Пролистав том, Томазо с неудовольствием отметил, что мысли Бруно изрядно искажены, а текст повсюду сквозит желаниями просидевшего двадцать шесть лет в одиночной камере мужчины, и лишь тогда вернулся к снятому им с книги последнему письму. Это был почерк Генерала.
«Ты своего добился, — писал Генерал. — Его Святейшество снова в восторге. Будет неплохо, если ты когда-нибудь научишься не только прыгать через голову начальства, но и думать своей. Но теперь уже поздно: взялся — значит делай. Прощай…»
Томазо похолодел.
— Они что… хотят, чтобы я сам все это проверял на индейцах? — не веря в такой цинизм, выдохнул он.
Судя по записке Генерала, Папа именно этого и хотел.
Первым делом Амир, заткнув ноздри пропитанным уксусом хлопком, осмотрел восьмерых женщин. Вонь в трюме стояла невыносимая, многолетняя, но, кроме одного подозрения на кожную болезнь и одной недавней беременности, черные рабыни, как ни странно, были здоровы. Одна беда, насиловали их каждый день и по многу раз: и члены команды, и охрана, и даже высший командный состав.
— Распорядитесь, чтобы вон ту, с краю, не трогали, — попросил он управляющего.
— Почему? — не понял тот.
— Она беременна.
— Ну и что?
— Может быть выкидыш.
— Ну и что?
Амир на секунду задумался.
— Иногда это сопровождается кровотечением и смертью.
— Да не смеши! — рассмеялся управляющий. — Она же здоровая, как лошадь! Что ей сделается?!
Похоже, границы полномочий Амира как судового врача где-то здесь и заканчивались. А потом хочешь не хочешь, а пришлось опускаться в трюм к мужчинам.
Дикари сидели в полной темноте, и когда Амир спустился на единственное освещенное пятно, прямо под лестницей, в него впились десятки и десятки глаз. Сердце зашлось.
Привыкая к темноте и постепенно изгоняя из груди мгновение испуга, Амир пригляделся. Негры сидели плотными рядами — спина к спине — и выглядели такими же испуганными, как, вероятно, он сам только что.
— Амир, — ударил себя в грудь Амир.
Дикари молчали.
Амир огляделся и тут же обнаружил возможного пациента. Крупный, покрытый шрамами мужчина, скорее всего, был ранен при поимке в плечо, и, хотя рана гноилась, выглядел он хорошо: глаза ясные, а кожа без этого серого оттенка, какой бывает при абсцессах у черных.
Амир осторожно переместился на полшага к нему и медленно присел на корточки. Поставил перед собой купленный на задаток жалованья кожаный кофр, не отводя глаз от пациента, открыл и на ощупь нашел и оторвал клочок хлопка. Протянул хлопок правой рукой, а левой осторожно показал на рану.
— Промокни.
Раб молчал, смотрел ему прямо в глаза и не двигался с места.
Амир медленно положил кусок хлопка на пол перед пациентом, еще медленнее встал и отступил на те же полшага назад. Огляделся и вдруг обнаружил то, что ему надо. В двух шагах от лестницы сидел и тихонько раскачивался из стороны в сторону молоденький, лет пятнадцати, парнишка.
— Разрешите, — властно распорядился Амир и протиснулся сквозь двух разом отстранившихся рабов.
Это был самый обычный вывих плечевого сустава, и парнишка сидел именно так, как надо. Амир резко присел рядом, вцепился в больную руку, рванул вниз и, когда мальчишка заорал, был уже рядом с лестницей. Взлетел наверх и, только оказавшись на палубе, с облегчением выдохнул.
— Ты там не убил кого? — заинтересованно заглянул в трюм управляющий.
— Нет, все в порядке, — вытер лоб Амир. — Но, думаю, дня три мне там лучше не показываться.
Бруно видел, в каком состоянии вернулся его подмастерье, а потому помог ему стянуть сапоги, притащил тазик с водой и полотенце, а потом вздохнул… и последовал примеру Иисуса. Кое-как вымыл воняющие залежалым сыром ноги, торопливо их промокнул, а потом отошел в свой угол и до середины ночи наблюдал, как охает, вздыхает и ругается над обтянутой сафьяном книгой сеньор Томазо.
А поутру, когда подмастерье снова ушел, Бруно метнулся к принесенной вчера шкатулке, открыл и первым делом вытащил книгу. Открыл где-то посредине и замер. Эти мысли, хотя и выраженные как-то фривольно, без математической строгости, принадлежали ему.
— Откуда?!
Бруно вернулся к титульному листу и прочитал имя автора:
— Томмазо Кампанелла…
Захлопнул книгу и осел в кресло сеньора Томазо.
Подмастерье, хотя и подписался чужой фамилией, сделал то, за что мастера цеха часовщиков без промедления отрубали кисти рук, — поставил свое клеймо на чужую работу.
Когда Томазо уже шел по коридору в зал заседаний Совета, его обогнал едущий на руках двух монахов Гаспар.
— Генерал умер.
— Как? — замер Томазо. — Когда?
Гаспар яростно хлопнул одного из носильщиков по тонзуре, и монахи послушно, как лошади, встали.
— Сегодня ночью. Скоропостижно. Врачи сказали — удар.
— Какие врачи? — насторожился Томазо. — А что говорит его собственный врач? Еврей… не помню, как зовут.
— Этих врачей привел Хорхе. А тот еврей уже в Инквизиции. Кто-то сказал, что когда-то он был крещен, и ему вменили вероотступничество.
— Но это же ложь! — начал Томазо и осекся. Это был обычный ложный донос, каких сам Томазо организовывал десятки — на всех, кого следовало устранить. Нормальная практика.
— Тебя сошлют, — покачал головой Гаспар.
— Знаю, — отмахнулся Томазо.
Гаспар заинтересовался:
— А куда сошлют, уже известно?
— В Парагвай. Индейцев одомашнивать.
Гаспар охнул:
— Вот черт! — И тут же спохватился: — Тогда тебе этот часовщик, наверное, не нужен? Отдай его наконец мне! Ты же обещал!
— Да забирай! — раздраженно махнул рукой Томазо и, пропустив Гаспара впереди себя, вошел в зал заседаний.
Там были все… кроме Генерала. И на его месте уже сидел брат Хорхе.
— Томазо, — масленно улыбнулся Хорхе, — ты еще здесь?
— А где я должен быть? — опешил исповедник.
— А разве ты не получил направление в новое место?
Томазо пожал плечами:
— Получил. Еще вчера.
— Ну так и езжай.
— Но я же член Совета… — ткнул рукой в сторону овального стола Томазо.
— Уже нет.
Пока Томазо обошел свою личную агентуру, предупредил каждого о своем отъезде и приказал на два-три года «залечь», он прошел через несколько стадий — от бешенства до острой тревоги. И дело было даже не в том, что Генерала определенно отравили, на этот раз свои. К этому старик давно был готов. Дело было в том, что там, на самом верху, словно повернулась стрелка часов, и все разом переменилось. Друзья уже не были столь однозначными друзьями, а враги… теперь все это напоминало достаточно сложное алгебраическое уравнение.
— Мой враг — и друг моего друга, и враг моего врага… — бессмысленно пробормотал Томазо, поднялся по ступенькам и ввалился в дом. — Бруно!
— Я здесь.
Томазо обернулся. Бруно стоял здесь же, за дверью. Вот только в руке у него был узкий арагонский кинжал. Томазо немедля ударил его дверью и понял, что опоздал: кинжал уже вошел ему в бок, и бедру сразу стало горячо.
— Бруно… — выдохнул Томазо, — т-ты…
— Ты поставил свое клеймо на мою работу, подмастерье, — придерживая дверь, произнес часовщик, — и ты мне больше не нужен.
И ударил еще раз.
Час девятый
Бруно успел прочитать не все, что лежало в шкатулке, но главное понял: самый крупный «регулятор хода» в мире — Папа Римский — его конструкцию одобрил и, более того, требовал ее немедленного воплощения. Причем здесь, в шкатулке, лежало все: маршрутная карта, верительные грамоты ко всем нужным лицам, векселя Ордена на немыслимую сумму, свежие, еще не затрепанные документы на имя Томазо Хирона и полномочия. Огромные полномочия.
Бруно прекрасно помнил, как выручили его бумаги на имя Руиса Баены. Он точно знал, что ни сеньор Томазо, ни кто-либо другой просто не в состоянии выполнить поручение Папы. Да и не в Папе было дело: заказчиком курантов — огромных, на все мироздание — мог быть кто угодно, но Мастером-то был он один!
И Бруно не колебался. Трижды ударил Хирона кинжалом в живот, прошел в комнату, переоделся в платье Хирона, взял со стола шкатулку и выскочил на улицу. В первой же обменной конторе Ордена сдал один из векселей и получил несколько сотен мараведи наличными и сдачу таким же векселем, и нанял первую же приличную карету, какую встретил.
— В Коронью! — распорядился он.
Именно из этого порта, судя по маршрутной карте, должен был отплыть в Новый Свет его подмастерье.
Амир терпеливо прождал два дня, а когда на третий спустился в трюм, увидел, что все удалось. Явно заметившие, что парню полегчало, дикари приняли врача широкими белозубыми улыбками.
— Ам-мир… — пронеслось по рядам. — Ам-мир…
И началась нормальная работа.
Собственно, болезней было только три: расстройства от непривычной пищи, старые нагноившиеся раны, полученные при поимке, и потертости от грубо откованных кандалов. И Амир, уже видевший подобную картину среди рабов Гранады, был к этому готов. От расстройства помогал древесный уголь с кухни. Раны нещадно чистились и смазывались растворенной в дешевом вине хвойной смолой. Этим добром истекала под яростным солнцем каждая деревянная деталь корабля. А для устранения потертостей Амир выпросил у боцмана мешок пакли и показал еще не привыкшим к своей новой судьбе дикарям, как изготовить простейший подкандальник.
— Смотри-ка, две недели в пути, а ни одного трупа, — с явным удовлетворением отметил наконец управляющий.
— Если вы не запретите насиловать беременную, у вас будет труп, — пообещал Амир. — Так что не искушайте судьбу; в вашем рискованном ремесле сглазить удачу — проще простого.
То, что часовщик добьет его без малейших колебаний, Томазо понял, едва увидел эти глаза, и потому просто ждал. А часовщик все копался и копался в его вещах, видимо, не в силах решить, что брать. И лишь когда Бруно перешагнул через него и вышел за дверь, Томазо развернулся к двери головой и пополз вслед — на улицу.
«Крови много потерял, — почти сразу отметил он; сознание уплывало. — Вызвать Астарота?»
Этот дух не вмешивался в земные дела, и Томазо мог только спрашивать. Он сосредоточился, стараясь говорить внятно, прочел заклинание… и ничего не произошло. А кожа уже начала покрываться мурашками — так, словно его обдувал зимний ветер. И лишь когда Томазо перевалился через порог и скатился с высоких ступеней на мостовую, Астарот пришел. И он не был ни заинтересован, ни даже просто вежлив.
— Говори.
— Я выживу? — спросил Томазо. — Кто-нибудь придет спасти меня?
— Он уже едет, — холодно отозвался Астарот. — Что еще?
Томазо перевернулся на бок и поджал ноги к животу. Боль была ужасной.
— Что меня ждет?
И тогда Астарот улыбнулся и склонился над самым его лицом.
— То же, что и всех сеющих: жатва.
Дыхание Астарота было невыносимо холодным. Но у Томазо еще оставалось право на третий вопрос.
— Томазо! Томазо! Поднимите его! Да поднимайте же, я сказал!
Томазо встряхнули, и он открыл глаза. Двое дюжих монахов запихивали его в карету, а с сиденья напротив на него смотрел Гаспар.
— Куда? В госпиталь? — спросил один из монахов.
— Упаси бог! — отрезал Гаспар. — Там ему и дня не дадут прожить. Есть кому об этом позаботиться. К евреям поезжайте.
Вцепившись крепкой рукой в окошко кареты, Гаспар приблизился и сунул ему в рот терпкий кусочек из смол и смеси поднимающих силы трав.
— Кто тебя? Уж не часовщик ли?
— Он…
Удерживать сознание стало намного легче.
— Я тебе точно говорю, — покачал головой Гаспар, — это агент. Чей, не скажу, но поработал он хорошо. Сколько ты его возле себя держал?
Томазо попытался вспомнить и не сумел.
— У него… мои бумаги, — выдохнул он. — Все. Надо сказать Хорхе. Пусть его остановит.
— И думать забудь, — мотнул головой из стороны в сторону Гаспар. — Хорхе-то тебя не тронет, а вот прихлебатели… Ты после смерти Генерала почти вне закона, Томазо. Что только на тебя сейчас не вешают!
Томазо прикрыл глаза. Это было ожидаемо. Едва они с Генералом проиграли, все было предрешено. Таков Орден. Выживает один — победитель.
— Не закрывай глаза! — заорал Гаспар. — Еще не хватало, чтобы ты по пути ноги протянул! Открой глаза, я сказал!
— И что мне делать? — с трудом выдавил Томазо и понял, что не помнит, что только что спросил.
Гаспар ухватил его за ворот и встряхнул.
— Самое главное твое дело сейчас — выжить. Сумеешь, сам все решишь.
— Я выживу… — пробормотал Томазо. — Астарот сказал, что меня еще ждет жатва. Какая может быть у меня жатва, Гаспар? Ты не знаешь?
Однокашник покачал головой.
— Ты сам знаешь, кто ты, Томазо. И ты прекрасно знаешь, кто нас пожнет и куда сложит.
Все было так. Человек Ордена, он и есть человек Ордена.
— Тогда, может, не стоило нам… тогда?
У них действительно был выбор — и до испытания, и сразу после. И они оба выбрали то, что выбрали.
— А ты смог бы заниматься чем-то другим? — горько усмехнулся Гаспар. — Ты смог бы каждую неделю ходить на исповедь к какому-нибудь старому содомиту? Отдавать десятину Папе и всю жизнь всех бояться? Смог бы?
Томазо лишь криво улыбнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53