Но я шлепнул ее по мягкому месту, и она все-таки облачилась в это прискорбное одеяние. Должен признаться, что, к моему удовлетворению, перебитых стражников попадалось на глаза намного больше, чем рабов, и нам волей-неволей приходилось ждать. Хотя у меня так и чесались руки вступить в бой и сражаться рядом со своими товарищами-рабами, я испытывал странно противоречивое чувство ответственности за Натему.
Она не могла быть чистым злом; возможно, она и вправду полюбила меня, и это сразу же возлагало ответственность на мои плечи. И даже если она не любила, я вовсе не упивался мыслью о том, чтобы ее лучистая красота досталась на растерзание неистовой армии убивающих, поющих и буйствующих повсюду рабов.
Поэтому мы пробирались туда, где, как она обещала, будет безопасно, и вот путь нам преградили пятеро чуликов , прихвативших для развлечения трех девушек. Эти чулики явно не стремились, присоединиться к сражавшимся.
Они увидели Натему и рассмеялись, сверкая клыками.
— Оставь ее, раб, и можешь возвращаться!
— Отдай ее нам, и тебя не убьют!
— Клянусь Ликшу Вероломным, а она красотка!
Я загородил Натему. Мы должны были проследовать дальше, к апартаментам знати. Чулики перестали смеяться. Они выглядели озадаченными. Трое из них выхватили шпаги и кинжалы.
— Что, раб? Ты оспариваешь приказ хозяев?
— Эта девушка вам не достанется, — мягко сказал я. — Она моя.
И услышал, как тихо охнула Натема.
Три сгрудившиеся рабыни едва ли заслуживали мимолетного взгляда. Все мое внимание сосредоточилось на наемниках. Будь они ошами , соотношение сил было бы равным. Я выставил ногу вперед и взял на изготовку шпагу и кинжал, как научил меня давным-давно мой старый наставник-испанец.
«Французская школа фехтования отличается изяществом и точностью, — говаривал он. — И итальянская — тоже». Он учил меня изящному искусству фехтования малой шпагой. Орудуя этой колючкой, можно делать выпады и парировать. Орудуя же более тяжелой, более жесткой елизаветинской шпагой, как клинок, что я сжимал, требовалось увертываться или уклоняться от выпада или же пускать в ход кинжал, помощник шпаги, хикдар джиктара . Тем не менее я мог прилично фехтовать шпагой и без мэнгоша . Я не испытываю от этого большой гордости. Точно так же обстоит дело с моей способностью бегать по рее брамселя в шторм или проплывать невероятные расстояния под водой, не выныривая, чтобы глотнуть воздуха. Ты есть то, что ты есть, такова твоя природа.
Нынче, то есть в двадцатом веке, фехтование — спортивная игра, которой обучаются в университете. Она столь же далеко отстоит от искусства смертельной схватки на шпагах, как Земля от Крегена. La jeu du terrain тоже имеет отдаленное отношение к яростным и смертельным крегенским схваткам на мечах. Учитывая невесомую легкость современных спортивных шпаг, парирование, спасающее от вспыхивания лампочек и звонка, отмечающих укол, прошло бы едва замеченным. Любому юному хлыщу, фехтующему на спортивных шпагах в университете, нечего и надеяться уцелеть на Крегене без решительного изменения своей техники, которое было бы весьма благотворно.
Однако в то время, о котором я рассказываю, я фехтовал по большей части саблей при абордаже и палашом или гладиусом верхом на зорке или ваве . Шпаги я не держал в руках много лет. Все схватки на мечах идут от сложного к простому. Эти чулики из-за узости коридора, сужавшегося здесь еще больше из-за огромной пандахемской вазы, могли наступать на меня только по двое. Отлично. Значит, по двое и будут умирать.
Между стен зазвенели клинки. Я парировал клинок первого кинжалом, накрутил шпагу второго чулика на свою, повращал запястьем, сделал выпад, вытащил окровавленный клинок и опять парировал кинжалом возобновившуюся атаку первого. Все это происходило очень медленно. Да, медленно — но смертельно.
Моя шпага парировала клинок третьего противника — он с отвагой перешагнул через дергающееся тело товарища, чтобы добраться до меня, но прежде, чем сумел как следует сцепиться со мной, я насквозь пронзил горло первому, а затем отпрыгнул в сторону, дав длинному выпаду пройти мимо. Я быстро сблизился с чуликом и вонзил ему в живот кинжал. Мгновенно вынув оба клинка, я прыгнул, чтобы встретить последних двух противников, — и при первом же натиске моя трофейная чуликская шпага с предательским «дзинь» сломалась пополам.
Я услышал крик женщин.
Кровь сделала пол скользким. Я швырнул в чулика рукоять. Он ловко увернулся. Пламя светильников поблескивало на его желтом лице. На мгновение бой стал ближним и смертельно опасным. Чуликов сдерживал только мой кинжал. Затем я выхватил из ножен шпагу, взятую у воина в кольчуге, что так доблестно дрался и геройски погиб. В самом деле, клинок его оказался настоящим чудом! Баланс и быстрота! Сверкающая сталь воткнулась меж ребер предпоследнего противника.
Единственный оставшийся в живых чулик уставился в потрясении и ужасе на трупы четырех своих товарищей. Он попытался сбежать, и я решил позволить ему это сделать. Я посторонился, пропуская его по коридору, и, подняв окровавленный клинок, иронично отдал ему честь.
Боковым зрением я уловил движение, обернулся и увидел, как рабыни поднимаются. На двух еще сохранились остатки облачения из жемчужных ожерелий. Само собой, эти наемники-головорезы прихватили самых хорошеньких. Затем я перевел взгляд на третью — обнаженную, дрожащую, но с глазами, полными огня, которую я знал, помнил и любил, — Делию, мою Делию…
Я быстро оглянулся. Чулик , которому я был готов дать уйти, шел на сближение и намеревался любезно всадить мне шпагу меж ребер. Мое мнение о нем как о бойце изменилось не в лучшую сторону. На такой дистанции ему следовало бы воспользоваться кинжалом. Поступи он так, я бы об этом сейчас не рассказывал. Я отбил длинный клинок кинжалом и вонзил шпагу ему в живот. С миг он извивался на клинке; затем я вытащил шпагу, и он рухнул, заливая пол кровью.
Натема кинулась ко мне на шею, дрожа и рыдая.
— Ах, Дрей, Дрей! Ты истинный боец Зеникки, достойный Знатного Дома Эстеркари!
Я попытался стряхнуть ее.
Я глядел на Делию с Синих гор, выпрямившуюся во весь рост, обнаженную, испачканную, с пыльными и растрепанными волосами, упругим и твердым телом. Она смотрела на меня прозрачными карими глазами — и не боль ли я в них увидел? Или это было презрение и гнев, или холодное безразличие?
Внезапно нас окружили одетые в зеленое вельможи, хлынувшие в коридор, во главе с Галной, чье белое лицо исказилось, когда он увидел Натему. Он в ужасе закричал и обернул ее пылающую наготу мишурным плащом одного из вельмож. Рабынь оттеснили назад, когда принцессу заключили в крепкий частокол из живых тел. Произошла некоторая сумятица.
И тут Гална увидел меня.
Глаза его всегда излучали злобу, но теперь они сузились и безжалостно и злобно буравили меня. Он поднял шпагу.
— Гална! Дрей Прескот… — Натема осеклась. Она снова повысила голос, опять став надменной, самоуверенной хозяйкой наивысших чудес Крегена. — С ним надо хорошо обращаться, Гална. Позаботься об этом.
— Слушаюсь, принцесса, — Гална резко повернулся ко мне. — Отдай клинок.
Я послушно протянул шпагу чулика , уже подобранную мной. Протянул также и чуликский кинжал, который, в отличие от моего джиктара , не подвел меня. Теперь набедренная повязка скрывала широкий пояс, а пустые ножны хлопали по ногам. Гална позволил мне сохранить их — эти, как он полагал, мишурные сувениры.
Я попытался было пойти следом за Делией, но в забаррикадированных покоях знати двигалось взад и вперед множество народа — надменные молодые люди, дворяне, офицеры, брави из Дома Эстеркари, Понтье и многих других, объединившихся вокруг этих двух Домов ради предстоящей великой охоты на рабов. Я потерял Делию. Натема приказала мне принять ванны девяти видов, а затем направиться в свою комнату. Словно я какой-то мальчишка-гардемарин, попавшийся на ребяческой выходке и посланный в наказание на топ мачты!
— Я пришлю за тобой, раб, — были ее прощальные слова. Да плевал я на нее с высокого дерева. Делия… Делия!
Натема ради своего достоинства и положения должна была демонстрировать перед всеми гордость и надменность. Она не могла показывать любви к рабу, которую столь недавно пылко демонстрировала мне, обнаженная, умоляющая на коленях. Но когда она пришлет за мной — что я смогу сделать, что сказать?
Раздался робкий стук в дверь, едва слышный. Когда я открыл, в комнату ввалился Глоаг, с окровавленным телом, мертвенно-бледным лицом, стискивая в кулаке обломок копья. Глоаг посмотрел на меня.
— День настал, Глоаг?
Он покачал головой.
— Они применили аэроботы, прилетели на крышу и забросили бойцов к нам в тыл — людей, зверей и наемников, с мечами, копьями и луками. У нас не было никаких шансов. — Он осел, израсходовав последние силы.
— Дай-ка я промою тебе раны.
Он с трудом раздвинул губы.
— Это по большей части кровь проклятых стражников.
— Рад слышать.
Он не сказал, что привело его сюда. Этого и не требовалось. Я принес воду в чаше, мази для ран и кровоподтеков, свежие полотенца и помог ему. Затем отодвинул от стены низенькую кровать на колесиках и показал место за ней между стеной и полом.
Глоаг стиснул мне руку и прохрипел гулким голосом:
— Да прольет на тебя свою милость Мезта-Макку, Отец всего сущего!
Я ничего не сказал и просто задвинул кровать обратно, пряча его.
Избиение рабов в опаловом дворце принцессы Натемы Кидонес из Знатного Дома Эстеркари продолжалось три дня. Многие прибывшие подавить бунт рабов носили яркие разноцветные ливреи союзных Домов, объединившихся с Эстеркари. Городская стража в ало-зеленых мундирах тоже действовала энергично, ибо восстание угрожало безопасности всего города.
В течение этого периода я приносил спрятанному у меня под кроватью Глоагу еду и вино, заботился о нем, разговаривал с ним, так что мы стали лучше понимать друг друга.
— Я слышал, ты здорово владеешь шпагой и кинжалом, — сказал он, выскребая чашу коркой хлеба.
— Я мог бы показать тебе стиль фехтования оружием поменьше шпаги, без кинжала, способный поразить многих головорезов.
— Ты поучишь меня фехтованию?
— А ты знаешь план дворца?
Глоаг знал. Возможно, он плохо знал город, но путь в опаловом дворце мог отыскать достаточно легко, ориентируясь в тайных ходах и стоках. Он не сбежал потому, что считал своим долгом драться вместе с рабами. Теперь он застрял у меня в комнате, как в капкане. Я обещал Глоагу заняться его обучением.
Мне кажется, что страшного возмездия, обрушенного на рабов, избежали только Делия, две рабыни в жемчугах, Глоаг и я сам. Когда всех рабов перебили, Знатный Дом потратил целое состояние на покупку новых. Это был серьезный удар — чисто финансовая потеря от бунта рабов.
Натема прислала за мной, и опять, одетый в дурацкий наряд, новый — еще более роскошный, чем прежний, с массой ярко-алых деталей, я отправился со стражниками и Нижни. Мы вышли на высокую крышу, выходящую на широкий рукав дельты со стороны, обращенной к морю. Над головой кружили чайки с широким размахом крыльев. Солнца искрили в воде, а воздух свежо и остро пах морем, особенно после тошнотворной замкнутости дворца. Я расправил грудь и наполнил легкие воздухом, наслаждаясь знакомым запахом.
Со стороны суши от нас располагался город — великолепие цвета и света, с высокими шпилями, куполами, башнями, зубчатыми стенами, создающими беспорядочную путаницу перспектив. За каналом пламенели на фоне флагштоков лилово-охровые вымпелы Дома Понтье. Дальше находились другие анклавы, построенные на островах дельты. Со стороны моря я видел — и как при этом забилось мое сердце! — мачты кораблей, причаленных у скрываемых стенами и крышами пирсов.
В этом скрытом саду на крыше царило буйство тысячи душистых цветов, клонились на ветру тенистые деревья, в нишах, обвитых плющом, стояли мраморные статуи, журчали фонтаны воды. Натема ждала моего падения ниц, раскачиваясь в кресле вроде гамака, лицом к поручням у отвесной стены высотой в тысячу футов.
У ног Натемы, усыпанных самоцветами, сидела, согнувшись, одетая в жемчуга и перья, Делия из Дельфонда.
Я удержал бесстрастное выражение лица. Я мигом оценил ситуацию, и нависшая над Делией опасность заставила меня задрожать.
Ибо Делия ахнула при виде меня, и гордое лицо Натемы повернулось к ней, и на лбу у принцессы появилась легкая нахмуренность.
Беседа пошла своим чередом — именно так, как я ожидал. Мой отказ поразил Натему. Она велела рабам отойти за пределы слышимости и взволнованно рассматривала меня. Легкий ветерок ерошил ей волосы, васильковые глаза были одновременно горящими и томными. Она выглядела очень красивой и желанной.
— Почему ты отказываешься, Дрей Прескот? Разве я не предложила тебе все?
— Мне думается, — осторожно ответил я, — что ты велишь убить меня.
— Нет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27