В таком состоянии все валится из рук.
— Тебе легко говорить, — ответил Колльберг, — потому что ты флегматик.
Меландер не отреагировал на это, и разговор закончился.
Несмотря на все утверждения о чинимых полицией препятствиях, Великий Детектив — Общественность — действовал без устали целый день.
Сотни людей звонили или приходили лично, чтобы сообщить, что они, предположительно, ехали в том автобусе, в котором произошло групповое убийство.
Всю эту информацию нужно было перемолоть в мельницах допросов, и только в одном случае этот труд оказался не напрасным.
Мужчина, который сел в двухэтажный автобус возле Юргордсброн в понедельник вечером около десяти часов, заявил о готовности присягнуть, что видел Стенстрёма. Он сделал это заявление по телефону Меландеру, и тот сразу же вызвал его.
Это был мужчина лет пятидесяти. Судя по всему, он был абсолютно уверен в том, что говорит.
— Значит, вы видели ассистента Стенстрёма?
— Да.
— Когда?
— Тогда, когда я сел возле Юргордсброн. Он сидел слева за водителем.
Мужчина был прав, однако Меландер не подал виду. Сведения о том, как сидели жертвы, еще не просочились в прессу.
— Вы уверены, что это был он?
— Да.
— Откуда у вас такая уверенность?
— Я узнал его. Когда-то я работал ночным вахтером.
— Да, — сказал Меландер. — Пару лет назад вы сидели в вестибюле старого здания управления полиции на Агнегатан. Я припоминаю вас.
— Это правда, — удивился допрашиваемый. — А я вас не помню.
— Я видел вас только два раза, — сказал Меландер. — И мы с вами никогда не разговаривали.
— Однако Стенстрёма я прекрасно помню. Потому что… — Он замялся.
— Я вас слушаю, — благожелательно ободрил его Меландер. — Потому что?..
— Он выглядел так молодо и был одет в джинсы и спортивную куртку, поэтому я подумал, что он не является сотрудником полиции, и хотел проверить у него документы. И…
— Да?
— Через неделю я сделал ту же ошибку. Это было досадно.
— Ну ничего, бывает. А теперь, когда вы увидели его позавчера вечером, он узнал вас?
— Нет. Наверняка нет.
— Рядом с ним кто-нибудь сидел?
— Нет, место рядом было пустым. Я отлично это помню, потому что вначале хотел поздороваться с ним и сесть рядом. Но потом решил, что с моей стороны это было бы невежливо.
— Жаль. Вы вышли на Сергельсторг?
— Да. Там я пересел в метро.
— А Стенстрём остался?
— Да, наверное. Во всяком случае я не видел, чтобы он выходил.
— Вы позволите предложить вам чашечку кофе?
— Конечно, спасибо, — поблагодарил допрашиваемый.
— Я буду вам весьма обязан, если вы не откажетесь взглянуть на несколько фотографий, — сказал Меландер. — К сожалению, они довольно неприятные.
— Понимаю, — пробормотал свидетель.
Он посмотрел на фотографии. При этом он побледнел и несколько раз сглотнул слюну. Единственным человеком, которого он опознал, был Стенстрём.
Через минуту явились почти одновременно Мартин Бек, Гюнвальд Ларссон и Рённ.
— Ну, — сказал Колльберг, — Шверин…
— Да, — ответил Рённ. — Умер.
— Ну и?..
— Он что-то сказал.
— Что?
— Не знаю, — ответил Рённ и поставил магнитофон на стол.
Они стояли вокруг стола и слушали.
— Кто стрелял?
— Днрк.
— Как он выглядел?
— Акальсон.
— Из этого твоего допроса ничего не выжмешь. Послушай, к тебе обращается старший ассистент Улльхольм…
— Он умер.
— О, дьявол, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Мне хочется блевать, когда я слышу этот голос. Однажды он обвинил меня в служебном проступке.
— А что ты сделал? — спросил Рённ.
— Выругался в дежурке полицейского участка округа Клара. Двое парней приволокли голую девку. Она была мертвецки пьяна, визжала, как ненормальная, и в машине сорвала с себя одежду. Я пытался им объяснить, что они должны были хотя бы одеяло набросить на эту б…, прежде чем приводить ее в участок. А Улльхольм заявил, что я нанес моральную травму женщине, причем несовершеннолетней, этим грубым, вульгарным словом. Он тогда был дежурным. Потом он перевелся в Сольну, чтобы быть поближе к лону.
— Лону природы?
— Нет, думаю, к лону собственной жены.
Мартин Бек еще раз запустил магнитофонную лепту.
— Кто стрелял?
— Днрк.
— Как он выглядел?
— Акальсон.
— Ты сам придумал эти вопросы? — поинтересовался Гюнвальд Ларссон.
— Да, они у меня записаны здесь, — робко сказал Рённ.
— Прекрасно.
— Он пришел в сознание только на полминуты, — обиженно произнес Рённ. — Потом он умер.
Мартин Бек еще раз воспроизвел запись. Потом еще и еще.
— Черт его знает, что он бормочет, — сказал Колльберг.
Он не успел побриться и задумчиво почесывал щетину на подбородке.
Мартин Бек обратился к Рённу.
— А ты как считаешь? Ты ведь там был.
— Ну, — сказал Рённ, — я считаю, что он понял вопросы и пытался ответить.
— Ну и?
— И на первый вопрос он ответил отрицательно, например, «не знаю» или «я не узнал его».
— Черт его знает, как ты сумел догадаться о таком ответе по этому «днрк», — изумленно сказал Гюнвальд Ларссон.
Рённ покраснел и неуверенно заерзал.
— Да, — сказал Мартин Бек, — почему ты пришел к подобному выводу?
— Не знаю, — ответил Рённ. — У меня сложилось такое впечатление.
— Ага, — произнес Гюнвальд Ларссон. — И что же дальше?
— На второй вопрос он четко ответил: «Акальсон».
— Да, — сказал Колльберг. — Я это слышал. Но что он имел в виду?
Мартин Бек кончиками пальцев массировал лоб у корней волос.
— Акальсон, — задумчиво произнес он, — или, возможно, Якобсон.
— Он сказал: «Акальсон», — уперся Рённ.
— Верно, — согласился Колльберг, — но такой фамилии не существует.
— Нужно проверить, — сказал Меландер. — Может, такая фамилия существует. А теперь…
— Ну?
— Теперь мы, полагаю, должны передать ленту специалистам. Если наша лаборатория не справится, нужно будет обратиться на радио. Там у звукооператоров аппаратура получше. Они могут разделить звуки на ленте, проверить ее на разных скоростях.
— Согласен, — сказал Мартин Бек, — это хорошая мысль.
— Только сперва сотрите этого Улльхольма, — сказал Гюнвальд Ларссон, — а то выставим себя на всеобщее посмешище. — Он огляделся по сторонам. — А где этот желторотый Монссон?
— Наверное, заблудился, — ответил Колльберг. — Все же надо было объяснить ему, как туда добраться. — Он тяжело вздохнул.
Вошел Эк, в задумчивости поглаживая свои серебристые волосы.
— Что там еще? — спросил Мартин Бек.
— Газеты жалуются, что не получили фотографии того мужчины, которого до сих пор не опознали.
— Ты ведь сам знаешь, как он выглядел на этой фотографии, — сказал Колльберг.
— Да, но…
— Погоди, — перебил его Меландер. — Можно дать описание. Возраст тридцать пять-сорок лет, рост метр семьдесят один, вес шестьдесят девять килограммов, сорок второй размер обуви, глаза карие, шатен. Имеется шрам после удаления аппендикса. Темные волосы на груди и животе. Старый шрам на стопе. Зубы… нет, об этом лучше не упоминать.
— Я отправлю им это, — выходя сказал Эк.
Примерно минуту все молчали.
— Фредрику удалось кое-что установить, — наконец сказал Колльберг. — Оказывается, Стенстрём уже сидел в автобусе, когда проезжал по Юргордсброн. Следовательно, он ехал из Юргордена.
— За каким чертом его туда понесло? — удивился Гюнвальд Ларссон. — Вечером? В такую погоду?
— Я тоже кое-что выяснил, — сказал Мартин Бек. — Вероятнее всего, он не был знаком с той медсестрой.
— Это точно? — спросил Колльберг.
— Нет.
— На Юргордсброн он был один, — добавил Меландер.
— Рённ тоже кое-что установил, — сказал Гюнвальд Ларссон.
— Что именно?
— То, что «днрк» означает «я не узнал его», я уже не говорю о человеке по фамилии Акальсон…
Это было все, что удалось установить в среду, пятнадцатого ноября.
Шел снег. Падали большие мокрые хлопья. Уже было совершенно темно.
Конечно, фамилии Акальсон нет. По крайней мере, в Швеции.
В четверг им вообще ничего не удалось установить.
В четверг вечером, когда Колльберг вернулся к себе домой на Паландергатан, было уже больше одиннадцати. Жена читала, сидя у торшера. На ней был коротенький халатик, она устроилась в кресле, поджав под себя ноги.
— Привет, — поздоровался Колльберг, — Ну, как там твои курсы испанского?
— Естественно, никак. Даже смешно представить себе, что вообще можно чем-то заниматься, будучи женой полицейского.
Колльберг нс ответил. Он быстро разделся и отправился в ванную. Побрился, принял душ, долго обливался водой, надеясь, что разъяренный сосед не позвонит в полицию и не обвинит его в том, что, пустив воду, он нарушил ночную тишину. Потом он надел купальный халат, пошел в комнату и, усевшись напротив жены, принялся задумчиво смотреть на нее.
— Давненько я тебя не видела, — сказала она, не поднимая глаз от книжки. — Как там у вас дела?
— Паршиво.
— Жаль. Просто не верится, что в центре города в автобусе кто-то может застрелить несколько человек, просто так, без всякой причины. А в это время полиция не находит ничего лучше, как устраивать глупейшие облавы. Это просто удивительно.
— Да, — согласился Колльберг. — Это в самом деле удивительно.
— Кроме тебя, есть еще хотя бы один человек, который тридцать шесть часов не был дома?
— Возможно, есть.
Она продолжала читать, а он молча сидел минут десять, может быть, даже пятнадцать, не сводя с нее глаз.
— Что это ты так на меня уставился? — спросила она, по-прежнему не глядя на него, но в голосе у нее появились веселые нотки.
Колльберг не ответил, и со стороны казалось, что она целиком погрузилась в чтение. Она была темноволосая и кареглазая, с правильными чертами лица и густыми бровями. Она была на четырнадцать лет моложе него, недавно ей исполнилось двадцать девять, и она, как и всегда, казалась ему очень красивой. Наконец он сказал:
— Гюн?
Впервые с того момента, как он вошел в дом, она посмотрела на него, со слабой улыбкой и бесстыдным чувственным блеском в глазах.
— Да?
— Встань.
— Пожалуйста.
Она загнула уголок страницы, до которой успела дочитать, закрыла книгу и положила ее на подлокотник кресла. Поднялась и встала перед ним, не сводя с него взгляда, опустив руки и широко расставив босые ноги.
— Отвратительно, — сказал он.
— Что отвратительно? Я?
— Нет. Отвратительно, когда загибают страницы книги.
— Это моя книга, — сказала она. — Я купила ее за свои собственные деньги.
— Разденься.
Она подняла руку к воротнику и начала расстегивать пуговицы, медленно, одну за другой. По-прежнему не отводя от него взгляда, она распахнула легкий халатик и сбросила его на пол.
— Повернись, — сказал он.
Она повернулась к нему спиной.
— Ты красивая.
— Благодарю. Мне так стоять?
— Нет. Спереди ты лучше.
— Неужели?
Она повернулась кругом и посмотрела на него с тем же самым вызывающим выражением лица.
— А на руках ты умеешь стоять?
— Во всяком случае умела до того, как с тобой познакомилась. Потом в этом уже не было необходимости. Попробовать?
— Не нужно.
— Но я могу это сделать.
Она подошла к стене, наклонилась и встала на руки, головой вниз. Внешне без всякого труда. Колльберг с интересом глядел на нее.
— Мне так стоять? — спросила она.
— Нет, не нужно.
— Но я охотно буду стоять, если это тебя развлекает. Если я потеряю сознание, прикрой меня чем-нибудь. Набрось на меня что-нибудь сверху.
— Нет, не нужно, встань.
Она ловко встала на ноги и бросила на него взгляд через плечо.
— А если бы я сфотографировал тебя в таком виде, — спросил он; — что ты на это сказала бы?
— Что ты подразумеваешь под словами «в таком виде»? Голую?
— Да.
— Вверх ногами?
— Предположим.
— У тебя ведь нет фотоаппарата.
— Действительно, нет. Однако это неважно.
— Конечно можешь, если у тебя есть такое желание. Ты можешь делать со мной все, что тебе заблагорассудится. Я ведь уже сказала тебе это два года назад.
Он не ответил. А она по-прежнему стояла у стены.
— А что ты сделал бы с этими фотографиями?
— Вот в этом-то все и дело.
Она подошла к нему и сказала:
— Теперь, по-моему, самое время спросить, зачем, собственно, тебе все это нужно. Если ты хочешь переспать со мной, то у нас ведь есть прекрасная кровать, а если она тебя уже не устраивает, то диван тоже замечательный. Мягкий и пушистый. Я сама его сделала.
— У Стенстрёма в письменном столе была целая кипа таких фотографий.
— На работе?
— Да.
— Чьих?
— Его девушки.
— Осы?
— Да.
— Наверное, это было не слишком приятное зрелище?
— Ну, я бы не сказал.
Она нахмурила брови.
— Вопрос в том, зачем они понадобились, — сказал Колльберг.
— Разве это имеет какое-нибудь значение?
— Не знаю. Но я не могу это объяснить.
— Может, ему просто нравилось разглядывать их.
— Мартин тоже так говорит.
— По-моему, гораздо благоразумнее было бы иногда приезжать домой и смотреть живьем.
— Мартин тоже не всегда проявляет благоразумие. Например, он беспокоится о нас с тобой. По нему это видно.
— О нас? Почему?
— Наверное, потому, что тогда, в пятницу вечером, я вышел один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Тебе легко говорить, — ответил Колльберг, — потому что ты флегматик.
Меландер не отреагировал на это, и разговор закончился.
Несмотря на все утверждения о чинимых полицией препятствиях, Великий Детектив — Общественность — действовал без устали целый день.
Сотни людей звонили или приходили лично, чтобы сообщить, что они, предположительно, ехали в том автобусе, в котором произошло групповое убийство.
Всю эту информацию нужно было перемолоть в мельницах допросов, и только в одном случае этот труд оказался не напрасным.
Мужчина, который сел в двухэтажный автобус возле Юргордсброн в понедельник вечером около десяти часов, заявил о готовности присягнуть, что видел Стенстрёма. Он сделал это заявление по телефону Меландеру, и тот сразу же вызвал его.
Это был мужчина лет пятидесяти. Судя по всему, он был абсолютно уверен в том, что говорит.
— Значит, вы видели ассистента Стенстрёма?
— Да.
— Когда?
— Тогда, когда я сел возле Юргордсброн. Он сидел слева за водителем.
Мужчина был прав, однако Меландер не подал виду. Сведения о том, как сидели жертвы, еще не просочились в прессу.
— Вы уверены, что это был он?
— Да.
— Откуда у вас такая уверенность?
— Я узнал его. Когда-то я работал ночным вахтером.
— Да, — сказал Меландер. — Пару лет назад вы сидели в вестибюле старого здания управления полиции на Агнегатан. Я припоминаю вас.
— Это правда, — удивился допрашиваемый. — А я вас не помню.
— Я видел вас только два раза, — сказал Меландер. — И мы с вами никогда не разговаривали.
— Однако Стенстрёма я прекрасно помню. Потому что… — Он замялся.
— Я вас слушаю, — благожелательно ободрил его Меландер. — Потому что?..
— Он выглядел так молодо и был одет в джинсы и спортивную куртку, поэтому я подумал, что он не является сотрудником полиции, и хотел проверить у него документы. И…
— Да?
— Через неделю я сделал ту же ошибку. Это было досадно.
— Ну ничего, бывает. А теперь, когда вы увидели его позавчера вечером, он узнал вас?
— Нет. Наверняка нет.
— Рядом с ним кто-нибудь сидел?
— Нет, место рядом было пустым. Я отлично это помню, потому что вначале хотел поздороваться с ним и сесть рядом. Но потом решил, что с моей стороны это было бы невежливо.
— Жаль. Вы вышли на Сергельсторг?
— Да. Там я пересел в метро.
— А Стенстрём остался?
— Да, наверное. Во всяком случае я не видел, чтобы он выходил.
— Вы позволите предложить вам чашечку кофе?
— Конечно, спасибо, — поблагодарил допрашиваемый.
— Я буду вам весьма обязан, если вы не откажетесь взглянуть на несколько фотографий, — сказал Меландер. — К сожалению, они довольно неприятные.
— Понимаю, — пробормотал свидетель.
Он посмотрел на фотографии. При этом он побледнел и несколько раз сглотнул слюну. Единственным человеком, которого он опознал, был Стенстрём.
Через минуту явились почти одновременно Мартин Бек, Гюнвальд Ларссон и Рённ.
— Ну, — сказал Колльберг, — Шверин…
— Да, — ответил Рённ. — Умер.
— Ну и?..
— Он что-то сказал.
— Что?
— Не знаю, — ответил Рённ и поставил магнитофон на стол.
Они стояли вокруг стола и слушали.
— Кто стрелял?
— Днрк.
— Как он выглядел?
— Акальсон.
— Из этого твоего допроса ничего не выжмешь. Послушай, к тебе обращается старший ассистент Улльхольм…
— Он умер.
— О, дьявол, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Мне хочется блевать, когда я слышу этот голос. Однажды он обвинил меня в служебном проступке.
— А что ты сделал? — спросил Рённ.
— Выругался в дежурке полицейского участка округа Клара. Двое парней приволокли голую девку. Она была мертвецки пьяна, визжала, как ненормальная, и в машине сорвала с себя одежду. Я пытался им объяснить, что они должны были хотя бы одеяло набросить на эту б…, прежде чем приводить ее в участок. А Улльхольм заявил, что я нанес моральную травму женщине, причем несовершеннолетней, этим грубым, вульгарным словом. Он тогда был дежурным. Потом он перевелся в Сольну, чтобы быть поближе к лону.
— Лону природы?
— Нет, думаю, к лону собственной жены.
Мартин Бек еще раз запустил магнитофонную лепту.
— Кто стрелял?
— Днрк.
— Как он выглядел?
— Акальсон.
— Ты сам придумал эти вопросы? — поинтересовался Гюнвальд Ларссон.
— Да, они у меня записаны здесь, — робко сказал Рённ.
— Прекрасно.
— Он пришел в сознание только на полминуты, — обиженно произнес Рённ. — Потом он умер.
Мартин Бек еще раз воспроизвел запись. Потом еще и еще.
— Черт его знает, что он бормочет, — сказал Колльберг.
Он не успел побриться и задумчиво почесывал щетину на подбородке.
Мартин Бек обратился к Рённу.
— А ты как считаешь? Ты ведь там был.
— Ну, — сказал Рённ, — я считаю, что он понял вопросы и пытался ответить.
— Ну и?
— И на первый вопрос он ответил отрицательно, например, «не знаю» или «я не узнал его».
— Черт его знает, как ты сумел догадаться о таком ответе по этому «днрк», — изумленно сказал Гюнвальд Ларссон.
Рённ покраснел и неуверенно заерзал.
— Да, — сказал Мартин Бек, — почему ты пришел к подобному выводу?
— Не знаю, — ответил Рённ. — У меня сложилось такое впечатление.
— Ага, — произнес Гюнвальд Ларссон. — И что же дальше?
— На второй вопрос он четко ответил: «Акальсон».
— Да, — сказал Колльберг. — Я это слышал. Но что он имел в виду?
Мартин Бек кончиками пальцев массировал лоб у корней волос.
— Акальсон, — задумчиво произнес он, — или, возможно, Якобсон.
— Он сказал: «Акальсон», — уперся Рённ.
— Верно, — согласился Колльберг, — но такой фамилии не существует.
— Нужно проверить, — сказал Меландер. — Может, такая фамилия существует. А теперь…
— Ну?
— Теперь мы, полагаю, должны передать ленту специалистам. Если наша лаборатория не справится, нужно будет обратиться на радио. Там у звукооператоров аппаратура получше. Они могут разделить звуки на ленте, проверить ее на разных скоростях.
— Согласен, — сказал Мартин Бек, — это хорошая мысль.
— Только сперва сотрите этого Улльхольма, — сказал Гюнвальд Ларссон, — а то выставим себя на всеобщее посмешище. — Он огляделся по сторонам. — А где этот желторотый Монссон?
— Наверное, заблудился, — ответил Колльберг. — Все же надо было объяснить ему, как туда добраться. — Он тяжело вздохнул.
Вошел Эк, в задумчивости поглаживая свои серебристые волосы.
— Что там еще? — спросил Мартин Бек.
— Газеты жалуются, что не получили фотографии того мужчины, которого до сих пор не опознали.
— Ты ведь сам знаешь, как он выглядел на этой фотографии, — сказал Колльберг.
— Да, но…
— Погоди, — перебил его Меландер. — Можно дать описание. Возраст тридцать пять-сорок лет, рост метр семьдесят один, вес шестьдесят девять килограммов, сорок второй размер обуви, глаза карие, шатен. Имеется шрам после удаления аппендикса. Темные волосы на груди и животе. Старый шрам на стопе. Зубы… нет, об этом лучше не упоминать.
— Я отправлю им это, — выходя сказал Эк.
Примерно минуту все молчали.
— Фредрику удалось кое-что установить, — наконец сказал Колльберг. — Оказывается, Стенстрём уже сидел в автобусе, когда проезжал по Юргордсброн. Следовательно, он ехал из Юргордена.
— За каким чертом его туда понесло? — удивился Гюнвальд Ларссон. — Вечером? В такую погоду?
— Я тоже кое-что выяснил, — сказал Мартин Бек. — Вероятнее всего, он не был знаком с той медсестрой.
— Это точно? — спросил Колльберг.
— Нет.
— На Юргордсброн он был один, — добавил Меландер.
— Рённ тоже кое-что установил, — сказал Гюнвальд Ларссон.
— Что именно?
— То, что «днрк» означает «я не узнал его», я уже не говорю о человеке по фамилии Акальсон…
Это было все, что удалось установить в среду, пятнадцатого ноября.
Шел снег. Падали большие мокрые хлопья. Уже было совершенно темно.
Конечно, фамилии Акальсон нет. По крайней мере, в Швеции.
В четверг им вообще ничего не удалось установить.
В четверг вечером, когда Колльберг вернулся к себе домой на Паландергатан, было уже больше одиннадцати. Жена читала, сидя у торшера. На ней был коротенький халатик, она устроилась в кресле, поджав под себя ноги.
— Привет, — поздоровался Колльберг, — Ну, как там твои курсы испанского?
— Естественно, никак. Даже смешно представить себе, что вообще можно чем-то заниматься, будучи женой полицейского.
Колльберг нс ответил. Он быстро разделся и отправился в ванную. Побрился, принял душ, долго обливался водой, надеясь, что разъяренный сосед не позвонит в полицию и не обвинит его в том, что, пустив воду, он нарушил ночную тишину. Потом он надел купальный халат, пошел в комнату и, усевшись напротив жены, принялся задумчиво смотреть на нее.
— Давненько я тебя не видела, — сказала она, не поднимая глаз от книжки. — Как там у вас дела?
— Паршиво.
— Жаль. Просто не верится, что в центре города в автобусе кто-то может застрелить несколько человек, просто так, без всякой причины. А в это время полиция не находит ничего лучше, как устраивать глупейшие облавы. Это просто удивительно.
— Да, — согласился Колльберг. — Это в самом деле удивительно.
— Кроме тебя, есть еще хотя бы один человек, который тридцать шесть часов не был дома?
— Возможно, есть.
Она продолжала читать, а он молча сидел минут десять, может быть, даже пятнадцать, не сводя с нее глаз.
— Что это ты так на меня уставился? — спросила она, по-прежнему не глядя на него, но в голосе у нее появились веселые нотки.
Колльберг не ответил, и со стороны казалось, что она целиком погрузилась в чтение. Она была темноволосая и кареглазая, с правильными чертами лица и густыми бровями. Она была на четырнадцать лет моложе него, недавно ей исполнилось двадцать девять, и она, как и всегда, казалась ему очень красивой. Наконец он сказал:
— Гюн?
Впервые с того момента, как он вошел в дом, она посмотрела на него, со слабой улыбкой и бесстыдным чувственным блеском в глазах.
— Да?
— Встань.
— Пожалуйста.
Она загнула уголок страницы, до которой успела дочитать, закрыла книгу и положила ее на подлокотник кресла. Поднялась и встала перед ним, не сводя с него взгляда, опустив руки и широко расставив босые ноги.
— Отвратительно, — сказал он.
— Что отвратительно? Я?
— Нет. Отвратительно, когда загибают страницы книги.
— Это моя книга, — сказала она. — Я купила ее за свои собственные деньги.
— Разденься.
Она подняла руку к воротнику и начала расстегивать пуговицы, медленно, одну за другой. По-прежнему не отводя от него взгляда, она распахнула легкий халатик и сбросила его на пол.
— Повернись, — сказал он.
Она повернулась к нему спиной.
— Ты красивая.
— Благодарю. Мне так стоять?
— Нет. Спереди ты лучше.
— Неужели?
Она повернулась кругом и посмотрела на него с тем же самым вызывающим выражением лица.
— А на руках ты умеешь стоять?
— Во всяком случае умела до того, как с тобой познакомилась. Потом в этом уже не было необходимости. Попробовать?
— Не нужно.
— Но я могу это сделать.
Она подошла к стене, наклонилась и встала на руки, головой вниз. Внешне без всякого труда. Колльберг с интересом глядел на нее.
— Мне так стоять? — спросила она.
— Нет, не нужно.
— Но я охотно буду стоять, если это тебя развлекает. Если я потеряю сознание, прикрой меня чем-нибудь. Набрось на меня что-нибудь сверху.
— Нет, не нужно, встань.
Она ловко встала на ноги и бросила на него взгляд через плечо.
— А если бы я сфотографировал тебя в таком виде, — спросил он; — что ты на это сказала бы?
— Что ты подразумеваешь под словами «в таком виде»? Голую?
— Да.
— Вверх ногами?
— Предположим.
— У тебя ведь нет фотоаппарата.
— Действительно, нет. Однако это неважно.
— Конечно можешь, если у тебя есть такое желание. Ты можешь делать со мной все, что тебе заблагорассудится. Я ведь уже сказала тебе это два года назад.
Он не ответил. А она по-прежнему стояла у стены.
— А что ты сделал бы с этими фотографиями?
— Вот в этом-то все и дело.
Она подошла к нему и сказала:
— Теперь, по-моему, самое время спросить, зачем, собственно, тебе все это нужно. Если ты хочешь переспать со мной, то у нас ведь есть прекрасная кровать, а если она тебя уже не устраивает, то диван тоже замечательный. Мягкий и пушистый. Я сама его сделала.
— У Стенстрёма в письменном столе была целая кипа таких фотографий.
— На работе?
— Да.
— Чьих?
— Его девушки.
— Осы?
— Да.
— Наверное, это было не слишком приятное зрелище?
— Ну, я бы не сказал.
Она нахмурила брови.
— Вопрос в том, зачем они понадобились, — сказал Колльберг.
— Разве это имеет какое-нибудь значение?
— Не знаю. Но я не могу это объяснить.
— Может, ему просто нравилось разглядывать их.
— Мартин тоже так говорит.
— По-моему, гораздо благоразумнее было бы иногда приезжать домой и смотреть живьем.
— Мартин тоже не всегда проявляет благоразумие. Например, он беспокоится о нас с тобой. По нему это видно.
— О нас? Почему?
— Наверное, потому, что тогда, в пятницу вечером, я вышел один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31