И потом этот взгляд, который он несколько раз — дважды или трижды — поймал на себе. Твердый мужской взгляд, устремленный на пятилетнего ребенка, без малейшей нежности, холодный, стальной.
«Он смотрел на меня, как на зайца, в которого прицеливаются, — отчего-то пришло ему в голову. — Словно… наводил ружье».
Руки мальчика покрылись гусиной кожей. Тяжелая мысль свинцом прошила мозг. Неужели Матиас?.. Неужели Матиас собирался его убить? Раз, пусть хотя бы раз, но всерьез подумал об этом? Не в последнюю ли секунду отказался он от своего намерения? Возможно, уже держал палец на спусковом крючке? А ведь это было легче легкого. Несчастные случаи на охоте не редкость, за сезон погибает не один ребенок. Всего-то и нужно после — изобразить немое мужское страдание да промямлить жандармам: «Представьте, он выскочил прямо у меня перед носом, когда я стрелял в зайца, хотя я и велел ему держаться сзади… Но ведь он был страшный непоседа. Какое горе!..»
Несчастный случай, один из многих. Как докажешь обратное? Мать чувствовала опасность — вот почему она не любила, когда они уходили вместе. В ее душе поселился страх, причину которого она не решалась себе назвать. Интересно, как долго в полумраке лесной чащи, вдали от свидетелей, Матиас вынашивал мысль покончить с маленьким ублюдком, неловко семенившим рядом по тропинке, шуршавшей сухой листвой? Сколько раз ударяла ему в голову жаркая волна ненависти?
Жюльену вдруг вспомнились кровавые бойни, учиняемые Матиасом над несчастными зайцами, дьявольское возбуждение, которое обычно охватывало его после часа охоты, подрагивающие пальцы на медных донцах гильз, выплевываемые из-под усов проклятия, пот, обильно стекавший с бровей, несмотря на студеный ветер, срывающий с деревьев листву. Своего рода безумие, всегда пугавшее мальчика, в особенности когда Матиас принимался палить без передышки, лязгая затвором, который даже не успевал остывать. И зайцы, всюду зайцы… катившиеся по земле растерзанными клубками, которых никто и не думал подбирать, — так их было много.
Тогда Жюльен не понимал, не мог понять, что отец спешил расстрелять весь запас патронов, боясь поддаться искушению, что покой он обретал, только когда патронташ был пуст. Наконец-то все прояснилось. Теперь он понял… пусть с семилетним опозданием, но все-таки понял.
Избавиться от маленького ублюдка с той же легкостью, как убивают зайца… по неосторожности, в охотничьем запале, когда глаз отдает команду руке стрелять во все, что движется, минуя мозг…
Сколько раз Матиас был на грани такого развития событий?
Прищурившись, Жюльен стал вспоминать взгляды, жесты, редкие слова Матиаса. А что, если он сходит с ума? Неужели и ему суждено погрязнуть в безумии, подобно Бенжамену Брюзу? Не козни ли это его больного воображения?
Как ни хотелось мальчику себя в этом убедить, но в нем упорно пробуждались застарелые страхи, возвращалась тревога, испытанная тогда в лесу. Смутное ожидание опасности, неведомой угрозы. И жгучее, непреодолимое желание вернуться домой, к матери.
Обычно Матиас, набродившись вдоволь, направлялся к болоту или ручейку, опускался на колени и, скинув охотничью куртку, обнажался до пояса и обдавал лицо и грудь ледяными брызгами. Тогда мальчик с недоумением наблюдал, как отец, по-собачьи отфыркиваясь, принимает зимние ванны, для чего ему порой приходилось разбивать лед ударом приклада.
Вот, пожалуй, и все, что осталось у него в памяти от совместных вылазок с Матиасом, этих странных прогулок, которые в любую минуту могли закончиться душегубством. «Вздор, — прошептал он, захлопывая альбом. — Ты все выдумал. Вообразил невесть что…»
Его лихорадило; виски горели, наливаясь вязкой, тяжелой кровью, как накануне письменной работы в пансионе или когда он часами заучивал ответы на экзаменационные вопросы. Неужели Матиас до такой степени его ненавидел, что готов был пойти на убийство? До такой степени, что с помощью кусочка свинца собирался уничтожить внушавший ему отвращение плод кровосмесительной связи? Он попытался представить мать, стоящую возле окна и вглядывающуюся в черноту леса, всякий раз вздрагивающую, когда оттуда доносилось приглушенное кронами деревьев эхо выстрела. Осмелилась ли она хотя бы раз, один-единственный, четко определить причину своего страха?
Жюльен зажег вторую свечу. Он с головы до пят покрылся потом. Отныне мальчик ничуть не сомневался, что смерть и преступление роковым образом переплетены с судьбами всех Леурланов. Дрожа от страха, пережитого в прошлом, он внезапно ощутил потребность спуститься в подвал и раздобыть что-нибудь сладкое. Воск обжигал пальцы, но он не чувствовал боли. Очутившись в подземелье, Жюльен, отдав должное запасам деда, вволю наелся шоколада. Пиршество пошло на пользу: его перестало трясти, и он успокоился. Уже собравшись уходить, мальчик вдруг увидел в самом дальнем углу подвала, в пространстве между двумя белеющими колоннами, кучу какого-то хлама. Это был старый матрас с изъеденным мышами полосатым чехлом, лежавший прямо на полу, возле которого стоял перевернутый ящик. Жюльен присел и без зазрения совести принялся изучать его содержимое. Пальцы мальчика сначала нащупали кожу портупеи и пустой револьверной кобуры, еще там оказалась карта местности с английскими обозначениями, в которой он ничего не разобрал. На одежде сурового полотна, напоминающей комбинезон летчика, темнели пятна крови. Кто-то явно здесь прятался. Наверное, англичанин, подобранный Адмиралом. Возможно даже — пилот того самого «лизандера», угодившего в центр Вороньего поля.
Ему сразу стало легче дышать. Многое разъяснялось: раздражающее присутствие прятавшегося в лесу «призрака», устроенное на «Разбойнице» пристанище. Наверняка вещи принадлежали англичанину, десантнику, приземлившемуся на минном поле, которого так некстати спас дед Шарль. Адмирал укрыл его в подземелье по той простой причине, что из-за бомбы, находившейся в доме, тот был недосягаем для немцев. Когда летчик смог передвигаться, Адмирал привел его на корабль, оборудовав для него новое, менее опасное убежище. Дурная слава судна не позволила бы местным приблизиться к нему и на пушечный выстрел. Там, вдали от посторонних глаз, раненый, снабжаемый стариком всем необходимым, окончательно выздоровел.
А потом в один прекрасный день Шарлю Леурлану вдруг надоело жить на белом свете, и он шагнул на поле со смертельной начинкой. Тогда англичанин остался один, без чьей-либо помощи. С тех пор он укрывался в лесу, не осмеливаясь показаться на глаза новым обитателям поместья. Он предпочел умереть с голоду, не доверился французам, многие из которых, как ему было известно, добровольно сотрудничали с оккупационными властями. Его-то и видел Бенжамен Брюз в зарослях кустарника — англичанина, которому Адмирал, наверное, отдал одежду покойного сына взамен разорванного, окровавленного комбинезона! Пресловутую охотничью куртку, фуражку и сапоги. Это и ввело в заблуждение скульптора. Алкоголь довершил остальное, на время вернув из небытия младшего Леурлана.
Мальчик отшвырнул тряпки подальше. Теперь он чувствовал себя намного лучше. Можно ли быть таким глупцом! Матиас лежал в земле, Бенжамен — жалкий пропойца, а он, Жюльен, не по возрасту легковерен.
Упрекая себя во всех смертных грехах, мальчик поднялся по лестнице, размышляя, не опередить ли ему летчика, который от отчаяния мог попытаться проникнуть в усадьбу. Уж очень не хотелось Жюльену, чтобы в их доме оказался посторонний.
«А что, если принять эстафету у Адмирала и время от времени приносить ему продукты, оставляя их неподалеку от корабля?» — думал он, выходя на улицу.
Такое решение показалось ему достойным компромиссом. В полном согласии с совестью, мальчик поспешил к хижине. Проходя мимо Цеппелина, он, как всегда, погладил его по спине, чтобы тот не залаял. Но на этот раз рука Жюльена ощутила неподатливую жесткую шерсть — пес не отозвался на его прикосновение. Твердая как камень мертвая плоть. Обычно собака сразу реагировала на ласку, проводила шершавым языком по руке хозяина, тихонько повизгивала.
С бьющимся сердцем Жюльен наклонился. Цеппелин лежал на боку, под его головой трава стала липкой от крови. Кто-то перерезал псу горло.
16
Невольно отпрянув, мальчик принялся лихорадочно тереть руки о траву. Кажется, он понял, что произошло. Англичанин! Он захотел подобраться к дому, чтобы разжиться провизией или поближе познакомиться с женщиной, за которой, вероятно, наблюдал неделями. Цеппелин вцепился ему в горло, вот англичанин и пустил в ход кинжал, перед тем как убежать.
Мерзавец! Чертов ублюдок! На что, интересно, он надеялся? Добыть еды? Поваляться с Клер на соломе? «Он видел, что в доме еще есть я, и решил воспользоваться моим отсутствием. Он трус, полное дерьмо!»
Тут мальчик вдруг забыл о собаке и подумал о матери. Может быть, она лежала сейчас мертвая в хижине. Англичанин захотел ею воспользоваться, Клер подняла крик, и он заколол ее кинжалом.
Жюльен попытался выпрямиться, чтобы броситься бежать, но ноги не слушались, они были как мертвые. Застонав, Жюльен позвал на помощь, но с губ его не слетело ни звука. Перед его глазами проносились кошмарные, одна другой страшнее, картины: умирающая Клер… уже холодный труп Клер, валяющийся на окровавленной соломе… У Жюльена началось странное головокружение, опустошающее черепную коробку и грудь, где, в клочья терзая внутренности, свирепствовал ледяной ураган; нечеловеческая эта боль вызывала желание содрать кожу с лица, перестать жить, размозжить себе голову о камень…
Наконец кое-как ему удалось отвоевать тело у небытия, и, пошатываясь, он стал на ощупь искать вход в хижину. Луна не взошла, и чернота ночи превращала каждого в беспомощного слепца или лунатика. Жюльен споткнулся и повалился прямо на солому, шаря руками в темноте в поисках тела матери. От его прикосновений Клер резко подняла голову, еле сдержав крик ужаса. Мальчик подался вперед, чтобы прижать ее к груди, но со сна Клер не поняла, что перед ней сын, и стала отбиваться, словно на нее напал преступник. Жюльен почувствовал, как вниз от губы побежала струйка крови.
— Жюльен! — не своим голосом завопила Клер. — Это ты?!
— Цеппелина убили, — еле выговорил он. — Зарезали…
Но гибель пса уже не имела ровным счетом никакого значения, и мальчик это осознал, как только слова были произнесены. Он был настолько близок к тому, чтобы поверить в смерть Клер, что остальное потеряло всякую важность. Его самого испугало такое безразличие к судьбе пса.
— Что с Цеппелином? — не поняла мать.
Жюльен повторил чисто автоматически, не слыша того, что говорит. Все еще не веря до конца, что Клер осталась живой, он, стараясь убедиться в этом, наслаждался ее близостью, теплотой кожи, биением пульса; он хотел бы накрыть ее своим телом, чтобы ощутить ее жизнь каждой клеточкой…
Клер зажгла керосиновую лампу, и они, тесно прижавшись и поддерживая друг друга, вышли на порог хижины.
— Не смотри, не надо, — попросила женщина. Мальчик сделал вид, что послушался, но ему было все равно, словно Цеппелина никогда не существовало, его привязанность к собаке улетучилась в долю секунды.
— Наверняка его убил какой-нибудь солдат-дезертир, немец или даже американец, — предположила мать. — Нам лучше как следует запереться. Вернемся в хижину, не стоит здесь оставаться.
На ночь они закрыли все задвижки. В помещении стояла невообразимая духота, но никто не жаловался. До самой зари мать и сын пролежали бок о бок без сна, каждый прислушивался к дыханию соседа, стараясь убедить себя, что тот спит. Жюльена переполняло ощущение счастья от близости Клер — новое, необычное, которого он немного стыдился.
На следующее утро они с матерью, не обменявшись ни словом, похоронили Цеппелина в глубине огорода. Застывшая до каменной твердости собака казалась чучелом, в которое под покровом ночи злые силы превратили живое существо. Теперь в сердце Жюльена не осталось и следа от жалости к подорвавшемуся на мине англичанину. Только гнев, только ненависть чувствовал мальчик к затаившемуся в кустарнике подлецу. Он надеялся, что, возможно, в эту минуту летчик умирает от голода, или представлял, что роет для него в лесу яму, как при охоте на волка, куда тот упадет с дикими криками, напоровшись на острые колья. Око за око! От ненависти щеки Жюльена горели, а руки, напротив, были ледяными. Его переполняли кощунственные желания: сжечь «Разбойницу» вместе с ее обитателем, подстеречь англичанина и метко пущенным камнем вызвать обвал… Или лучше… или…
Подобно похлебке в котле, варился Жюльен в своей ненависти, наблюдая, как все гуще становится его злоба. Постепенно он дошел до мысли, что выдаст летчика немцам, а те обязательно его расстреляют; он скрежетал зубами, представляя смертоносный жар свинца, проникающий в тело: паф!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
«Он смотрел на меня, как на зайца, в которого прицеливаются, — отчего-то пришло ему в голову. — Словно… наводил ружье».
Руки мальчика покрылись гусиной кожей. Тяжелая мысль свинцом прошила мозг. Неужели Матиас?.. Неужели Матиас собирался его убить? Раз, пусть хотя бы раз, но всерьез подумал об этом? Не в последнюю ли секунду отказался он от своего намерения? Возможно, уже держал палец на спусковом крючке? А ведь это было легче легкого. Несчастные случаи на охоте не редкость, за сезон погибает не один ребенок. Всего-то и нужно после — изобразить немое мужское страдание да промямлить жандармам: «Представьте, он выскочил прямо у меня перед носом, когда я стрелял в зайца, хотя я и велел ему держаться сзади… Но ведь он был страшный непоседа. Какое горе!..»
Несчастный случай, один из многих. Как докажешь обратное? Мать чувствовала опасность — вот почему она не любила, когда они уходили вместе. В ее душе поселился страх, причину которого она не решалась себе назвать. Интересно, как долго в полумраке лесной чащи, вдали от свидетелей, Матиас вынашивал мысль покончить с маленьким ублюдком, неловко семенившим рядом по тропинке, шуршавшей сухой листвой? Сколько раз ударяла ему в голову жаркая волна ненависти?
Жюльену вдруг вспомнились кровавые бойни, учиняемые Матиасом над несчастными зайцами, дьявольское возбуждение, которое обычно охватывало его после часа охоты, подрагивающие пальцы на медных донцах гильз, выплевываемые из-под усов проклятия, пот, обильно стекавший с бровей, несмотря на студеный ветер, срывающий с деревьев листву. Своего рода безумие, всегда пугавшее мальчика, в особенности когда Матиас принимался палить без передышки, лязгая затвором, который даже не успевал остывать. И зайцы, всюду зайцы… катившиеся по земле растерзанными клубками, которых никто и не думал подбирать, — так их было много.
Тогда Жюльен не понимал, не мог понять, что отец спешил расстрелять весь запас патронов, боясь поддаться искушению, что покой он обретал, только когда патронташ был пуст. Наконец-то все прояснилось. Теперь он понял… пусть с семилетним опозданием, но все-таки понял.
Избавиться от маленького ублюдка с той же легкостью, как убивают зайца… по неосторожности, в охотничьем запале, когда глаз отдает команду руке стрелять во все, что движется, минуя мозг…
Сколько раз Матиас был на грани такого развития событий?
Прищурившись, Жюльен стал вспоминать взгляды, жесты, редкие слова Матиаса. А что, если он сходит с ума? Неужели и ему суждено погрязнуть в безумии, подобно Бенжамену Брюзу? Не козни ли это его больного воображения?
Как ни хотелось мальчику себя в этом убедить, но в нем упорно пробуждались застарелые страхи, возвращалась тревога, испытанная тогда в лесу. Смутное ожидание опасности, неведомой угрозы. И жгучее, непреодолимое желание вернуться домой, к матери.
Обычно Матиас, набродившись вдоволь, направлялся к болоту или ручейку, опускался на колени и, скинув охотничью куртку, обнажался до пояса и обдавал лицо и грудь ледяными брызгами. Тогда мальчик с недоумением наблюдал, как отец, по-собачьи отфыркиваясь, принимает зимние ванны, для чего ему порой приходилось разбивать лед ударом приклада.
Вот, пожалуй, и все, что осталось у него в памяти от совместных вылазок с Матиасом, этих странных прогулок, которые в любую минуту могли закончиться душегубством. «Вздор, — прошептал он, захлопывая альбом. — Ты все выдумал. Вообразил невесть что…»
Его лихорадило; виски горели, наливаясь вязкой, тяжелой кровью, как накануне письменной работы в пансионе или когда он часами заучивал ответы на экзаменационные вопросы. Неужели Матиас до такой степени его ненавидел, что готов был пойти на убийство? До такой степени, что с помощью кусочка свинца собирался уничтожить внушавший ему отвращение плод кровосмесительной связи? Он попытался представить мать, стоящую возле окна и вглядывающуюся в черноту леса, всякий раз вздрагивающую, когда оттуда доносилось приглушенное кронами деревьев эхо выстрела. Осмелилась ли она хотя бы раз, один-единственный, четко определить причину своего страха?
Жюльен зажег вторую свечу. Он с головы до пят покрылся потом. Отныне мальчик ничуть не сомневался, что смерть и преступление роковым образом переплетены с судьбами всех Леурланов. Дрожа от страха, пережитого в прошлом, он внезапно ощутил потребность спуститься в подвал и раздобыть что-нибудь сладкое. Воск обжигал пальцы, но он не чувствовал боли. Очутившись в подземелье, Жюльен, отдав должное запасам деда, вволю наелся шоколада. Пиршество пошло на пользу: его перестало трясти, и он успокоился. Уже собравшись уходить, мальчик вдруг увидел в самом дальнем углу подвала, в пространстве между двумя белеющими колоннами, кучу какого-то хлама. Это был старый матрас с изъеденным мышами полосатым чехлом, лежавший прямо на полу, возле которого стоял перевернутый ящик. Жюльен присел и без зазрения совести принялся изучать его содержимое. Пальцы мальчика сначала нащупали кожу портупеи и пустой револьверной кобуры, еще там оказалась карта местности с английскими обозначениями, в которой он ничего не разобрал. На одежде сурового полотна, напоминающей комбинезон летчика, темнели пятна крови. Кто-то явно здесь прятался. Наверное, англичанин, подобранный Адмиралом. Возможно даже — пилот того самого «лизандера», угодившего в центр Вороньего поля.
Ему сразу стало легче дышать. Многое разъяснялось: раздражающее присутствие прятавшегося в лесу «призрака», устроенное на «Разбойнице» пристанище. Наверняка вещи принадлежали англичанину, десантнику, приземлившемуся на минном поле, которого так некстати спас дед Шарль. Адмирал укрыл его в подземелье по той простой причине, что из-за бомбы, находившейся в доме, тот был недосягаем для немцев. Когда летчик смог передвигаться, Адмирал привел его на корабль, оборудовав для него новое, менее опасное убежище. Дурная слава судна не позволила бы местным приблизиться к нему и на пушечный выстрел. Там, вдали от посторонних глаз, раненый, снабжаемый стариком всем необходимым, окончательно выздоровел.
А потом в один прекрасный день Шарлю Леурлану вдруг надоело жить на белом свете, и он шагнул на поле со смертельной начинкой. Тогда англичанин остался один, без чьей-либо помощи. С тех пор он укрывался в лесу, не осмеливаясь показаться на глаза новым обитателям поместья. Он предпочел умереть с голоду, не доверился французам, многие из которых, как ему было известно, добровольно сотрудничали с оккупационными властями. Его-то и видел Бенжамен Брюз в зарослях кустарника — англичанина, которому Адмирал, наверное, отдал одежду покойного сына взамен разорванного, окровавленного комбинезона! Пресловутую охотничью куртку, фуражку и сапоги. Это и ввело в заблуждение скульптора. Алкоголь довершил остальное, на время вернув из небытия младшего Леурлана.
Мальчик отшвырнул тряпки подальше. Теперь он чувствовал себя намного лучше. Можно ли быть таким глупцом! Матиас лежал в земле, Бенжамен — жалкий пропойца, а он, Жюльен, не по возрасту легковерен.
Упрекая себя во всех смертных грехах, мальчик поднялся по лестнице, размышляя, не опередить ли ему летчика, который от отчаяния мог попытаться проникнуть в усадьбу. Уж очень не хотелось Жюльену, чтобы в их доме оказался посторонний.
«А что, если принять эстафету у Адмирала и время от времени приносить ему продукты, оставляя их неподалеку от корабля?» — думал он, выходя на улицу.
Такое решение показалось ему достойным компромиссом. В полном согласии с совестью, мальчик поспешил к хижине. Проходя мимо Цеппелина, он, как всегда, погладил его по спине, чтобы тот не залаял. Но на этот раз рука Жюльена ощутила неподатливую жесткую шерсть — пес не отозвался на его прикосновение. Твердая как камень мертвая плоть. Обычно собака сразу реагировала на ласку, проводила шершавым языком по руке хозяина, тихонько повизгивала.
С бьющимся сердцем Жюльен наклонился. Цеппелин лежал на боку, под его головой трава стала липкой от крови. Кто-то перерезал псу горло.
16
Невольно отпрянув, мальчик принялся лихорадочно тереть руки о траву. Кажется, он понял, что произошло. Англичанин! Он захотел подобраться к дому, чтобы разжиться провизией или поближе познакомиться с женщиной, за которой, вероятно, наблюдал неделями. Цеппелин вцепился ему в горло, вот англичанин и пустил в ход кинжал, перед тем как убежать.
Мерзавец! Чертов ублюдок! На что, интересно, он надеялся? Добыть еды? Поваляться с Клер на соломе? «Он видел, что в доме еще есть я, и решил воспользоваться моим отсутствием. Он трус, полное дерьмо!»
Тут мальчик вдруг забыл о собаке и подумал о матери. Может быть, она лежала сейчас мертвая в хижине. Англичанин захотел ею воспользоваться, Клер подняла крик, и он заколол ее кинжалом.
Жюльен попытался выпрямиться, чтобы броситься бежать, но ноги не слушались, они были как мертвые. Застонав, Жюльен позвал на помощь, но с губ его не слетело ни звука. Перед его глазами проносились кошмарные, одна другой страшнее, картины: умирающая Клер… уже холодный труп Клер, валяющийся на окровавленной соломе… У Жюльена началось странное головокружение, опустошающее черепную коробку и грудь, где, в клочья терзая внутренности, свирепствовал ледяной ураган; нечеловеческая эта боль вызывала желание содрать кожу с лица, перестать жить, размозжить себе голову о камень…
Наконец кое-как ему удалось отвоевать тело у небытия, и, пошатываясь, он стал на ощупь искать вход в хижину. Луна не взошла, и чернота ночи превращала каждого в беспомощного слепца или лунатика. Жюльен споткнулся и повалился прямо на солому, шаря руками в темноте в поисках тела матери. От его прикосновений Клер резко подняла голову, еле сдержав крик ужаса. Мальчик подался вперед, чтобы прижать ее к груди, но со сна Клер не поняла, что перед ней сын, и стала отбиваться, словно на нее напал преступник. Жюльен почувствовал, как вниз от губы побежала струйка крови.
— Жюльен! — не своим голосом завопила Клер. — Это ты?!
— Цеппелина убили, — еле выговорил он. — Зарезали…
Но гибель пса уже не имела ровным счетом никакого значения, и мальчик это осознал, как только слова были произнесены. Он был настолько близок к тому, чтобы поверить в смерть Клер, что остальное потеряло всякую важность. Его самого испугало такое безразличие к судьбе пса.
— Что с Цеппелином? — не поняла мать.
Жюльен повторил чисто автоматически, не слыша того, что говорит. Все еще не веря до конца, что Клер осталась живой, он, стараясь убедиться в этом, наслаждался ее близостью, теплотой кожи, биением пульса; он хотел бы накрыть ее своим телом, чтобы ощутить ее жизнь каждой клеточкой…
Клер зажгла керосиновую лампу, и они, тесно прижавшись и поддерживая друг друга, вышли на порог хижины.
— Не смотри, не надо, — попросила женщина. Мальчик сделал вид, что послушался, но ему было все равно, словно Цеппелина никогда не существовало, его привязанность к собаке улетучилась в долю секунды.
— Наверняка его убил какой-нибудь солдат-дезертир, немец или даже американец, — предположила мать. — Нам лучше как следует запереться. Вернемся в хижину, не стоит здесь оставаться.
На ночь они закрыли все задвижки. В помещении стояла невообразимая духота, но никто не жаловался. До самой зари мать и сын пролежали бок о бок без сна, каждый прислушивался к дыханию соседа, стараясь убедить себя, что тот спит. Жюльена переполняло ощущение счастья от близости Клер — новое, необычное, которого он немного стыдился.
На следующее утро они с матерью, не обменявшись ни словом, похоронили Цеппелина в глубине огорода. Застывшая до каменной твердости собака казалась чучелом, в которое под покровом ночи злые силы превратили живое существо. Теперь в сердце Жюльена не осталось и следа от жалости к подорвавшемуся на мине англичанину. Только гнев, только ненависть чувствовал мальчик к затаившемуся в кустарнике подлецу. Он надеялся, что, возможно, в эту минуту летчик умирает от голода, или представлял, что роет для него в лесу яму, как при охоте на волка, куда тот упадет с дикими криками, напоровшись на острые колья. Око за око! От ненависти щеки Жюльена горели, а руки, напротив, были ледяными. Его переполняли кощунственные желания: сжечь «Разбойницу» вместе с ее обитателем, подстеречь англичанина и метко пущенным камнем вызвать обвал… Или лучше… или…
Подобно похлебке в котле, варился Жюльен в своей ненависти, наблюдая, как все гуще становится его злоба. Постепенно он дошел до мысли, что выдаст летчика немцам, а те обязательно его расстреляют; он скрежетал зубами, представляя смертоносный жар свинца, проникающий в тело: паф!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46