого делать не стану! Придумайте что-нибудь другое. Или я сам придумаю.
– Римо, мне тяжело просить вас об этом, но, пожалуйста, подготовьтесь к исполнению чрезвычайного плана. Это последняя возможность, надеяться больше не на что.
– Не на что, значит – не на что.
– Исполняйте.
– Нет, не стану. И вообще, после того случая со мной, я чувствую себя подавленным, как никогда прежде. У меня депрессия. Вам этого не понять, потому что это исключительно человеческие эмоции. Запомните, я – человек! Слышите, сукин вы сын, я – человек!
В Чикаго повесили трубку. Смит забарабанил пальцами по подлокотнику. Разговор лишь на первый взгляд не предвещал ничего хорошего. Римо сделает все, что обязан сделать, он просто не может не исполнить свои функции, так же, как не может съесть гамбургер с глютаматом натрия.
Глава седьмая
Зал гудел, грохотал, люди аплодировали, фланировали по проходам между рядами кресел в поисках знакомых, пива или туалета. Все это делалось с энтузиазмом, причем наиболее искренне – последнее. На пост президента Международного братства водителей выдвигались три кандидатуры, и после каждой объявленной фамилии центральный проход немедленно заполняла толпа делегатов с плакатами, как на съезде политической партии, и поднимала истерический крик, словно победа зависела от уровня шума в децибелах, а не от результатов голосования.
Объявили кандидатуру Джетро, и Эйб Бладнер, схватив здоровенный брус с прикрепленным к нему плакатом, вместе с делегатами от своего региона и от объединенного совета Нью-Йорка влился в поток поддерживающих объявленную до этого кандидатуру молодого человека – представителя от Нэшвилла. Римо не стал присоединяться к своей делегации и остался сидеть на месте, закинув ногу на ногу и подперев подбородок рукой.
Спокойная поза человека, сидевшего среди покинутых делегатами кресел, бросалась в глаза как Воздвижение креста Господня во время оргии. Джин Джетро, приветствуя с трибуны своих сторонников взмахами рук и улыбками, через плечо поинтересовался у Негронски:
– Это кто такой?
– Тот самый парень, который отделал охрану и делегацию из Аризоны.
– Так это он, – проговорил Джетро. – Подойди к нему незаметно, когда сможешь, и передай, что я хочу с ним познакомиться.
Все это Джетро произнес, не переставая изливать на толпу восторг и упоение. В это время на лице одного из конкурентов он заметил фальшивое выражение безразличия и одарил его одной из своих сверхулыбок.
Соперник улыбнулся в ответ.
– Я тебя выкину из профсоюза! – крикнул он, не переставая радостно улыбаться толпе сторонников внизу.
– Тебе пришел конец, старикан! – прокричал в ответ Джетро, изображая при этом настоящий взрыв счастья и радости. – Ты мертв! Пусть мертвецы хоронят своих мертвецов!
Снизу из зала это походило на дружеский разговор двух приятелей-кандидатов. Но Римо этого не видел. Он ощущал крики, движение, возбуждение зала, но не смотрел, не слушал, а раздумывал, начиная понимать, что все последние года обманывал себя. Чтобы освободиться от этой лжи, потребовался обычный гамбургер, который ежедневно едят миллионы, и ничего им не делается, а для него эта несчастная котлета – смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24