Ревя во весь голос, кидался на кусты, цеплял рогами землю и бросал её назад. Спина у него темнела от пыли и грязи, на рогах повисали пучки травы, а глаза делались красными и сумасшедшими. Ненормальный какой-то.
Вдруг из тёмного леса выскакивали молодые ланки. Как ни в чем не бывало они делали возле своего повелителя круг, грациозно, изящно, будто на смотре красавиц, выбрасывали тонкие ножки, кокетливо задирали худенькие шеи, а глаза их загорались радостью и надеждой. Рогач сразу успокаивался, бока его дышали ровней и тише, он начинал пританцовывать на месте, а потом, забывая и положение и возраст, включался в игривый бег и тоже ощущал приливную волну бодрости, счастья и надежды.
А вскоре возвращались ревнивые оленухи. Они как-то очень незаметно оттесняли на второй план неопытную молодёжь, игры возобновлялись теперь уже с ними. Опять из кустов печально высовывались испуганные мордочки, опять взбудораженные ланки начинали своё кокетливое «либо мы, либо они», а не получив достаточного внимания, скрывались от повелителя. Он начинал нервничать, и все повторялось. Круг за кругом. День за днём.
Хлопотливое дело — руководить гаремом! Даже в течение только двух осенних месяцев в году и то очень-очень беспокойно!
И все-таки в минуту разнеженности, когда чёрный дрозд восторженно пел о счастье жизни и любви, Хоба вспоминал именно это беспокойное время.
Не упуская всего гарема с глаз, Хоба выказывал особенное благоволение к высокой и стройной ланке с маленькой изящной головкой и чёрным, очень подвижным носом. Цветом шерсти она отличалась от других: у неё была тёмная спинка и светло-рыжие бока. Ланка не просто ходила, а как-то красиво, по-особенному вышагивала. В повороте её головы, в пугливом приседании, в грациозном беге, даже в том, как она, словно извиняясь за странную позу, пригибала голову вниз и в сторону, чтобы почесать задним копытцем у себя за ухом, — в каждом её движении Хоба видел негу, танец и красоту. Она была чуть выше других ланок в его гареме и немного тоньше их, хотя худенькой её назвать было невозможно. Просто тонкая кость.
Хоба отбил её у старого, крайне раздражительного рогача.
Он не знал, что эта его подруга родилась и провела детские годы на южной стороне заповедника и, наверное, навсегда бы осталась там, потому что дикие звери вообще крайне редко и неохотно перебираются через перевалы. Но её, попросту говоря, выгнали оттуда. Упорные браконьеры убили её мать и долго шли за ней с собаками. Выскочив из колхидских лесов, молодая ланка догадалась, что на открытых лугах собаки её непременно возьмут, и бросилась в спасительные скалы выше лугов. Убегая от погони, она поднялась на турьи убежища и, сама того не ведая, очутилась уже на северной стороне гор. Голод заставил её спуститься со скалистых вершин на луга, и вот тогда-то на пастбище её нашёл рогач, уже успевший сколотить свой осенний гарем.
Все это случилось около года назад. Была осень. В разных урочищах заповедника ревели рогатые бойцы, призывая оленух и соперников. Хоба, тогда ещё одинокий и неустроившийся, услышал басовитый военный клич старого рогача, нашёл его и мужественно сразился. Пока они сшибались, стараясь достать острыми надглазными рогами бока соперника, и время от времени грохались, утомлённые, на колени, ланка тихо стояла под кустом орешника, спокойно щипала поблизости траву, делая вид, что ей нет никакого дела до драчунов, но все же не уходила далеко, чтобы победителю не пришлось её долго отыскивать. И остальные три оленухи держались поблизости.
Старый рогач уступил. Он просто не выдержал бесчисленных раундов, под конец стал валиться с ног, на его тёмные от пота и крови бока жалко было смотреть, дышал он загнанно, не сжимая отяжелевшего рта, а Хоба, распалённый, сильный олень с более длинными, чем у соперника, надглазьями, продолжал нападать и уже не один раз взрезал противнику шкуру. Издав протяжный вопль, прощаясь со своими оленухами, старый рогач, шатаясь, бросился в кусты, а Хоба остался на поле боя. Гордо подняв голову, он хоть и задыхался от усталости, но стоял так до тех пор, пока четыре оленухи — две с оленятами и две молодые, в том числе и стройная южанка, — не подошли к нему и не обнюхали, выразив тем самым покорность и признательность за победу. Свою любовь они отдавали сильнейшему. И в этом была мудрость природы, которая стремится всегда и всюду к совершенству всего живого на земле.
Так Хоба, сильнейший олень, стал повелителем маленького стада и провёл с ним почти три месяца.
Шли дни. Золотая осень сменилась ветреным предвестником зимы, звери стали покидать пожелтевшие горные пастбища. Семья Хобы отдалилась, оленухи все меньше и меньше обращали на него внимание.
Вскоре он совсем потерял оленух из виду.
Вот тогда-то Хоба и повстречался с Человеком-другом и Собакой-другом. Их встречи продолжались, как мы знаем, и в новом году. Появилась уже выверенная необходимость в этих встречах. Хобу тянуло на след Человека. Олень радовался встрече, как радовался, увидев своего оленя, и Александр Молчанов.
Сейчас, разнеженный теплом, покоем и светло-прозрачной песней дрозда, Хоба смутно, без последовательности, какой-то особенной памятью сердца перебирал все хорошее, что случалось с ним в жизни. Он стоял, смежив глаза, опустив голову, и редко, но глубоко вздыхал.
Солнце покатилось к закату. Над лесом струилось влажное тепло. Очень сильно пахло азалией. Голубое небо бесконечным спокойным шатром висело над горами. Лето. Славное лето!
Олень медленно, ещё не выбрав себе дороги, пошёл по буковому лесу в сторону перевала. Приближалось время вечерней пастьбы. Хотелось сладкого сочного пырея и солёной воды.
В сумерках Хоба встретил небольшое стадо рогачей, лениво бредущих без тропы и цели в том же направлении. Он постоял, пропуская их и принюхиваясь. Знакомое стадо. В нем находились трое из тех, с кем он сражался прошлой осенью. Хоба некоторое время даже ходил с ними, было это ещё ранней весной. Рогачи молчаливо признали тогда в нем вожака, хотя и пугались некоторых его странностей. Ну разве это не отклонение от нормы, когда огромный олень подходит к человеческой тропе и не перепрыгивает её со страхом и отвращением, а останавливается, исследует, даже идёт по ней, словно ничуточки не боится страшного запаха и опасностей, связанных с этим запахом. Или вдруг услышит далёкий лай собаки и не побежит прочь, а остановится, навострит уши и долго стоит так, не обращая внимания на перепуганных, убегающих рогачей. Вот эти причуды и воздвигали между вожаком и остальными оленями-рогачами невидимый барьер. Именно поэтому великолепный Хоба с некоторых пор предпочитал жить в одиночку, иметь возможность хоть и редко, но встречаться с Человеком, которого любил.
Он сам искал Молчанова.
Но видел его реже, чем хотелось.
3
Стадо рогачей прошло мимо. Хоба тронулся было за ним, но на выходе из березняка подался в сторону, чтобы не пастись вместе и не нарушать уже сложившихся отношений. Ему и одному хорошо.
Хрустя сочной травой, Хоба продвигался выше, удаляясь от опушки с таким расчётом, чтобы, насытившись, оказаться поблизости от известного ему солонца, куда лесники заповедника постоянно подбрасывали пять-шесть грудок прозрачной каменной соли.
Звёздная ночь уже стояла над горами, было тихо, безветренно и прохладно, даль затянуло чёрным покрывалом, в густо-синем небе проглядывали только близкие снежные вершины. Где-то сердито, болезненно прокричал горный канюк, у которого явно не удалась охота. Хоба все более лениво стриг траву, в то же время вслушиваясь в тишину. Чуткий нос его засвидетельствовал, что стадо рогачей все ещё пасётся левее, что выше по склону пробежали туры, лёгкий шорох камней выдал их, что с дерева на дерево перепрыгнул дикий кот, который, несомненно, видел оленя в темноте. Но куда ему до оленя, слишком опасен, велик… Хоба тоже не боялся мелкого пакостника, хотя с детства носил на спине отметины его когтей и навсегда запомнил эту опасность.
Ноздри оленя затрепетали: воздух принёс новый запах. Хоба перестал жевать, поднял голову и застыл. Этот запах не оставил его равнодушным.
Забыв о солонце, Хоба тронулся на запах, осторожно переставляя ноги. Теперь путь его сделался целенаправленным. Он перепрыгнул болотце, спустился во впадину между холмов и вскоре остановился на тропе, полузаросшей вейником и лопухами.
Сомнения исчезли: на тропе остался чёткий запах Человека, которого он искал. Днём здесь прошёл Молчанов.
Хоба пошёл быстрей, но не по самой тропе, а рядом с ней.
Только под утро он почувствовал усталость, свернул в сторону и уж хотел было лечь под кустами кизила, когда новый запах, на этот раз очень опасный, достиг его носа: запах медведя, идущего по лесу в том же направлении.
Хоба не знал, как поступить. Экое неприятное совпадение! Он нашёл медвежьи следы, исследовал их, но ничем не выразил своего отвращения и ужаса. Что-то и в этих следах и в этом запахе было знакомое, очень далёкое, очень любопытное. Немного успокоившись, Хоба вернулся на место ночлега и продремал почти до утренней зари.
Отряхнувшись от росы, ещё в темноте, он поднялся и пошёл дальше, на ходу срезая ровными зубами хрусткую траву. Шёл он по ломаной линии, зигзагами, то по тропе Молчанова, то по следам медведя, стараясь не потерять из виду ни тех, ни других.
Вот и кострище, и совсем уж отчётливый запах друга — Человека. И к сожалению, очень сильный запах медведя, который топтался у покинутого костра, что-то ел, потом расшвырял обгоревшие деревяшки.
Но почему молчит труба?
В конце дня, выходя из-за поворота у круглого холма, Хоба резко остановился, окаменел на секунду, а потом, сделав гигантский прыжок в сторону, исчез среди густого березняка. Сердце его заколотилось: прямо перед ним возле старого пня возился огромный бурый медведь. Увидел он оленя или нет?
Не в силах устоять перед любопытством и в случае надобности надеясь на свои резвые ноги, Хоба сделал круг и высунулся из березняка уже с подветренной стороны. Медведя у пня не оказалось. Это опасно. Хоба пробежал по редкому лесу километра два, вернулся к холму с другой стороны и притаился сбоку каменного останца.
Медведь, конечно, заметил оленя. Но и у него рогач вызвал далеко не охотничий интерес.
Лобику вообще не очень часто удавалась охота на оленей. Не по силам. Разве что какой-нибудь неполноценный. Но олени-красавцы всегда вызывали в нем чисто спортивный интерес. К этому примешивалась что-то из давнего прошлого. Во всяком случае, он никогда не проходил мимо стада или одиночки, чтобы не затронуть их, не погонять. Ну и в этот раз тоже.
Такое выслеживание привело к неожиданному результату: звери оказались в сотне-другой метров друг от друга, разделённые лугом. Оба едва высовывали нос из листвы. Оба увидели друг друга, но ничем не выдали себя. Молча, внимательно, ужасно долго гипнотизировали один другого и не знали, что делать дальше.
На ветке ольхи перед Лобиком моталось удлинённое грушевидное гнездо, слепленное из серого, довольно хрупкого материала. Предмет мешал медведю смотреть, он необдуманно захотел отодвинуть его, но не рассчитал движения своей лапы и сорвал гнездо.
Боже мой, что там поднялось!
Сперва загудело. Лобик осторожно отодвинулся, поняв всю опасность от такого обращения с осиным гнездом. Из поверженного мешочка выскочило десятка три длинных, полосатых, как тигры, разъярённых фурий. И не успел Лобик опомниться, как ему в нос, в губы, в уши, у глаз вонзился десяток жал, похожих на хорошо раскалённые в огне иголки. Все завертелось перед затуманенным взором медведя. Он рявкнул, не помня себя вывалился из кустов на луг, обхватил морду лапами и, не переставая реветь, покатился по траве.
Прыжок оленя, едва ли не поверх трехметровых берёз, вынес его на поляну, и через несколько секунд Хоба уже стоял в полукилометре от медвежьей засады, с удивлением наблюдая из безопасного далека, как ревёт и катается этот бурый чудак. Хоба никогда не видел такой картины. Кажется, у медведя беда.
Остерегаясь подобных непонятных зрелищ, Хоба решил убраться подобру-поздорову. Большими скачками, весело и резво пролетел он в виду медведя, который все ещё без передыху тёр себе морду и хрипло ревел, и удалился на юго-восток, так и не поняв, что такое случилось с косматым, которого ему очень хотелось задеть, подразнить.
К вечеру олень вышел в окрестности одинокого озера.
Он ещё не увидел Молчанова, но почувствовал, что Человек-друг рядом. Хоба обошёл вокруг небольшого берёзового леска и прилёг на его опушке.
Хоба отдохнул, поднялся, далеко отставил передние ноги, выгнул спину, буквально положив на неё рога, и, сделав таким образом лишь одно гимнастическое упражнение, вышел на луг, чтобы наконец представиться.
Здесь Молчанов и увидел оленя.
— Ты здесь, мой друг, — просто и радостно сказал он. — Иди, не бойся, я один, и ружьё моё лежит на земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33