Голод не тётка. Можно бы, конечно, и ещё полежать у огня, но желудок настойчиво просил пищи.
Лишь когда тропа влилась в дорогу со следами автомобильных шин, Лобик начал беспокоиться, отставать и вскоре исчез, не рискуя идти далее за хорошим человеком в опасную зону, где можно встретить других — разных людей, известных Одноухому по жгучим пулям, капканам и жёстким голосам. Вскоре пропал и Хоба.
Ладно, пусть идут своей тропой. И без того Александр Молчанов имел все основания быть довольным последним своим рейдом через перевал.
Встреча с медведем, след которого давно потерялся, — сама по себе редкостная удача. А столь лёгкое приручение совсем уже приятная неожиданность. Поначалу он и не рассчитывал на такие результаты. Напрашивался вывод: даже сделавшись взрослым, медведь не забывает воспитания среди людей и привязанность свою проносит в памяти через годы.
Конечно, Молчанову помогла случайность — эти самые осы, но и без того Одноухий выказывал желание познакомиться с человеком, не очень дичился, дал себя приручить, хотя от его детства в молчановском дворе и до нынешней встречи пробежало много лет и за это время случилось немало опасных встреч с охотниками, собаками, капканами и просто дурными людьми.
Память дикого зверя цепко и долго хранит семена доброго — вот главный вывод, который сделал для себя Александр Молчанов.
Проще с оленем. Ведь они встречались почти каждый год, по нескольку раз в году, и эти встречи определённо укрепляли старую дружбу. К тому же Хоба по резвости ног и осторожности далеко не чета медведю и, конечно, не так уж часто попадался на глаза скверным людям, а потому меньше знал их коварство, их зло, меньше напуган, и если остерегается человека, то лишь по врождённому чувству, накопленному за множество поколений. Потому Хоба и вёл себя добрей, приветливей, потому и проявлял не просто дружбу, а привязанность, даже ласковость. Молчанов мог гордиться своим оленем, мог теперь твёрдо заявить, что мосты между дикими копытными и человеком, разрушенные тысячелетия назад, при желании восстановить можно довольно скоро и прочно, исправив тем самым одну из серьёзных ошибок человечества, отделившего себя от остального мира животных.
Приятный вывод.
Покойный Егор Иванович Молчанов только мечтал о такой возможности, когда говорил своему сыну Саше о бесконечно злом избиении животных со стороны многих и многих людей, которые воздвигли невидимую, но прочную стену между цивилизованным обществом и миром диких животных. И вот — первая попытка в заповеднике, теперь уже можно сказать, удачная попытка. Её продолжение внесёт что-то новое в науку, такие опыты непременно должны множиться, их надо провести и в других заповедниках.
Молчанов вспомнил опыт биолога Кнорре с лосями в Камском заповеднике на Северном Урале. Всего за одно-два поколения учёному удалось приручить этих больших добрых животных, и они, при свободном содержании, стали делать много полезных работ: возили в упряжке грузы по непроходимой тайге, таскали на себе вьюки, лосихи даже молоко давали, очень жирное и вкусное молоко. А ведь лосей только в нашей стране насчитывается сейчас около семисот тысяч. Какое подспорье северному и лесному жителю, какие это помощники, не нуждающиеся ни зимой, ни летом в сене, овсе, вообще в подкормке!
Он вспомнил о приручённых песцах, соболях. О дельфинах, которым уже теперь прочат серьёзную роль в рыболовном деле, в спасении людей на морях и океанах. Общение с понятливыми животными само по себе полезно, красиво, оно придаёт миру благородство и взаимную симпатию, качества, очень нужные новому строю новых людей, идущих на смену жестокому, ничего не щадящему предпринимательству.
И даже частную проблему их заповедника, о которой не забывал Молчанов, кажется, можно решить с помощью более или менее приручённых оленей. Хоба — один из немногих путешественников на далёкие расстояния. Ведь он только что перешёл вместе с ним через перевал с севера на юг. Теперь он знает эту дорогу. Вероятно, скоро вернётся назад, ему здесь непривычно, кроме того, наступает время осенних свадеб, время любви и битвы за ланок, а на южных склонах оленей пока что мало. Если его олень хотя бы ещё дважды пройдёт через перевал, то он сможет к зиме перевести за собой своих ланок на эту сторону. За ним пойдут другие, и, таким образом, проблема размещения стада в голодные снежные зимы на Кавказе может быть решена хотя бы частично.
Александр устал, его одежда покрылась грязью, ботинки разорвались, сбились. На заросшем лице обозначились светлые усы и бородка. Все-таки путешествовал более двух недель. Он улыбнулся, представив себе, как встретит его Борис Васильевич, очень пристрастный ко всему, что касается внешности человека. Может быть, лучше остановиться в лесничестве? Но, вспомнив о письме учителя, решил идти прямо к нему.
Усталое, озабоченное лицо Молчанова прояснилось, едва он вспомнил, кто ещё живёт сейчас в Жёлтой Поляне. Маленький Саша, его тёзка, сын Тани… Он увидит его завтра. Непременно! Вот только смоет с себя грязь, соскоблит щетину на лице, приведёт в порядок одежду. А то ведь испугается лесовика.
Александр прибавил шагу.
Вот и дорожка, где они стояли с Таней, где он сказал ей… Отсюда она вернулась, а он пошёл наверх с чувством страшной усталости, какой давно не знавал. Неужели за все это время Таня не написала ему хотя бы коротенького письма? Что она делает сейчас в Ленинграде, как живёт? Ведь скучает о сыне, хотя бы только о сыне. А раз так, должна писать своей матери, должна приехать. При-е-хать! — это самое-самое главное. Приехать! Пусть только на один месяц, даже на одну неделю. Вдруг такое чудо: завтра прилетает. И он, Саша-большой, вместе с Сашей-маленьким едут в Адлер встречать её, как в тот раз. Нет, по-другому. Тогда над ними висело огромное горе, оно придавило все остальное. Прошло время, горе поутихло, и все должно быть светлей, лучше.
Молчанов шёл по мокрой дороге и не замечал, что небо потемнело, день сделался пасмурным, хоть и было очень тепло, даже жарко. И уже давно накрапывало, лениво, но настойчиво, в лесу усиливался слитный, убаюкивающий шум. Это стучали о листья миллионы дождевых капель и с тихим шорохом стекали на мягкую лесную подстилку.
Внизу лежал посёлок, знакомый до последней тропинки у берега торопливой Мзымты. Сердце билось сильно, нервно, но не оттого, что устал и за плечами ноша.
Несколько сотен метров по улице, минуя турбазу, мостик, ещё немного на подъем, здесь, за поворотом, широкооконная школа, и вот он, знакомый дом Бориса Васильевича, и сам учитель в лёгкой домашней рубашке стоит на крыльце и улыбается, поблёскивая глазами за чистыми стёклами очков:
— Наконец-то, Саша!.. Я тебя очень жду.
— Торопился как мог.
И Саша пожал руку учителю.
2
Утром Молчанов поднялся рано.
— Не спится? — спросил Борис Васильевич.
— Привычка, — сказал Молчанов, но сам подумал, что не только привычка.
И все-таки он заставил себя тщательно побриться, погладил сорочку, которую вчера постирал, мало-мальски зачинил тяжёлые туристские ботинки, не выдержавшие длительного похода через горы.
Вчера, когда он пришёл, Борис Васильевич не слишком подробно рассказывал о Никитиных. Так, только к слову. Но совсем не потому, что не знал, как они живут. Знал он много, пожалуй, все знал, даже о событиях предвидимого будущего, однако посвящать в эти размышления Молчанова считал пока излишним. Бывает, что элемент неожиданности очень украшает жизнь.
Учитель на правах хозяина немного затянул процедуру завтрака. В этой неторопливости гость почувствовал умысел и нашёл ему оправдание. Ну конечно, какой резон бежать чем свет в дом, малыш наверняка спит, а потом будет долго одеваться, завтракать, привыкать к новому дню.
— Ты куда прежде всего направишься? — спросил Борис Васильевич, когда стаканы с чаем были отодвинуты, посуда собрана и вымыта мужчинами с подчёркнутой тщательностью.
— К Никитиным. Визит вежливости… — Александр вложил в эти слова ровно столько тёплой иронии, чтобы не выдать своего нарастающего волнения.
— Правильно, Ирина Владимировна всякий раз, когда мы встречаемся, спрашивает, как ты, где сейчас и все такое разное. Ну и внук её…
— Что внук?
— Представь себе, тоже спрашивает: «Где Шаша?» Вот так. Запомнил тебя. Гостинцы для него есть? Маленький человек очень любит все сладкое и яркое.
Молчанов развёл руками:
— Были конфеты «Коровка», специально купил перед походом. Скормил Одноухому. Все до единой.
— Вот видишь… Впрочем, дело это поправимое.
Учитель географии порылся в буфете, отыскал кулёчек, от которого хорошо пахло ванилью.
— Заменитель твоим «Коровкам». Держи. Это батончики. Малыш любит, уже проверено. Ну, давай топай. И привет хозяйке. Я попозже загляну к ним.
— Моя мама хотела приехать сюда. В гости.
— Вот как! — Борис Васильевич вдруг засмеялся, и в его смехе послышалось что-то скрытно-озорное.
После вчерашнего дождичка и ненастья остался только рваный туман над рекой, мокрые деревья и чёрный, ещё не просохший асфальт. Небо поголубело, солнце грело в меру, иногда пряталось за кучные высокие облака, степенно плывущие с юга. Посёлок, склоны гор и лес вокруг посёлка — нередко прямо за огородами — все звенело птичьими голосами. Сбоку улицы, идущей вниз к реке, пролегал глубокий овраг, доверху забитый зелёными ольхами и орешником. Грабы подымались снизу, а где-то под ними, скрытый от глаз, гремел ручей. Из глубины оврага неслась весёлая песня дрозда. Александр даже остановился. До чего светлая, счастливая музыка! И как хорошо звучит она в этот ранний час народившегося голубого дня.
Поворот. Ещё немного вниз, к самой реке. Вот и узкая улочка, обсаженная каштанами. А вот и знакомый дом.
В груди у него опять словно какой-то крючочек соскочил, и замерло сердце, потому что Александр увидел вдруг почти неправдоподобную картину. Он даже зажмурился, потом быстро открыл глаза. Нет, не сон, вполне реальное зрелище…
Напротив дома Никитиных он увидел своего Архыза. Да, своего овчара. На Архызе верхом восседал Саша-маленький и быстро-быстро колотил босыми ножками по лохматым бокам собаки, вцепившись устойчивости ради обеими руками в густую шерсть на загривке. Архыз, казалось, был доволен и своей странной ролью, и ловким всадником на спине.
Но тут он увидел хозяина.
Уши его прижались, тупоносая морда как-то подалась вперёд. Он не бросился сломя голову, не скинул отчаянного седока. Он очень осторожно повалился на бок, а когда Саша, пыхтя и упрекая свою лошадку, отпустил его и стал подыматься, Архыз в два прыжка очутился возле Молчанова и уткнулся носом в его ноги. Радость встречи, ощущение вины, надежда на прощение — все было в этом жесте.
— Как ты сюда попал, мой славный овчар?
А сам уже смотрел не на собаку, а на Сашу-маленького, смотрел и улыбался во весь рот, потому что нельзя было не улыбнуться, когда перед тобой стоит вот такой плотный светловолосый малыш и задумчиво чешет оголившийся живот.
Он был босиком, в трусиках с помочами и в полосатой безрукавке, которая вылезла из трусов. Он стал ещё более толстощёким, загар не прилипал к белому его личику, удивлённому, смешливому, но ещё насторожённому, потому что не узнал, кто перед ним.
Осторожность все же пересилила неясные воспоминания, он бросился в калитку, там во дворе сидела баба Ира со своей сверстницей-гостьей, ухватил её и потащил к калитке, указывая вытянутой рукой туда, где что-то такое…
— Иду, иду, пожалуйста, не тащи, — говорила Ирина Владимировна, уверенная, что у внука конфликт с собакой. А за ней уже шла заинтересованная Елена Кузьминична и тоже улыбалась.
Александр стоял за калиткой, рука его лежала на голове Архыза.
— Саша! Милый ты мой! — Никитина поцеловала его, а он только шире открыл глаза и уставился на свою мать. Ещё новость!
— И ты здесь? — спросил он для верности, хотя такой вопрос мог вызвать только улыбку.
— Я, сынок, я. И Архыза, как видишь, взяла. Не удержалась, пожалела. Как можно оставлять его одного в такое время!
Женщины уже тащили гостя в дом, а Саша-маленький, вцепившись опять в Архызову шерсть, не спускал с Саши-большого любопытных глаз. Он требовал подтверждения.
— Узнаешь? — спросила бабушка. — Это кто?
— Шаша, — сказал внук и расплылся. — А где твоё ружжо?
— Ах, ружьё? Будет и ружьё. — Александр поцеловал женщин, поднял Сашу-маленького и тоже поцеловал.
Хозяйка и гостья глянули друг на друга и вдруг заплакали.
— Как жизнь? — спросил Александр своего тёзку, делая вид, что не заметил женских слез. — Ты потяжелел, Саша. Кормят тебя здорово, а? Или от солнца кавказского?.. Возьми-ка вот. Это тебе.
Саша-маленький сполз с его рук, чтобы вплотную заняться кульком. Когда взрослые входили в дом, он уже жевал батончик. И Архыз тоже жевал, потому что не мог отказаться от любезно развёрнутой конфеты. Плата за труд в роли верховой лошади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Лишь когда тропа влилась в дорогу со следами автомобильных шин, Лобик начал беспокоиться, отставать и вскоре исчез, не рискуя идти далее за хорошим человеком в опасную зону, где можно встретить других — разных людей, известных Одноухому по жгучим пулям, капканам и жёстким голосам. Вскоре пропал и Хоба.
Ладно, пусть идут своей тропой. И без того Александр Молчанов имел все основания быть довольным последним своим рейдом через перевал.
Встреча с медведем, след которого давно потерялся, — сама по себе редкостная удача. А столь лёгкое приручение совсем уже приятная неожиданность. Поначалу он и не рассчитывал на такие результаты. Напрашивался вывод: даже сделавшись взрослым, медведь не забывает воспитания среди людей и привязанность свою проносит в памяти через годы.
Конечно, Молчанову помогла случайность — эти самые осы, но и без того Одноухий выказывал желание познакомиться с человеком, не очень дичился, дал себя приручить, хотя от его детства в молчановском дворе и до нынешней встречи пробежало много лет и за это время случилось немало опасных встреч с охотниками, собаками, капканами и просто дурными людьми.
Память дикого зверя цепко и долго хранит семена доброго — вот главный вывод, который сделал для себя Александр Молчанов.
Проще с оленем. Ведь они встречались почти каждый год, по нескольку раз в году, и эти встречи определённо укрепляли старую дружбу. К тому же Хоба по резвости ног и осторожности далеко не чета медведю и, конечно, не так уж часто попадался на глаза скверным людям, а потому меньше знал их коварство, их зло, меньше напуган, и если остерегается человека, то лишь по врождённому чувству, накопленному за множество поколений. Потому Хоба и вёл себя добрей, приветливей, потому и проявлял не просто дружбу, а привязанность, даже ласковость. Молчанов мог гордиться своим оленем, мог теперь твёрдо заявить, что мосты между дикими копытными и человеком, разрушенные тысячелетия назад, при желании восстановить можно довольно скоро и прочно, исправив тем самым одну из серьёзных ошибок человечества, отделившего себя от остального мира животных.
Приятный вывод.
Покойный Егор Иванович Молчанов только мечтал о такой возможности, когда говорил своему сыну Саше о бесконечно злом избиении животных со стороны многих и многих людей, которые воздвигли невидимую, но прочную стену между цивилизованным обществом и миром диких животных. И вот — первая попытка в заповеднике, теперь уже можно сказать, удачная попытка. Её продолжение внесёт что-то новое в науку, такие опыты непременно должны множиться, их надо провести и в других заповедниках.
Молчанов вспомнил опыт биолога Кнорре с лосями в Камском заповеднике на Северном Урале. Всего за одно-два поколения учёному удалось приручить этих больших добрых животных, и они, при свободном содержании, стали делать много полезных работ: возили в упряжке грузы по непроходимой тайге, таскали на себе вьюки, лосихи даже молоко давали, очень жирное и вкусное молоко. А ведь лосей только в нашей стране насчитывается сейчас около семисот тысяч. Какое подспорье северному и лесному жителю, какие это помощники, не нуждающиеся ни зимой, ни летом в сене, овсе, вообще в подкормке!
Он вспомнил о приручённых песцах, соболях. О дельфинах, которым уже теперь прочат серьёзную роль в рыболовном деле, в спасении людей на морях и океанах. Общение с понятливыми животными само по себе полезно, красиво, оно придаёт миру благородство и взаимную симпатию, качества, очень нужные новому строю новых людей, идущих на смену жестокому, ничего не щадящему предпринимательству.
И даже частную проблему их заповедника, о которой не забывал Молчанов, кажется, можно решить с помощью более или менее приручённых оленей. Хоба — один из немногих путешественников на далёкие расстояния. Ведь он только что перешёл вместе с ним через перевал с севера на юг. Теперь он знает эту дорогу. Вероятно, скоро вернётся назад, ему здесь непривычно, кроме того, наступает время осенних свадеб, время любви и битвы за ланок, а на южных склонах оленей пока что мало. Если его олень хотя бы ещё дважды пройдёт через перевал, то он сможет к зиме перевести за собой своих ланок на эту сторону. За ним пойдут другие, и, таким образом, проблема размещения стада в голодные снежные зимы на Кавказе может быть решена хотя бы частично.
Александр устал, его одежда покрылась грязью, ботинки разорвались, сбились. На заросшем лице обозначились светлые усы и бородка. Все-таки путешествовал более двух недель. Он улыбнулся, представив себе, как встретит его Борис Васильевич, очень пристрастный ко всему, что касается внешности человека. Может быть, лучше остановиться в лесничестве? Но, вспомнив о письме учителя, решил идти прямо к нему.
Усталое, озабоченное лицо Молчанова прояснилось, едва он вспомнил, кто ещё живёт сейчас в Жёлтой Поляне. Маленький Саша, его тёзка, сын Тани… Он увидит его завтра. Непременно! Вот только смоет с себя грязь, соскоблит щетину на лице, приведёт в порядок одежду. А то ведь испугается лесовика.
Александр прибавил шагу.
Вот и дорожка, где они стояли с Таней, где он сказал ей… Отсюда она вернулась, а он пошёл наверх с чувством страшной усталости, какой давно не знавал. Неужели за все это время Таня не написала ему хотя бы коротенького письма? Что она делает сейчас в Ленинграде, как живёт? Ведь скучает о сыне, хотя бы только о сыне. А раз так, должна писать своей матери, должна приехать. При-е-хать! — это самое-самое главное. Приехать! Пусть только на один месяц, даже на одну неделю. Вдруг такое чудо: завтра прилетает. И он, Саша-большой, вместе с Сашей-маленьким едут в Адлер встречать её, как в тот раз. Нет, по-другому. Тогда над ними висело огромное горе, оно придавило все остальное. Прошло время, горе поутихло, и все должно быть светлей, лучше.
Молчанов шёл по мокрой дороге и не замечал, что небо потемнело, день сделался пасмурным, хоть и было очень тепло, даже жарко. И уже давно накрапывало, лениво, но настойчиво, в лесу усиливался слитный, убаюкивающий шум. Это стучали о листья миллионы дождевых капель и с тихим шорохом стекали на мягкую лесную подстилку.
Внизу лежал посёлок, знакомый до последней тропинки у берега торопливой Мзымты. Сердце билось сильно, нервно, но не оттого, что устал и за плечами ноша.
Несколько сотен метров по улице, минуя турбазу, мостик, ещё немного на подъем, здесь, за поворотом, широкооконная школа, и вот он, знакомый дом Бориса Васильевича, и сам учитель в лёгкой домашней рубашке стоит на крыльце и улыбается, поблёскивая глазами за чистыми стёклами очков:
— Наконец-то, Саша!.. Я тебя очень жду.
— Торопился как мог.
И Саша пожал руку учителю.
2
Утром Молчанов поднялся рано.
— Не спится? — спросил Борис Васильевич.
— Привычка, — сказал Молчанов, но сам подумал, что не только привычка.
И все-таки он заставил себя тщательно побриться, погладил сорочку, которую вчера постирал, мало-мальски зачинил тяжёлые туристские ботинки, не выдержавшие длительного похода через горы.
Вчера, когда он пришёл, Борис Васильевич не слишком подробно рассказывал о Никитиных. Так, только к слову. Но совсем не потому, что не знал, как они живут. Знал он много, пожалуй, все знал, даже о событиях предвидимого будущего, однако посвящать в эти размышления Молчанова считал пока излишним. Бывает, что элемент неожиданности очень украшает жизнь.
Учитель на правах хозяина немного затянул процедуру завтрака. В этой неторопливости гость почувствовал умысел и нашёл ему оправдание. Ну конечно, какой резон бежать чем свет в дом, малыш наверняка спит, а потом будет долго одеваться, завтракать, привыкать к новому дню.
— Ты куда прежде всего направишься? — спросил Борис Васильевич, когда стаканы с чаем были отодвинуты, посуда собрана и вымыта мужчинами с подчёркнутой тщательностью.
— К Никитиным. Визит вежливости… — Александр вложил в эти слова ровно столько тёплой иронии, чтобы не выдать своего нарастающего волнения.
— Правильно, Ирина Владимировна всякий раз, когда мы встречаемся, спрашивает, как ты, где сейчас и все такое разное. Ну и внук её…
— Что внук?
— Представь себе, тоже спрашивает: «Где Шаша?» Вот так. Запомнил тебя. Гостинцы для него есть? Маленький человек очень любит все сладкое и яркое.
Молчанов развёл руками:
— Были конфеты «Коровка», специально купил перед походом. Скормил Одноухому. Все до единой.
— Вот видишь… Впрочем, дело это поправимое.
Учитель географии порылся в буфете, отыскал кулёчек, от которого хорошо пахло ванилью.
— Заменитель твоим «Коровкам». Держи. Это батончики. Малыш любит, уже проверено. Ну, давай топай. И привет хозяйке. Я попозже загляну к ним.
— Моя мама хотела приехать сюда. В гости.
— Вот как! — Борис Васильевич вдруг засмеялся, и в его смехе послышалось что-то скрытно-озорное.
После вчерашнего дождичка и ненастья остался только рваный туман над рекой, мокрые деревья и чёрный, ещё не просохший асфальт. Небо поголубело, солнце грело в меру, иногда пряталось за кучные высокие облака, степенно плывущие с юга. Посёлок, склоны гор и лес вокруг посёлка — нередко прямо за огородами — все звенело птичьими голосами. Сбоку улицы, идущей вниз к реке, пролегал глубокий овраг, доверху забитый зелёными ольхами и орешником. Грабы подымались снизу, а где-то под ними, скрытый от глаз, гремел ручей. Из глубины оврага неслась весёлая песня дрозда. Александр даже остановился. До чего светлая, счастливая музыка! И как хорошо звучит она в этот ранний час народившегося голубого дня.
Поворот. Ещё немного вниз, к самой реке. Вот и узкая улочка, обсаженная каштанами. А вот и знакомый дом.
В груди у него опять словно какой-то крючочек соскочил, и замерло сердце, потому что Александр увидел вдруг почти неправдоподобную картину. Он даже зажмурился, потом быстро открыл глаза. Нет, не сон, вполне реальное зрелище…
Напротив дома Никитиных он увидел своего Архыза. Да, своего овчара. На Архызе верхом восседал Саша-маленький и быстро-быстро колотил босыми ножками по лохматым бокам собаки, вцепившись устойчивости ради обеими руками в густую шерсть на загривке. Архыз, казалось, был доволен и своей странной ролью, и ловким всадником на спине.
Но тут он увидел хозяина.
Уши его прижались, тупоносая морда как-то подалась вперёд. Он не бросился сломя голову, не скинул отчаянного седока. Он очень осторожно повалился на бок, а когда Саша, пыхтя и упрекая свою лошадку, отпустил его и стал подыматься, Архыз в два прыжка очутился возле Молчанова и уткнулся носом в его ноги. Радость встречи, ощущение вины, надежда на прощение — все было в этом жесте.
— Как ты сюда попал, мой славный овчар?
А сам уже смотрел не на собаку, а на Сашу-маленького, смотрел и улыбался во весь рот, потому что нельзя было не улыбнуться, когда перед тобой стоит вот такой плотный светловолосый малыш и задумчиво чешет оголившийся живот.
Он был босиком, в трусиках с помочами и в полосатой безрукавке, которая вылезла из трусов. Он стал ещё более толстощёким, загар не прилипал к белому его личику, удивлённому, смешливому, но ещё насторожённому, потому что не узнал, кто перед ним.
Осторожность все же пересилила неясные воспоминания, он бросился в калитку, там во дворе сидела баба Ира со своей сверстницей-гостьей, ухватил её и потащил к калитке, указывая вытянутой рукой туда, где что-то такое…
— Иду, иду, пожалуйста, не тащи, — говорила Ирина Владимировна, уверенная, что у внука конфликт с собакой. А за ней уже шла заинтересованная Елена Кузьминична и тоже улыбалась.
Александр стоял за калиткой, рука его лежала на голове Архыза.
— Саша! Милый ты мой! — Никитина поцеловала его, а он только шире открыл глаза и уставился на свою мать. Ещё новость!
— И ты здесь? — спросил он для верности, хотя такой вопрос мог вызвать только улыбку.
— Я, сынок, я. И Архыза, как видишь, взяла. Не удержалась, пожалела. Как можно оставлять его одного в такое время!
Женщины уже тащили гостя в дом, а Саша-маленький, вцепившись опять в Архызову шерсть, не спускал с Саши-большого любопытных глаз. Он требовал подтверждения.
— Узнаешь? — спросила бабушка. — Это кто?
— Шаша, — сказал внук и расплылся. — А где твоё ружжо?
— Ах, ружьё? Будет и ружьё. — Александр поцеловал женщин, поднял Сашу-маленького и тоже поцеловал.
Хозяйка и гостья глянули друг на друга и вдруг заплакали.
— Как жизнь? — спросил Александр своего тёзку, делая вид, что не заметил женских слез. — Ты потяжелел, Саша. Кормят тебя здорово, а? Или от солнца кавказского?.. Возьми-ка вот. Это тебе.
Саша-маленький сполз с его рук, чтобы вплотную заняться кульком. Когда взрослые входили в дом, он уже жевал батончик. И Архыз тоже жевал, потому что не мог отказаться от любезно развёрнутой конфеты. Плата за труд в роли верховой лошади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33