Осмотр их он начал с зала. Едва он стал входить в него, как его слуха чуть слышно коснулся слабый серебристый звон и тут же исчез. Баян остановился посреди комнаты и внимательно посмотрел по сторонам, пытаясь определить, откуда он донесся. Но нигде никакого источника его он не увидел. Пока он раздумывал над столь странным и необъяснимым явлением, где-то снова едва различимо родились волшебные, неземные звуки, и, тихо прозвенев, растаяли. Словно какие-то ангелы чуть слышно переговаривались в непостижимо дальней горней вышине. Баян подошел к широким окнам и стал осторожно осматривать их под капроновыми занавесками, но снова ничего не увидел. Только пройдя в самый конец стены, в углу у мраморной головы Наркеса, он заметил над открытой форточкой, расположенной высоко вверху, красивую сувенирную этикетку с изображением красного дракона. Этикетка едва видимой шелковой ниточкой соединялась с тоненьким язычком необычно крохотного серебряного колокольчика. Малейшее дуновение ветерка приводило в движение этикетку и язычок колокольчика. Так и рождались дивные, чарующие звуки, происхождение которых никак не мог понять Баян. «Вот оно что!» – подумал он и отошел от окна.
Проглядев уже во второй раз все книги, находившиеся в зале, юноша перешел в кабинет Наркеса. Заглянув в несколько книг, он не смог удержаться от соблазна и взял с полок одну из толстых тетрадей в коленкоровом переплете. Он без труда определил, что она состоит из пяти обычных общих тетрадей. Баян открыл обложку и на титульном листе увидел надпись: «Литературно-философская тетрадь». Начата она была в школьные годы Наркеса. Бесчисленные записи, сделанные аккуратным детским почерком, афоризмы и выписки из книг классиков мировой литературы чередовались с конспектами трудов по искусству и по философии. Дюрер, Хогарт, Вазари, Кант, Конт, Фейербах, Декарт, Гегель, Платон, Аристотель, Пифагор, Аль-Фараби, Шопенгауэр и множество других мыслителей.
Баян открыл наугад страницу и начал читать ее.
«Чтобы идти в этом мире верным путем, надо жертвовать собой до конца. Назначение человека состоит не в том только, чтобы быть счастливым. Он должен открыть для человечества нечто великое».
Ренан, Эрнест.
Юноша немного задумался и стал читать дальше.
«На наших глазах столько великих людей было позабыто, что ныне нужно предпринять нечто монументальное, дабы сохраниться в памяти человеческой».
Ривароль, Антуан.
Удивительные афоризмы, один интереснее другого, представали перед Баяном, вызывая у него восторг и восхищение.
«Дайте мне ряд великих людей, всех известных нам великих людей, и я составлю всю известную нам историю человеческого рода».
Кузен, Виктор.
«В вопросах науки мнение одного ценнее мнения тысячи».
Галилей.
«Кто может все сказать, тот может все сделать».
Наполеон.
«Тысяча талантов лишь рассказывает о том, чем обладает эпоха, но только гений пророчески рождает то, чего ей не хватает».
Гейбель.
Юноша уже не мог оторваться от тетради. Только изрядно приустав от чтения, он вдруг подумал: «Наверно, неудобно, что я читаю тетради без разрешения Наркеса». Мысли его прервал телефонный звонок. Дома никого не было, поэтому трубку взял Баян. Звонила, оказывается, мать. Она сказала, что вчера они вместе с отцом ходили в клинику, но не застали его. И теперь спрашивала, как состояние его здоровья и как он себя чувствует дома у Наркеса.
– Чувствую себя хорошо. Здесь у Наркеса тоже неплохо, – ответил Баян. Еще немного поговорив с матерью, он положил трубку.
В двенадцать часов приехала Шаглан-апа. «Ездила к родственнице в микрорайон, – объяснила она. – Приболела она немного. Но теперь ей лучше. Сейчас я быстренько приготовлю обед. Скоро и Наркесжан должен приехать».
Что-то бесконечно доброе было в этой пожилой женщине.
Баян видел в городе много властных, степенных и чопорных старух, державшихся с необыкновенным достоинством. Некоторые из них даже в старости сохранили следы былой красоты. Шаглан-апа не походила ни на одну из них. Невысокая, полная, с некрасивым одутловатым лицом, она была слишком простой. Она часто была задумчивой, когда оставалась наедине со своими мыслями, но Баян не мог понять причины этого.
В обеденный перерыв приехал Наркес. После обеда, когда он, удобно устроившись в кресле в кабинете, стал просматривать журнал, Баян подошел к нему.
– Я сегодня немного проглядывал одну вашу тетрадь, – смущаясь, нерешительно произнес он, – литературно-философскую. Очень интересная тетрадь. Вы разрешите мне прочесть ее?
– Да, конечно, и не только ее, но и все другие тетради. И вообще любые книги, которые привлекут твое внимание в этом доме. Да, еще вот что… Теперь я ответственен за твою судьбу, за твое здоровье и за твои будущие поиски в науке. Отныне мы будем братьями, а братья не называют друг друга на «вы». Называй меня впредь на «ты». Хорошо?
Увидев, что юноша притих от смущения и благодарности, Наркес встал из кресла, мягко привлек его к себе и сказал:
– Иди сюда.
Он выдвинул ящик письменного стола. Достал из него небольшую деревянную коробку с единственным выключателем на лицевой стороне. Когда юноша подошел к нему, Наркес повернул выключатель. В коробке раздалось недовольное ворчание, крышка поднялась и перед опешившим Баяном из коробки высунулась миниатюрная человеческая рука. Она повернула выключатель в обратную сторону и снова убралась в коробку. Крышка за ней захлопнулась и ворчание постепенно затихло.
Наркес с улыбкой взглянул на Баяна. Юноша растерянно смотрел на деревянную коробку.
– Мрачная игрушка? – все так же улыбаясь, спросил Наркес.
Баян молча кивнул.
– Между прочим, при ее виде, – уже без улыбки сказал Наркес, – многие думают, не выносит ли наука сама себе приговор… Знаешь, кто подарил ее мне? Мурат Тажибаев.
Баян знал, что доктор математических наук, профессор Тажибаев был одним из ведущих ученых республики, членом-корреспондентом Академии педагогических наук СССР. И потому благоговейно молчал, услышав имя своего кумира.
– В случае надобности мы обратимся к нему, – сказал Наркес.
Радость и восхищение во взгляде Баяна были лучшим ему ответом.
Время обеда истекло. Наркес уехал на работу. Баян снова взял с полки литературно-философскую тетрадь. На тех страницах, которые он просматривал, шли длинные, тщательные конспекты трудов Института мозга и зарубежных ученых, работавших в этом направлении, – У. Грея, У. Р. Эшби, Д. Вулдриджа и многих других, а также подробнейшие конспекты трудов, посвященных проблеме гениальности. Он полистал страницы и остановился на одной из них. Это были записи из «Психофизиологии гения и таланта» Макса Нордау.
… Гениальность выражается в умении отыскать новые пути, по которым пойдет человечество.
… Гениальность покоится на превосходстве первоначального органического развития; талант же вырабатывается прилежанием упражнением врожденных способностей, которыми в данном народе обладает большинство здоровых и нормальных людей.
Гений представляет из себя необычайное проявление жизни, резко отличающееся от обычных норм.
Передо мной встает угрожающий вопрос. Если высшее развитие мысли и воли является характерным признаком гения, если его деятельность состоит в выработке отвлеченных идей и в их реализации, то что же мне делать с эмоциональными гениями, с поэтами, художниками и артистами? Имею ли я право считать поэтов и артистов гениями? И действительно, мне это право кажется в высшей степени шатким…
Сбоку, на полях, была надпись: «Это «гениально», г-н Нордау!»
Все больше увлекаясь, Баян стал просматривать записи с комментариями самого Наркеса.
… Эмоционального гения нельзя признать действительным гением. Он не создает ничего нового, не обогащает человеческого знания, не открывает нам неведомых истин и не воплощает их в действительность…
Пометка на полях гласила: «Вы действительно создали много «нового», безмерно «обогатили» человеческое знание и открыли много «неведомых» ранее истин, г-н Нордау».
На следующих страницах речь шла об иерархии гениев, на которую Нордау делил полководцев, ученых, философов и художников. Рассуждения заканчивались фразой: «Пусть великий гений открывает нам завесу будущего, пользуясь своей способностью предвидеть отдаленные события, исходя из данных фактов».
Под конспектами были пометки Наркеса.
«…Достохвальный Макс Нордау, на мой взгляд, третьестепенный философ. В его книге я не встретил ни одной новой для меня мысли, между тем как в книгах «эмоциональных гениев» – в «Манфреде» Байрона, «Луи Ламбере» Бальзака и в «Фаусте» Гете – в каждом из них в отдельности – почерпнешь неизмеримо больше, чем у всех Нордау на свете и иже с ними…
Завоеватели и искусство. Стасов – Горькому.
Разве завоевать душу человека не более трудно и не более почетно, чем взять в плен его самого?
Разве не дал один Бетховен для развития всех народов больше, чем все великие завоеватели вместе взятые? Разве не оставил Бальзак в человечестве след более глубокий, чем Наполеон?
Могущественные властители одного дня и могущественные властители тысячелетий или, говоря другими словами, вечности.
После кратких пометок Наркеса Баян с огромным интересом стал просматривать очень подробные конспекты по книге Френсиса Гальтона «Наследственность таланта».
…Я заключаю, что каждое поколение имеет громадное влияние на природные дарования последующих поколений и утверждаю, что мы обязаны перед человечеством исследовать пределы этого влияния и пользоваться им так, чтобы, соблюдая благоразумие в отношении к самим себе, направлять его к наибольшей пользе будущих обитателей земли.
…Естественная даровитость представляет непрерывную цепь, начинающуюся от непостижимой высоты и спускающуюся до глубины почти неизмеримой.
Дальше в конспектах шел алфавитный список букв и означаемых ими родственников мужского пола. Здесь же Наркес переписал многочисленные таблицы, подтверждающие основную мысль книги Гальтона: «Чем человек способнее, тем многочисленнее должны быть его даровитые родственники».
Гальтон привлекал огромное количество фактов, изучая действие своего закона взаимосвязи гениального человека с его талантливыми родственниками в отношении судей, полководцев, писателей, ученых, поэтов, музыкантов, живописцев, гребцов, борцов. Он прослеживал в своей книге также закон повышения даровитости в семействах.
Баян не стал изучать подробно математический метод разработки вопросов наследственности – биометрию, предложенную английским антропологом, и просматривал лишь отдельные, помеченные знаками места.
…Если бы мы могли поднять уровень нашей породы только на одну ступень, то какие огромные перемены получились бы в результате! Число людей, хорошо одаренных от природы, соответствующее числу современных нам замечательных личностей, увеличилось бы более чем в десять раз, потому что тогда на каждый миллион их приходилось бы по 2423 человека вместо 233, но еще гораздо важнее для успехов цивилизации была бы прибыль в высших умственных сферах.
…Мне кажется, что для благоденствия будущих поколений совершенно необходимо поднять настоящий уровень способностей.
Под конспектами по Гальтону стояла краткая запись:
«Гальтон как мыслитель и как ученый на несколько голов выше, чем Нордау, хотя последний и позволяет себе смеяться над ним, заведомо и в угоду себе искажая смысл труда Гальтона и называя его «Наследственной гениальностью».
Весь во власти удивительного чувства, возникшего от знакомства с трактатами великих ученых, Баян стал листать страницы дальше. На глаза ему попался афоризм Бальзака:
«Бог может воссоздать все, за исключением другого бога; гений может воссоздать все, за исключением гения».
Прочитав эти слова, Баян улыбнулся. Они были написаны явно не об Алиманове. Он взял с полки еще одну тетрадь в старом потрепанном переплете.
На титульном листе ее детским неуверенным почерком было старательно выведено: «Литературная тетрадь». В ней были ранние стихи и рассказы Наркеса. Судя по датам, они были написаны им в детские годы. Баян медленно листал страницы, проглядывая названия рассказов. «Первый нокаут», «Тигровый питон», «Полосатый бык», «Шерлок Холмс в 1906 году», «Монолог гения»…
«Очень необычное название… Что же это за монолог?» – подумал юноша. С первых же строк его охватили ярость и дерзость гения, перед которым не мог устоять никто.
Монолог гения Это я рождался в домах ничем не выдающихся родителей, честолюбивых, властных, жестоких, но не сделавших ничего значительного при жизни.
Это я проходил от рождения до юности путь, который другие не проходят и за целую жизнь.
Это я тысячелетиями подвергался в юности насмешкам за свою любовь к искусству и наукам, насмешкам людей, считавших, что я зря и бесприбыльно провожу время, насмешкам тех людей, которые считали каждый день копейки и не знали, что такое миллионы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Проглядев уже во второй раз все книги, находившиеся в зале, юноша перешел в кабинет Наркеса. Заглянув в несколько книг, он не смог удержаться от соблазна и взял с полок одну из толстых тетрадей в коленкоровом переплете. Он без труда определил, что она состоит из пяти обычных общих тетрадей. Баян открыл обложку и на титульном листе увидел надпись: «Литературно-философская тетрадь». Начата она была в школьные годы Наркеса. Бесчисленные записи, сделанные аккуратным детским почерком, афоризмы и выписки из книг классиков мировой литературы чередовались с конспектами трудов по искусству и по философии. Дюрер, Хогарт, Вазари, Кант, Конт, Фейербах, Декарт, Гегель, Платон, Аристотель, Пифагор, Аль-Фараби, Шопенгауэр и множество других мыслителей.
Баян открыл наугад страницу и начал читать ее.
«Чтобы идти в этом мире верным путем, надо жертвовать собой до конца. Назначение человека состоит не в том только, чтобы быть счастливым. Он должен открыть для человечества нечто великое».
Ренан, Эрнест.
Юноша немного задумался и стал читать дальше.
«На наших глазах столько великих людей было позабыто, что ныне нужно предпринять нечто монументальное, дабы сохраниться в памяти человеческой».
Ривароль, Антуан.
Удивительные афоризмы, один интереснее другого, представали перед Баяном, вызывая у него восторг и восхищение.
«Дайте мне ряд великих людей, всех известных нам великих людей, и я составлю всю известную нам историю человеческого рода».
Кузен, Виктор.
«В вопросах науки мнение одного ценнее мнения тысячи».
Галилей.
«Кто может все сказать, тот может все сделать».
Наполеон.
«Тысяча талантов лишь рассказывает о том, чем обладает эпоха, но только гений пророчески рождает то, чего ей не хватает».
Гейбель.
Юноша уже не мог оторваться от тетради. Только изрядно приустав от чтения, он вдруг подумал: «Наверно, неудобно, что я читаю тетради без разрешения Наркеса». Мысли его прервал телефонный звонок. Дома никого не было, поэтому трубку взял Баян. Звонила, оказывается, мать. Она сказала, что вчера они вместе с отцом ходили в клинику, но не застали его. И теперь спрашивала, как состояние его здоровья и как он себя чувствует дома у Наркеса.
– Чувствую себя хорошо. Здесь у Наркеса тоже неплохо, – ответил Баян. Еще немного поговорив с матерью, он положил трубку.
В двенадцать часов приехала Шаглан-апа. «Ездила к родственнице в микрорайон, – объяснила она. – Приболела она немного. Но теперь ей лучше. Сейчас я быстренько приготовлю обед. Скоро и Наркесжан должен приехать».
Что-то бесконечно доброе было в этой пожилой женщине.
Баян видел в городе много властных, степенных и чопорных старух, державшихся с необыкновенным достоинством. Некоторые из них даже в старости сохранили следы былой красоты. Шаглан-апа не походила ни на одну из них. Невысокая, полная, с некрасивым одутловатым лицом, она была слишком простой. Она часто была задумчивой, когда оставалась наедине со своими мыслями, но Баян не мог понять причины этого.
В обеденный перерыв приехал Наркес. После обеда, когда он, удобно устроившись в кресле в кабинете, стал просматривать журнал, Баян подошел к нему.
– Я сегодня немного проглядывал одну вашу тетрадь, – смущаясь, нерешительно произнес он, – литературно-философскую. Очень интересная тетрадь. Вы разрешите мне прочесть ее?
– Да, конечно, и не только ее, но и все другие тетради. И вообще любые книги, которые привлекут твое внимание в этом доме. Да, еще вот что… Теперь я ответственен за твою судьбу, за твое здоровье и за твои будущие поиски в науке. Отныне мы будем братьями, а братья не называют друг друга на «вы». Называй меня впредь на «ты». Хорошо?
Увидев, что юноша притих от смущения и благодарности, Наркес встал из кресла, мягко привлек его к себе и сказал:
– Иди сюда.
Он выдвинул ящик письменного стола. Достал из него небольшую деревянную коробку с единственным выключателем на лицевой стороне. Когда юноша подошел к нему, Наркес повернул выключатель. В коробке раздалось недовольное ворчание, крышка поднялась и перед опешившим Баяном из коробки высунулась миниатюрная человеческая рука. Она повернула выключатель в обратную сторону и снова убралась в коробку. Крышка за ней захлопнулась и ворчание постепенно затихло.
Наркес с улыбкой взглянул на Баяна. Юноша растерянно смотрел на деревянную коробку.
– Мрачная игрушка? – все так же улыбаясь, спросил Наркес.
Баян молча кивнул.
– Между прочим, при ее виде, – уже без улыбки сказал Наркес, – многие думают, не выносит ли наука сама себе приговор… Знаешь, кто подарил ее мне? Мурат Тажибаев.
Баян знал, что доктор математических наук, профессор Тажибаев был одним из ведущих ученых республики, членом-корреспондентом Академии педагогических наук СССР. И потому благоговейно молчал, услышав имя своего кумира.
– В случае надобности мы обратимся к нему, – сказал Наркес.
Радость и восхищение во взгляде Баяна были лучшим ему ответом.
Время обеда истекло. Наркес уехал на работу. Баян снова взял с полки литературно-философскую тетрадь. На тех страницах, которые он просматривал, шли длинные, тщательные конспекты трудов Института мозга и зарубежных ученых, работавших в этом направлении, – У. Грея, У. Р. Эшби, Д. Вулдриджа и многих других, а также подробнейшие конспекты трудов, посвященных проблеме гениальности. Он полистал страницы и остановился на одной из них. Это были записи из «Психофизиологии гения и таланта» Макса Нордау.
… Гениальность выражается в умении отыскать новые пути, по которым пойдет человечество.
… Гениальность покоится на превосходстве первоначального органического развития; талант же вырабатывается прилежанием упражнением врожденных способностей, которыми в данном народе обладает большинство здоровых и нормальных людей.
Гений представляет из себя необычайное проявление жизни, резко отличающееся от обычных норм.
Передо мной встает угрожающий вопрос. Если высшее развитие мысли и воли является характерным признаком гения, если его деятельность состоит в выработке отвлеченных идей и в их реализации, то что же мне делать с эмоциональными гениями, с поэтами, художниками и артистами? Имею ли я право считать поэтов и артистов гениями? И действительно, мне это право кажется в высшей степени шатким…
Сбоку, на полях, была надпись: «Это «гениально», г-н Нордау!»
Все больше увлекаясь, Баян стал просматривать записи с комментариями самого Наркеса.
… Эмоционального гения нельзя признать действительным гением. Он не создает ничего нового, не обогащает человеческого знания, не открывает нам неведомых истин и не воплощает их в действительность…
Пометка на полях гласила: «Вы действительно создали много «нового», безмерно «обогатили» человеческое знание и открыли много «неведомых» ранее истин, г-н Нордау».
На следующих страницах речь шла об иерархии гениев, на которую Нордау делил полководцев, ученых, философов и художников. Рассуждения заканчивались фразой: «Пусть великий гений открывает нам завесу будущего, пользуясь своей способностью предвидеть отдаленные события, исходя из данных фактов».
Под конспектами были пометки Наркеса.
«…Достохвальный Макс Нордау, на мой взгляд, третьестепенный философ. В его книге я не встретил ни одной новой для меня мысли, между тем как в книгах «эмоциональных гениев» – в «Манфреде» Байрона, «Луи Ламбере» Бальзака и в «Фаусте» Гете – в каждом из них в отдельности – почерпнешь неизмеримо больше, чем у всех Нордау на свете и иже с ними…
Завоеватели и искусство. Стасов – Горькому.
Разве завоевать душу человека не более трудно и не более почетно, чем взять в плен его самого?
Разве не дал один Бетховен для развития всех народов больше, чем все великие завоеватели вместе взятые? Разве не оставил Бальзак в человечестве след более глубокий, чем Наполеон?
Могущественные властители одного дня и могущественные властители тысячелетий или, говоря другими словами, вечности.
После кратких пометок Наркеса Баян с огромным интересом стал просматривать очень подробные конспекты по книге Френсиса Гальтона «Наследственность таланта».
…Я заключаю, что каждое поколение имеет громадное влияние на природные дарования последующих поколений и утверждаю, что мы обязаны перед человечеством исследовать пределы этого влияния и пользоваться им так, чтобы, соблюдая благоразумие в отношении к самим себе, направлять его к наибольшей пользе будущих обитателей земли.
…Естественная даровитость представляет непрерывную цепь, начинающуюся от непостижимой высоты и спускающуюся до глубины почти неизмеримой.
Дальше в конспектах шел алфавитный список букв и означаемых ими родственников мужского пола. Здесь же Наркес переписал многочисленные таблицы, подтверждающие основную мысль книги Гальтона: «Чем человек способнее, тем многочисленнее должны быть его даровитые родственники».
Гальтон привлекал огромное количество фактов, изучая действие своего закона взаимосвязи гениального человека с его талантливыми родственниками в отношении судей, полководцев, писателей, ученых, поэтов, музыкантов, живописцев, гребцов, борцов. Он прослеживал в своей книге также закон повышения даровитости в семействах.
Баян не стал изучать подробно математический метод разработки вопросов наследственности – биометрию, предложенную английским антропологом, и просматривал лишь отдельные, помеченные знаками места.
…Если бы мы могли поднять уровень нашей породы только на одну ступень, то какие огромные перемены получились бы в результате! Число людей, хорошо одаренных от природы, соответствующее числу современных нам замечательных личностей, увеличилось бы более чем в десять раз, потому что тогда на каждый миллион их приходилось бы по 2423 человека вместо 233, но еще гораздо важнее для успехов цивилизации была бы прибыль в высших умственных сферах.
…Мне кажется, что для благоденствия будущих поколений совершенно необходимо поднять настоящий уровень способностей.
Под конспектами по Гальтону стояла краткая запись:
«Гальтон как мыслитель и как ученый на несколько голов выше, чем Нордау, хотя последний и позволяет себе смеяться над ним, заведомо и в угоду себе искажая смысл труда Гальтона и называя его «Наследственной гениальностью».
Весь во власти удивительного чувства, возникшего от знакомства с трактатами великих ученых, Баян стал листать страницы дальше. На глаза ему попался афоризм Бальзака:
«Бог может воссоздать все, за исключением другого бога; гений может воссоздать все, за исключением гения».
Прочитав эти слова, Баян улыбнулся. Они были написаны явно не об Алиманове. Он взял с полки еще одну тетрадь в старом потрепанном переплете.
На титульном листе ее детским неуверенным почерком было старательно выведено: «Литературная тетрадь». В ней были ранние стихи и рассказы Наркеса. Судя по датам, они были написаны им в детские годы. Баян медленно листал страницы, проглядывая названия рассказов. «Первый нокаут», «Тигровый питон», «Полосатый бык», «Шерлок Холмс в 1906 году», «Монолог гения»…
«Очень необычное название… Что же это за монолог?» – подумал юноша. С первых же строк его охватили ярость и дерзость гения, перед которым не мог устоять никто.
Монолог гения Это я рождался в домах ничем не выдающихся родителей, честолюбивых, властных, жестоких, но не сделавших ничего значительного при жизни.
Это я проходил от рождения до юности путь, который другие не проходят и за целую жизнь.
Это я тысячелетиями подвергался в юности насмешкам за свою любовь к искусству и наукам, насмешкам людей, считавших, что я зря и бесприбыльно провожу время, насмешкам тех людей, которые считали каждый день копейки и не знали, что такое миллионы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42