Он считал, что этого достаточно против легко вооруженных солдат нерегулярной армии. В этом сражении важнее мобильность, чем защита и ударная сила атаки.
Ашот в любом случае не планировал никаких громоподобных вылазок. Если его малое количество кавалеристов покинет безопасность лагеря, то их проглотит море бедуинов. Их целью являлось обеспечение резкого быстрого контрудара, если возникнет угроза прорыва врага сквозь передние ряды.
Конечно, Менандр и Евфроний с ним спорили.
— Нельзя разбить врага без преследования кавалерией, — разумно указал Менандр. Евфроний согласно кивнул.
— Не требуется, — спокойно ответил Ашот. — Мы не выступаем против дисциплинированных солдат регулярной армии, которые перегруппируются после поражения. Бедуины вообще имеют смутное представление о построении. Они будут атаковать, как маньяки, но если мы их отобьем, сильно обескровив, то они решат, что боги не благоволят этому делу. Они растворятся в пустыне и вернутся к своим стадам. Для наших целей этого достаточно. Они не будут на стороне Абрехи, когда Эон и Вахси станут штурмовать Сану.
Конечно, это не убедило Менандра и Евфрония. Но молодые парни удовлетворились долгим обменом мнениями по вопросу старческого слабоумия.
Ожидая атаку, Антонина делала меньше, чем кто-либо. Она просто следовала совету Ашота, лучше сказать: инструкциям — и оставалась на своем месте. Прямо в центре лагеря, где все могли ее видеть и слышать.
— Твоя работа — это просто придавать войскам уверенность, — весело объяснял Ашот. — И все, Антонина. Просто стой там, такая же целеустремленная, как Афина, и выкрикивай одобрения. И обязательно надень эту похабную кирасу.
Антонина надела кирасу при помощи служанки Кутаны. Глядя вниз на свои огромные латунные сиськи, она отреагировала обычным образом.
Веселье Ашота прошло.
— И попытайся не хихикать, — проворчал он. — Это плохо выглядит, когда так себя ведет командир во время отчаянного сражения.
Антонина захихикала.
Теперь, ожидая атаку, Антонина без труда сдерживала смех. Внешне она поддерживала невозмутимый вид, но внутренне очень боялась. Если сказать по правде, была в ужасе.
Ашот легко может делать свои ветеранские заявления, а молодые офицеры — с уверенностью объявлять о предстоящем развитии событий. Но все, что видела Антонина, уставившись на орду вопящих кочевников, несущихся вниз по склону, как природный катаклизм, сопротивляться которому невозможно, — это волна насилия и убийства.
Она проклинала вес неудобного оружия, но тем не менее изменила положение ремня, на котором у нее через плечо висел пистолет. Ее рука потянулась к рукоятке «меча». После того, как пальцы сжались вокруг простой деревянной ручки, Антонина почувствовала, как возвращается уверенность. Она и раньше пользовалась этим мясницким ножом — и пользовалась успешно, чтобы защититься от насилия и убийства, когда нанятые малва головорезы напали на нее в Константинополе. Позднее Маврикий купил мясницкий нож и передал ей, как ее личное оружие для сражения на ипподроме. «Спроси любого ветерана, Антонина, — заявил он ей тогда. — И все они скажут тебе: ничто так не важно во время сражения, как иметь при себе надежное, проверенное в деле оружие».
Мясницкий нож принес ей уверенность. И еще большую уверенность принесли слова, которые прошептал Ашот:
— Это просто еще одна драка в кухне, Антонина. Подобная той, в которой ты участвовала раньше.
Гранаты начали падать среди арабов. Лишь немногие из них не попали по целям. Управляющиеся с пращами сирийцы теперь сами стали ветеранами. Уверенность, которую они приобрели, добавленная к их навыкам, обеспечивала убийственную партию гранат.
Как и раньше против кавалерии, основной эффект от взорвавшихся гранат был моральным. От этих грубых приспособлений погибли отдельные арабы, и лишь немногие получили серьезные ранения. Большинство потерь понесли животные, но даже верблюды серьезно не пострадали. В предыдущий год, когда гранаты использовались против восставших катафрактов Амброза на вымощенных улицах Александрии, картечь из взорвавшихся гранат повредила незакрытые броней ноги лошадей. Но здесь, на песке пустыни, рикошетов, которые могли бы увеличить количество ранений, не было.
То есть верблюды сильно не пострадали физически. Но эти животные оказались совершенно непривычны к артиллерийскому огню и сразу же начали паниковать. Звук и ярость взрывов вызвали большую часть этого ужаса. Но даже вид горящего запала у летящей гранаты вызывал падение верблюдов — и они начали отступать.
Верблюды — это крупные животные, тяжелее лошадей. После того как они начали бросок вниз по склону, их было невозможно остановить. Но бросок, когда сотни верблюдов падали или от ран, или просто от страха, превратился в нечто подобное лавине. Да, лавина — страшная вещь. Но у нее совсем нет мозгов. К тому времени, как тысячи бедуинов собрались у подножия возвышенности, примерно в пятидесяти ярдах от передней линии римлян, они оказались не более скоординированы и не более осознавали свои цели, чем сдуваемый ветром снег.
Евфроний отдал приказ.
— Готовьсь! — Антонина задержала дыхание. — Огонь!
Пятьдесят ярдов — это в радиусе действия аркебуз. Некоторые пули прошли мимо, а многие просто были похоронены в песке. Но из сотен выпущенных во время первой партии почти четверть нашла человеческие цели.
Практически не имело значения, куда попали пули — в голову, туловище или конечность. Скорость полета выпущенной из ствола пули быстро падает. Но на расстоянии пятидесяти ярдов скорость упала не настолько, чтобы свинцовые восьмидесятимиллиметровые снаряды не сыграли роли. Тяжелые пули на таком расстоянии вызывали жуткие раны — и ударяли с невероятной силой. Руки отлетали в стороны. Трескались бедренные кости. Люди умирали просто от шока.
Первая линия мушкетеров отступила, ее заменила вторая. Антонина ожидала, что Евфроний отдаст приказ стрелять немедленно, но сириец ждал, пока рассеется густой дым. Антонина стала нетерпеливо приплясывать, пока не поняла, что делает, и не заставила себя стоять спокойно.
Сдерживаться было трудно, хотя Антонина и понимала, почему Евфроний бездействует: невозможно ничего разглядеть более чем в нескольких ярдах от передней линии. И было бы невозможно даже в дневное время. Даже верх возвышенности скрывал дым. Пока дым не рассеется, мушкетеры смогут стрелять только наугад.
В дыму начали появляться просветы. Евфроний отдал приказ, и аркебузы снова прогрохотали.
Вторая линия отступила и вперед вышла третья. К этому времени, как увидела Антонина, первая линия уже перезарядила оружие и была готова снова стрелять.
Антонина испытала определенное женское самодовольство. Как она знала, ее войска могли стрелять гораздо быстрее, чем войска ее мужа. Несмотря на тот факт, что и те, и другие использовали однотипное оружие, у ее солдат рядом стояли жены. В Когорте Феодоры насчитывалось в два раза больше ручных пушек, чем стрелков. Женщины перезаряжали оружие. Как только мужчины выстреливали, им в руки передавалось другое оружие, а жены брались перезаряжать только что использованное.
С этим преимуществом Когорта сможет добиться скорости стрельбы, приближающейся к скорости солдат Веллингтона. Конечно, по мере продолжения сражения скорость быстро упадет. После того как из грубых аркебуз произведено несколько выстрелов, остатки пороха скапливаются внутри. Оружие следует чистить, перед тем как снова заряжать, и даже опытные и ловкие сирийские женщины не могут сделать это мгновенно.
Тем не менее…
— Огонь! — услышала она крик Евфрония. Третья линия выстрелила.
Единственная причина, по которой ее войска не поддерживали более высокую скорость стрельбы, заключалась только в том, что клубы дыма должны были рассеиваться перед тем, как они смогут целиться. Если бы дул сильный ветер, то они могли бы практически неустанно бить арабов.
Антонина выругалась на легкий пустынный ветер. Ругательство оказалось эффективным. Внезапно сильный порыв продул огромную дыру в дымовой завесе.
Через несколько секунд проем закрылся после второго выстрела первой линии. Но в эти секунды Антонина увидела причиненные ими разрушения.
К этому времени, точно так же, как и во время схватки в кухне в Константинополе, Антонина не чувствовала ничего, кроме контролируемой ярости. Но даже с жаждой битвы, горящей у нее внутри, она была рада, что видит происходящее только в тусклом лунном свете. Вопли, доносящиеся из темной массы сражающихся людей, и так заставляли кровь стыть в венах.
«Это должен быть чистый ужас».
Однако мысль маячила только на грани сознания. А главным было понимание: враг достаточно пришел в себя, чтобы изменить тактику. Вопли боли приглушались сумасшедшими, неистовыми криками и приказами. Смутно просматриваемое движение сливалось воедино и растекалось на стороны.
— Они идут по флангам! — заорал Ашот достаточно громко — его услышали во всем римском лагере. Сразу же после этого густого баритона Антонина услышала высокий голос Менандра. Молодой катафракт менял позиции подчиненных ему пикинеров, прикрывая ими все четыре стороны лагеря.
Секунды спустя Евфроний сделал то же самое. Командующий Когорты концентрировал половину своих мушкетеров на южном фланге лагеря, лицом к возвышенности. Теперь он начал перемешать подразделения на другие три стороны.
Не прошло и двух минут, как римское построение стало классическим пехотным квадратом, который ощетинился длинными мушкетами и пиками. Арабы окружали лагерь со всех сторон, атаковали по всем четырем небольшими группками, которые бросались на римлян.
Впервые в работу вступили пикинеры. Несмотря на молодость, Евфроний был слишком хитер, чтобы тратить целые залпы на небольшие группы вражеской кавалерии. Угроза этих залпов по большому счету и была тем, что держало врагов на расстоянии. Если бы римские мушкетеры стреляли слишком часто, то их оружие безнадежно засорилось бы.
Поэтому Евфроний терпеливо ждал, пока не увидел, как в одном месте собралась достаточно большая группа арабов. Тогда и только тогда дым наполнил воздух. А тем временем работали пики, удерживая на расстоянии небольшие группки арабов — иногда только и одного человека, — которые пытались прорываться сквозь римские ряды.
«Работали» — это по большей части означало просто удерживали позиции. Нечасто требовалось по-настоящему протыкать врагов.
Это не происходило по причине трусости тех, кто выступал против пик. Никто не сомневался в смелости бедуинов или их готовности броситься на римские ряды. Но срабатывал один простой фактор, который часто замазывается историками и всегда поэтами и бардами. Они не говорят, что лошади и верблюды — уравновешенные, трезвомыслящие, здравые, рациональные существа, и их нельзя заставить броситься на стену из пик или копий. Некоторое количество верблюдов или случайно, или оттого, что пребывало в полубессознательном состоянии от ран, натыкалось на копья. Копья валили их наземь вместе с ездоками. Но огромная масса животных отшатнулась, несмотря на крики и команды их хозяев.
Антонина через несколько минут почувствовала, как ее напряжение спадает. Ей говорили — заверяли ее — что это будет так. Ее муж, Маврикий и Ашот. Тем не менее увидеть — значит поверить.
«Стой на месте, любовь моя, — говорил ей муж. — Просто удерживай позиции, пиками, копьями и ручными пушками. Никакая конница в мире не сможет тебя сломить, если только они не сломят твою волю. Может артиллерия, но с ней тебе столкнуться не придется — там, куда ты отправляешься».
На протяжении лет Антонина сомневалась во многих вещах относительно себя. Но никогда — в своей воле. Она была маленькой женщиной, но в ней имелся стержень, достойный Атланта.
Поэтому пока битва яростно продолжалась, Антонина делала именно то, что говорил ей Ашот, а до него — ее муж и Маврикий. Она просто стояла в центре лагеря и выглядела спокойной и уверенной. Иногда выкрикивала одобрительные слова, подбадривала своих солдат, насвистывала мелодии — все, что угодно, только бы не хихикать.
Но ей только один раз пришлось сдерживать желание хихикнуть. Ее служанка Кутина, у которой во время сражения не было никаких обязанностей, настояла, чтобы находиться рядом с Антониной. Пришел момент, когда Кутина кивнула с умным видом, словно подтвердилось какое-то ее внутреннее подозрение.
— Я знала это, — сказала она. Молодая египтянка бросила взгляд на стену пик и мушкетов и спокойно сняла их со счета. — Они боятся твоих огромных сисек, вот в чем дело. Именно поэтому они и не подходят ближе.
В самом конце Антонина выучила еще один урок. Ее муж и Маврикий, и Ашот тоже говорили ей об этом. Она забыла или просто не верила до конца.
Сражения — вещи непредсказуемые. Сам хаос во плоти.
Бедуины наконец сломались и вопили в отчаянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63