А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Генерал и его люди перестали быть солдатами, сражающимися на войне. Их война давным-давно была проиграна. Теперь они были актерами в апокалипсической драме, сойдя с ума от наркотиков, алкоголя, болезней, кровопролития и разрушений.
Здесь, в Монголии, они влачили призрачное существование, навсегда утратив возможность вернуться к живым, семьям, возлюбленным. Они считали себя проклятыми и жили соответственно. У них не было ни страха, ни нравственности, ни колебаний, ни надежд, не было причин заниматься чем-либо помимо убийств и мародерства, пытаясь как-то отомстить миру за то, что он повернулся к ним спиной. Они были представителями нового века, отчаянного века, который подходил к концу. И они оставляли после себя огромное и загадочное жестокое потомство, чего не удавалось никому из тех, кто шел по этим степям с Чингисханом и Тамерланом.
Кристофер скакал рядом с Чиндамани. Уинтерпоул был чуть позади. Они были во главе колонны, рядом с генералом. Машину погнал в Ургу русский механик.
Поначалу Уинтерпоул начал возражать против такого отношения, утверждая, что он и Кристофер являются английскими агентами, посланными для оказания помощи фон Унгерну Штернбергу. Но генерал только смеялся в ответ, а когда Уинтерпоул продолжал настаивать, резко сказал, чтобы он заткнулся или его расстреляют. Даже Уинтерпоул знал, когда следует замолчать. Но теперь он кипел от злости, отчаянно веря в то, что Унгерн нуждается в нем и что Резухин будет наказан за невежливое обращение с представителем дружественной державы.
Уинтерпоул был светским человеком, но его знание мира, пусть и обширное, было другого рода. Добродетели и грехи высшего общества хотя и представляли интерес, все же отличались от добродетелей и грехов казарм и открытых степей. Там, откуда приехал Уинтерпоул, были правила и условности, даже по отношению к самым мрачным преступлениям; как иначе можно отличить высокопоставленных персон от обычных преступников? Но здесь никакого кодекса не существовало: здесь отчаяние отметало все изысканное и наделяло все, к чему прикасалось, жестоким безумием. Это напоминало огонь, бушующий в обреченном лесу, вышедший из-под контроля и пожирающий все, к чему бы он ни прикоснулся.
* * *
Поздно ночью они остановились на ночлег, значительно удалившись от пылающего леса. На горизонте все еще сверкала стена огня — раздуваемый сильным ветром огонь оттенял небо. Трех пленных поместили в одну палатку, выставив несколько охранников. Они крепко спали или лежали, прислушиваясь к тишине, ее звукам: далекому и немелодичному пению птиц, вскрикам спящих, потрескиванию костров, призванных сдержать пронизывающий холод. Когда они проснулись, охрана приказала им не разговаривать между собой, хотя и воздерживалась от применения силы. Всю ночь Кристофер держал Чиндамани в объятиях не произнося ни слова. Она тоже молчала в его объятиях, охваченная ей одной понятной грустью, не в силах ни заснуть, ни помечтать.
Весь следующий день они скакали в мрачной тишине, растянувшись по пустой равнине как разорванные бусы из дешевого стекла. Один из людей Резухина скончался от ран, полученных в перестрелке в лесу. Они оставили его на траве, раздетого, бледного, жалкого. Лошадь пошла с отрядом, в пустом седле ее не было всадника.
На вторую ночь всех охватило беспокойство. Получив удовлетворение от кровопролития и поджога леса, оставив на месте преступления лишь дымящиеся головешки, они до этого момента испытывали болезненное удовольствие от содеянного, их поникший дух воспрял от прилива тщеславия.
Но на второй день, и особенно после смерти раненого, их начала охватывать глубокая тоска. На протяжении всего пути они ерзали в седлах, мечтая поскорее вернуться в Угру или отправиться на очередную охоту за просочившимися на их территорию большевиками. Кто-то съехал с дороги к лагерю кочевников и вернулся с приличным запасом ханчи, местной водки.
Вечером после ужина бутыли с ханчи пошли по кругу, и настроение людей изменилось. Они пели старые русские песни о девушках с соломенными волосами, качающихся в осенних туманах березах и становились сентиментальными и плаксивыми.
Умудренные жизнью рассказывали молодым патетические истории о доблестях, потускневшие от бесконечного пересказывания. Затем на смену этим рассказам пришли похабные истории. В результате появились новые песни. Резухин сидел отдельно, у своего собственного костра, его черная перевязь сливалась с темнотой; он курил гашиш из своих личных запасов, которые всегда возил в собой в седельной сумке.
Сразу после полуночи они решили прийти за Чиндамани. Костры начали гаснуть, а с юга пришли облака, закрывшие луну. То ли ханчи заставила их позабыть об осторожности, то ли темнота дала им почувствовать, что они без риска могут осуществить задуманное. Резухин приказал не трогать женщину — несмотря ни на что, он достаточно знал своего начальника, чтобы принять все меры предосторожности на тот случай, если окажется, что англичане действительно представляют для Унгерна какую-то ценность. Но он к тому времени заснул в своей палатке и не был в курсе того, что происходило.
Кое-кто из его людей целый день искоса рассматривал ее, но ни один не подошел к ней и не пытался с ней заговорить.
Вот уже много лет никто из них не общался с женщинами, которые не были бы проститутками или чем-то вроде этого. Но хотя души их и огрубели, где-то глубоко в сознании сохранились потускневшие воспоминания о социальных условностях, внушенных им с детства. У некоторых дома, в России, остались жены или возлюбленные. А Чиндамани, скорее всего бессознательно, но с безошибочной четкостью выстроила барьер между собой и окружавшими ее людьми; и этот барьер, пусть и невидимый, заставил их ограничить днем свой интерес к ней брошенными тайком взглядами.
С наступлением ночи и под сильным воздействием выпитого все это изменилось. На смену сентиментальности пришла жалость к себе, сменившаяся сожалениями. Прошло немного времени, и на смену сожалениям пришло презрение к немцам, большевикам и всем тем, из-за кого они потеряли Россию и все свои привилегии. Презрение породило жадную, беспричинную похоть, не просто физическое чувство, но душевное, основанное на жадности и горечи, лежавших в глубине их израненных душ.
Чиндамани должна была стать их жертвой не потому, что она была здесь единственной женщиной, но потому, что олицетворяла слишком много конфликтующих между собой противоположностей, с которыми они не могли разобраться. Она одновременно напоминала им женщин, которых они оставили в своих домах в Москве и Санкт-Петербурге, а также тех женщин Востока, с которыми им с тех пор приходилось сталкиваться. Она была физически привлекательна — так привлекали их только утраченные возлюбленные, — но неприкосновенной, как Мадонна, и она одновременно возбуждала их и заставляла чувствовать себя детьми священников, кастрированными девственниками, мечтающими о запретном плоде. Слишком много было противоречий, чтобы они могли с ним справиться.
Четверо пришли в палатку в тот момент, когда ее обитатели только-только забылись тяжелым сном. Остался только один часовой, полусонный и немного пьяный, так как его товарищи принесли ему порцию ханчи.
Они разбудили Чиндамани ударом ноги и, прежде чем она начала протестовать, подняли ее на ноги. Она сразу поняла, что убеждать их бесполезно, и прекратила сопротивление. Кристофер тут же проснулся, но один из пришедших схватил его и приставил к голове револьвер.
— Одно слово, приятель, и твои мозги окажутся в Урге раньше, чем ты сам. Понятно?
Кристофер кивнул и снова лег. Он не понял всей фразы, но понял ее смысл. За спиной того, кто разговаривал с ним, стоял часовой с ружьем наизготовку. Проснулся и Уинтерпоул, поначалу не понявший, что происходит.
Когда они подтащили Чиндамани к выходу, она обернулась и быстро заговорила по-тибетски:
— Ка-рис То-фе! Найди его! Скажи ему, что я люблю его! Если сможешь, спрячь его! Еще не время! Скажи ему, что еще не время!
Один из мужчин крепко зажал ей рот. Они хотели побыстрее вытащить ее из палатки, освещенной масляной лампой. Для того, что они собирались сделать, им не нужен был свет. Четвертый, тот, кто держал Кристофера, отпустил его, убрал револьвер в кобуру и последовал за остальными. Часовой остался, пристально следя за Кристофером и Уинтерпоулом.
Вокруг них сгустилась страшная тишина. Они знали, что происходит и что собираются сделать эти мужчины. Они слышали хриплые крики, затем смех, резкий и долгий. Затем смех оборвался, послышались одобрительные возгласы. Кто-то запел песню — не меланхоличную и грустную песню о девушках или березах, а грубую немецкую песню о любви к кому-то, немецкую, но в русском изложении, бездумную, дерзкую, грязную, каких еще не слышала эта глушь. Эта песня подходила для таверны, пропахшей кислым пивным запахом.
Кристофер сбросил с себя одеяло и сделал движение, словно пытаясь встать. Часовой нервно навел на него винтовку. Кто-то схватил его за руку и притянул обратно к земле.
— Бога ради, Кристофер, не будь таким идиотом! — Это был голос Уинтерпоула, по-змеиному шипевший в полутьме.
— Они насилуют ее! — крикнул в ответ Кристофер. — Разве ты не понимаешь? Эти подонки насилуют ее!
— Это неважно, Кристофер, абсолютно неважно.
Она просто темнокожая девчонка. Не надо обострять ситуацию. Все это не имеет никакого значения, и ты это знаешь. Не стоит ради нее рисковать жизнью.
Кристофер снова сел, но Уинтерпоул оказался перед ним и еще крепче ухватил его за руку.
— Таких, как она, много, Кристофер, очень много. Эти азиаты плодятся, как кролики. Когда все это закончится, у тебя их будет столько, сколько ты пожелаешь. Лучших, самых лучших, я клянусь. Красивых женщин, обещаю. Так что не волнуйся из-за этой. Прежде всего помни, что ты профессионал. Это часть их жизни здесь, они на это рассчитывали. Ты не можешь остановить их. Если ты попробуешь вмешаться, они убьют тебя. Не лезь в это.
Кристофер ударил его сильнее, чем когда-либо кого-либо бил. Удар пришелся точно в челюсть, и Уинтерпоул отлетел, упав на землю. Кристофер начал подниматься на ноги, но Уинтерпоул, постанывая от боли, как-то выкрутился и схватил Кристофера за ноги, снова опрокинув его.
Здесь часовой допустил ошибку. Он шагнул вперед, чтобы разнять дерущихся, и вытянул вперед правую руку, неуклюже держа винтовку в левой. Наверное, он считал, что винтовка делает его неуязвимым. Возможно, он думал, что дерущиеся больше думают друг о друге, нежели о нем. И в том и в другом случае он ошибался.
Когда часовой потянулся к Уинтерпоулу, Кристофер схватил его левую руку и резко выкрутил ее назад. Он услышал, как сломалась с треском кость и часовой закричал от боли. Парализованные пальцы выпустили винтовку. Однако у него хватило присутствия духа, чтобы броситься на Кристофера, искавшего в темноте оружие. Но Кристофера уже ничто не могло остановить.
В тот момент, когда часовой навалился на него, он услышал снаружи женский крик. Он инстинктивно ушел от захвата, выпрямился и выбросил колено, нанося противнику сильный удар в пах.
Кристофер нагнулся за брошенной винтовкой. Длинный штык на конце делал ее неуклюжей. Он снова услышал крик Чиндамани, сдержанный крик, после которого последовали рыдания. Они причиняли ей боль. Он повернулся и рванулся к выходу.
— Кристофер! — Уинтерпоул все еще пытался остановить его. — У него револьвер, Кристофер! Я не могу до него добраться!
Несмотря на боль, часовой с трудом поднялся на ноги и доставал револьвер из висящей на боку кобуры.
Кристофер обернулся. Часовой держал пистолет в дрожащей правой руке. Он покачивался из стороны в сторону, голова его кружилась от боли, и он никак не мог прицелиться. Кристофер не хотел стрелять — слишком рано было привлекать к себе внимание. Он перехватил винтовку, обратив штык в сторону часового. С этим оружием люди воевали, сидели с ним в холодных окопах, перелезали через ржавую колючую проволоку, однако он до этого момента никогда даже не держал винтовку в руках. Он почувствовал себя кем-то вроде первобытного охотника, зажавшего в руке копье. Часовой собрался с силами и навел пистолет прямо ему в грудь. Он был тяжелый, черный, дьявольский.
Кристофер сделал выпад, представляя себя солдатом, отрабатывающим приемы штыкового боя. Он видел, как они с криками вонзают штыки в мешки с соломой. Револьвер выстрелил, выбросив внезапную вспышку света, и мир наполнился грохотом. Он почувствовал, как потяжелела винтовка, как что-то большое дергается на штыке, почувствовал, как винтовка дернулась в его руках, снова услышал выстрел, ощутил, как падает вперед, глубже вонзая штык.
Штык повернулся, и послышался стон. Кристофер понял, что у него закрыты глаза. Он открыл и увидел часового — изо рта его шла кровь, и он дергался на штыке, как рыба на крючке рыболова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов