Известно ведь: что молодому человеку вдолбится в ум — не отвяжется. И точно: ночью заслышались вокруг дома грохот копыт и трубное ржание; тут Сколтис и подхватился на ноги, да прямо к двери.
— Выйду-ка я, погляжу на это диво! — говорит. — Меня зовут Сколтис Конник. — А он и вправду очень хорошо ездил верхом. — Не бывало еще на свете коня, на которого б я не мог посмотреть!
— Ты мой гость, у меня в доме, — так ему молвил Гиртаги, — и что я скажу твоему отцу? Да видно — чему суждено, тому и быть. Иди, коли свербит.
Конь в это время ломал частокол вокруг двора и от дома был неблизко, и Сколтис вышел из дверей. Темно было так, что только белую спутанную гриву да белый хвост он и увидел, а Конь визжал от ярости и грыз столбы ограды, прыгая и беснуясь, и весь был в пене, как в снегу. Он перекусил кол толщиною в руку, только хрустнуло, и обернулся еще с обломками кола этого в зубах, увидал человека и мотнул головою, так что обломки полетели в разные стороны, и бросился на Сколтиса, как летит вода с камнями с горы.
Сколтис в табунах своего отца наловчился ездить на злых лошадях; он отпрыгнул вовремя и, схватившись за гриву, вскочил на коня верхом. И говорят, что ни одному человеку на свете не доводилось побывать верхом на таком могучем скакуне, как тот. А как дико он заржал, чуть почуял всадника на себе, и чего только ни выделывал, чтоб его сбросить, — даже на землю опрокидывался, и грохот от этого был, как от обвала, но Сколтис успевал вовремя соскочить, а чуть конь поднимался на ноги, уже опять был у него на спине.
И Водяной Конь в ярости понес его прочь, и длилась их бешеная скачка до самого рассвета, а потом с рассвета до полудня, и вся округа тряслась от грохота копыт, и коню так и не удалось убить всадника, но и конь был неукротим. А к полудню он вознес Сколтиса на скалу над водопадом, и оба — конь и всадник — так уж устали, что конь шатался, а у Сколтиса кровавая стояла перед глазами пелена. Он едва сумел разглядеть, какое это место, и, поняв, что сейчас будет, все ж таки сумел соскользнуть на землю в то самое мгновение, когда конь взвился и прыгнул вперед — в водопад.
Дней с десяток прошло, пока Сколтис отлежался после своей скачки, и за это время Водяной Конь не тревожил никого ни в тех местах, ни в соседних. Но Сколтис, сын Сколтена, про него только и поминал. «Такой конь! — говорил он. — Что с того, что он у себя в водопаде? Если он туда уходит, так и я смогу туда забраться; я его вытащу оттуда, а кобылицы для него найдутся, — и не зваться мне Сколтисом Конником, если в моем табуне через год не забегают его жеребята!..» Это и случилось: Сколтис потом получил совсем другое прозвище, так оно и бывает часто с людьми — слова их выполняются, да иначе, чем они думали о том.
Как Сколтис поправился, решил он нырнуть под тот водопад. Говорят, несколько человек ему тогда сторожили веревку, на которой, когда он вернется, хотели вытащить его и добычу из воды. И говорят, что из этих людей только Гиртаги, сын Буси, хоть и испугался тоже, но не удрал и не бросил веревку, когда послышались звуки битвы. Нырнувши под водопад, Сколтис выбрался потом на камни, которые там были, и увидел, что за водопадом в скале есть большая пещера, жилище Хозяина Водопадов, и сам Хозяин был там, но уже не в конском своем облике, а в человеческом — могучий старик с грозным лицом и с пышною белой бородой, спутанной и длинной, и струящейся, как хвосты пены на перекатах. Он поднялся и заговорил, и голос его был точно грохот воды у Сколтиса за спиной.
— Может, ты и успел, — с жестоким хохотом сказал Хозяин Водопадов, — похвастаться, что подержался за мою гриву, но теперь уж поглядим, будет ли кому выйти отсюда, чтоб похвастаться, что держал меня за бороду!
Он схватил Сколтиса, и стали они бороться. Битва была такая, что даже через рев водопада люди наверху ее услышали и удрали с перепугу, решив, что сыну Сколтиса они все одно не понадобятся, потому как пришел ему конец. Но как ни силен был Хозяин Водопадов, понял он, что Сколтис его одолевает и что ему не вырваться, потому как Сколтис держал его крепко. Видя, что иначе никак ему не уйти, он растекся водою, и водя эта прошла у Сколтиса между пальцев да и пропала среди камней. Так Хозяин Водопадов лишился плотского своего облика, и с тех пор он остается таким и притих, и людям много меньше вредит.
Зимою он и прежде спал, и теперь спит. Но летом в водопадах и перекатах слышно и поныне, как трубит конь, по-прежнему охочий заманивать путников, и сбивать их с дороги, и топить на переправах, и порою, когда какая-нибудь речка, раздувшись после дождя, течет бурно и грозно, хлещет вокруг пеною и рушит берега, разбивая постройки и губя скотину и людей, можно увидеть Хозяина Водопадов, как он жестоко хохочет в ее волнах; и глаза его горят; и, как пена, бела его борода.
Сколтис поднял наверх утварь, которою обустроил Хозяин Водопадов свое жилище, когда походить стал на человека, а она была вся из самородного серебра: и столы, и стулья, и сундуки; но не потому из серебра, что богатство, — демоны этого не понимают, — а оттого, что серебро к нему притягивалось, потому как было ему сродни, оно ведь тоже водяного рода.
И после этого Сколтис, сын Сколтена, стал очень богатым человеком, и его прозвали Сколтис Серебряный. Он был, как уж говорено, второй сын, и отец ему выделил землю у Холодной Спины, где Сколтис, как женился, завел хозяйство.
А немного времени спустя, как-то по весне, случилось так, что сорвалась осыпь и завалила весь Подгорный Двор со всеми, кто тогда там был, а случилось это ночью, и погибли и отец Сколтиса Серебряного, и почти все его братья, и много людей из дружины и родичей. Говорили, что это Хозяин Водопадов отомстил тому, кто победил его, да только ошибся и завалил не тот хутор.
Сколтис после этого переехал на старые земли своего отца и поставил там новое хозяйство, не на старом месте — там, после того как расчистили осыпь, воздвигли курган, в котором Сколтис похоронил своих родичей, — а в стороне. Этот хутор называют Серебряный Двор.
Сколтис был человек очень могущественный и со славою ходил за море. И поскольку он совершил такие подвиги и был удачливым человеком, дом его стал называться теперь по его имени, потому что оно еще более известно, чем прежнее, и сулит много удачи.
Сколтисова жена, дочка Гиртаги, сына Буси, родила ему сына и двух дочек, из которых одна вышла замуж в соседнем округе и там жила, а другая в то время была замужем вторым браком за Ганафом Золотая Пуговица.
Сколтис, сын Сколтиса Серебряного, был человек могущественный и очень известный своею щедростью; дом свой он всегда держал открытым, и там было и зимою и летом полно всякого народа: и родичи из любых краев, и близкие и дальние, и странники, и те, кто хотел поступить к нему в дружинники, и кто просто желал погостить. Сколтис всех привечал и готов был кормить всякого, кто только отдавался под его руку, даже многих объявленных вне закона. В молодости он был капитаном, а когда подросли его сыновья, передал им корабль и зажил хозяином на Серебряном Дворе.
Отец его, славный Сколтис Серебряный, умер не так давно, года через четыре после распри Гэвиров с Локхирами, и до последних своих дней был очень уважаемым человеком. Поэтому Сколтис Широкий Пир почитался теперь одним из старейшин в округе. Со своей первой женой, дочкой Йолма, он нажил двоих сыновей, Сколтиса и Сколтена; а двое младших, Сколтиг и Сколтейр, были от женщины, на которой он женился после того, как первая его жена умерла. Все четверо сыновей Сколтиса жили очень дружно и не разъезжались от отца, хоть двое старших и были уже женаты.
Сколтисы любили пышность и блеск, и дом у них был полная чаша, — тут надобно сказать, что все капитаны, конечно, воюя на юге, привозят оттуда кое-какие вещи и обычаи, но Сколтисы южных обычаев набрались больше других; были они весьма горды и не столько войнолюбивы, сколько ценили славу войны, а так — больше всего им нравилось, вернувшись из похода, жить хозяевами над своим хутором и издольщиками, и работниками, и землей, и пировать в своей пышной горнице, и выступать третейскими судьями в разбирательствах между соседями, живущими вокруг их земель.
А чтобы стал их нрав совсем ясен, надобно сказать, что певцов у них в доме было двое, и один — обычный певец, восхваляющий подвиги и походы своих вождей в достойных их стихах. Он был пожилой уже человек, служивший еще их отцу, но молодые Сколтисы не стали бы слушать его советов, даже если бы он и давал их.
А второй их певец был Палли Каша. Был это веселый толстяк, лихой в бою, но куда более знаменитый своим обжорством. И частенько бывало, что, гордясь тем, с какою быстротою умеет Палли сочинять стихи, а заодно и смеясь над ним, кто-нибудь из Сколтисов (обычно старший из братьев) на пиру заказывал ему сложить стихи о следующем блюде, которое подадут на стол, и покуда, мол, он не сложит стихов, не получит своего куска. И к тому времени, когда какой-нибудь жареный кабан был разрезан, восьмистишие о нем бывало уж готово. Палли этот был неглуп и, хоть и балагур, достойный человек, и Сколтисы порою прислушивались к советам и наставлениям в его шутливых стихах и шутливых же речах, но и не переставали над ним смеяться.
С Гэвином в это плавание отправились двое старших, которые уже плавали не раз за море и были достойными капитанами, и еще Сколтиг, что нынешнею зимой только вошел в возраст, и впервые они взяли его с собою. Кроме «змеи», был у них еще и большой «круглый» торговый корабль с припасами, очень хорошо построенный. Снарядились они, как всегда, очень пышно, и именитее и богаче капитанов не отправлялось с Гэвином в поход.
Вторая дочка Иолма вышла замуж за Хилса, сына Моди. Это совсем в другой стороне; ежели Сколтисы были Йолмам соседями, то хутор Хилса — не ближний свет, стоит он далеко на юге, на Песчаниках. Там недалеко совсем до Медвежьей речки, по которой идет граница уже с соседнею округою, место это неспокойное, и граница неспокойная. Люди ведь сюда, на острова, приезжали из разных племен, и каждый, приплывая, селился к своим поближе. Не то чтобы эти племена почитали себя не одним народом, но известно ведь — никто так не ссорится, как родственники.
Вот на север от здешних мест лежат четыре округи: одна — Многокоровье, другая — та, что вдоль Извилистого Фьорда вытянулась, и еще две вдоль берега, который там после Извилистого Фьорда поворачивает к западу, — с ними здешние жители почитают себя заодно. С ними и обычаи общие, и законы одни и те же — потому вся эта область и называется Хюдагбо, Право Хюдага. Раз в три года все эти округи даже собираются на общий сход на Судебном острове и там решают судебные дела между людьми из разных округ, если такие объявятся.
А к югу от Медвежьей речки — там уже Ястакбо, Право Ястака, и обычаи там другие, и одежды другие, и закон другой. А ежели присмотреться — и различий-то этих всего чуть, и никто на них бы и обращать внимания не стал, если б граница по Медвежьей речке была не такая недружественная. Тут из-за выгонов на Плоском Мысу издавна были споры, и далее — по чести говоря — оттого жители Оленьей округи и той, что к югу от Медвежьей речки, Черноболотья то есть, во много большей розни пребывают между собой, чем хюдагцы вообще и ястакцы вообще. А особенно большое немирье было на этой границе поколение назад, тогда-то и выдвинулся род Хилса, так что это совсем недавний род.
Случилось, что однажды летом подул сильный ветер с запада и поднялась буря и выбросила на Плоский Мыс, что на землях Оленьей округи, большого кита, и люди с Черноболотья нашли его и стали разделывать. Видя их лодки, хуторяне с тамошнего берега — он называется Песчаники — послали между собою сборную стрелу и, собравшись в некотором количестве, поплыли к Плоскому Мысу. Было их там шесть человек домохозяев, а с родичами и работниками — человек под двадцать. Из людей зажиточных там были Моди Цапельник и еще один человек, по имени Брист, сын Бурилы. Они приплыли на Плоский Мыс и потребовали, чтоб южане не обходились тут с китом так, точно тот им принадлежит.
Одди Плечистый, сын Интби из Черноболотья, стоял возле головы кита, в углублении, которое он сам вырезал для себя.
— Мы его нашли в общих землях, — сказал он. — А ежели он нам не принадлежит, то уж моей секире принадлежит точно!
Но Брист, сын Бурилы, — а он хорошо знал законы — возразил на это:
— Общие земли-то здесь наши, а не Черноболотья. Это как вещь, что лежит на земле, которую держит кто-то, но которая снаружи ограды: был бы кит в общих землях — бери, кто нашел; был бы внутри ограды — кит того, чья земля, а так — надобно делить его пополам, половина тому, кто нашел, половина тому, чья земля.
Черноболотцы поговорили между собою (без Одди, правда), и Айми, сын Окхори, сказал:
— Я бы на такое толкование сказал: никак не посчитаю, что оно законно! Но мы уж, по доброте, уступим вам из этого кита половину. — И еще он добавил Одди Плечистому, что выбрался из туши и стоял там, на ките, перебрасывая топор из одной руки в другую:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
— Выйду-ка я, погляжу на это диво! — говорит. — Меня зовут Сколтис Конник. — А он и вправду очень хорошо ездил верхом. — Не бывало еще на свете коня, на которого б я не мог посмотреть!
— Ты мой гость, у меня в доме, — так ему молвил Гиртаги, — и что я скажу твоему отцу? Да видно — чему суждено, тому и быть. Иди, коли свербит.
Конь в это время ломал частокол вокруг двора и от дома был неблизко, и Сколтис вышел из дверей. Темно было так, что только белую спутанную гриву да белый хвост он и увидел, а Конь визжал от ярости и грыз столбы ограды, прыгая и беснуясь, и весь был в пене, как в снегу. Он перекусил кол толщиною в руку, только хрустнуло, и обернулся еще с обломками кола этого в зубах, увидал человека и мотнул головою, так что обломки полетели в разные стороны, и бросился на Сколтиса, как летит вода с камнями с горы.
Сколтис в табунах своего отца наловчился ездить на злых лошадях; он отпрыгнул вовремя и, схватившись за гриву, вскочил на коня верхом. И говорят, что ни одному человеку на свете не доводилось побывать верхом на таком могучем скакуне, как тот. А как дико он заржал, чуть почуял всадника на себе, и чего только ни выделывал, чтоб его сбросить, — даже на землю опрокидывался, и грохот от этого был, как от обвала, но Сколтис успевал вовремя соскочить, а чуть конь поднимался на ноги, уже опять был у него на спине.
И Водяной Конь в ярости понес его прочь, и длилась их бешеная скачка до самого рассвета, а потом с рассвета до полудня, и вся округа тряслась от грохота копыт, и коню так и не удалось убить всадника, но и конь был неукротим. А к полудню он вознес Сколтиса на скалу над водопадом, и оба — конь и всадник — так уж устали, что конь шатался, а у Сколтиса кровавая стояла перед глазами пелена. Он едва сумел разглядеть, какое это место, и, поняв, что сейчас будет, все ж таки сумел соскользнуть на землю в то самое мгновение, когда конь взвился и прыгнул вперед — в водопад.
Дней с десяток прошло, пока Сколтис отлежался после своей скачки, и за это время Водяной Конь не тревожил никого ни в тех местах, ни в соседних. Но Сколтис, сын Сколтена, про него только и поминал. «Такой конь! — говорил он. — Что с того, что он у себя в водопаде? Если он туда уходит, так и я смогу туда забраться; я его вытащу оттуда, а кобылицы для него найдутся, — и не зваться мне Сколтисом Конником, если в моем табуне через год не забегают его жеребята!..» Это и случилось: Сколтис потом получил совсем другое прозвище, так оно и бывает часто с людьми — слова их выполняются, да иначе, чем они думали о том.
Как Сколтис поправился, решил он нырнуть под тот водопад. Говорят, несколько человек ему тогда сторожили веревку, на которой, когда он вернется, хотели вытащить его и добычу из воды. И говорят, что из этих людей только Гиртаги, сын Буси, хоть и испугался тоже, но не удрал и не бросил веревку, когда послышались звуки битвы. Нырнувши под водопад, Сколтис выбрался потом на камни, которые там были, и увидел, что за водопадом в скале есть большая пещера, жилище Хозяина Водопадов, и сам Хозяин был там, но уже не в конском своем облике, а в человеческом — могучий старик с грозным лицом и с пышною белой бородой, спутанной и длинной, и струящейся, как хвосты пены на перекатах. Он поднялся и заговорил, и голос его был точно грохот воды у Сколтиса за спиной.
— Может, ты и успел, — с жестоким хохотом сказал Хозяин Водопадов, — похвастаться, что подержался за мою гриву, но теперь уж поглядим, будет ли кому выйти отсюда, чтоб похвастаться, что держал меня за бороду!
Он схватил Сколтиса, и стали они бороться. Битва была такая, что даже через рев водопада люди наверху ее услышали и удрали с перепугу, решив, что сыну Сколтиса они все одно не понадобятся, потому как пришел ему конец. Но как ни силен был Хозяин Водопадов, понял он, что Сколтис его одолевает и что ему не вырваться, потому как Сколтис держал его крепко. Видя, что иначе никак ему не уйти, он растекся водою, и водя эта прошла у Сколтиса между пальцев да и пропала среди камней. Так Хозяин Водопадов лишился плотского своего облика, и с тех пор он остается таким и притих, и людям много меньше вредит.
Зимою он и прежде спал, и теперь спит. Но летом в водопадах и перекатах слышно и поныне, как трубит конь, по-прежнему охочий заманивать путников, и сбивать их с дороги, и топить на переправах, и порою, когда какая-нибудь речка, раздувшись после дождя, течет бурно и грозно, хлещет вокруг пеною и рушит берега, разбивая постройки и губя скотину и людей, можно увидеть Хозяина Водопадов, как он жестоко хохочет в ее волнах; и глаза его горят; и, как пена, бела его борода.
Сколтис поднял наверх утварь, которою обустроил Хозяин Водопадов свое жилище, когда походить стал на человека, а она была вся из самородного серебра: и столы, и стулья, и сундуки; но не потому из серебра, что богатство, — демоны этого не понимают, — а оттого, что серебро к нему притягивалось, потому как было ему сродни, оно ведь тоже водяного рода.
И после этого Сколтис, сын Сколтена, стал очень богатым человеком, и его прозвали Сколтис Серебряный. Он был, как уж говорено, второй сын, и отец ему выделил землю у Холодной Спины, где Сколтис, как женился, завел хозяйство.
А немного времени спустя, как-то по весне, случилось так, что сорвалась осыпь и завалила весь Подгорный Двор со всеми, кто тогда там был, а случилось это ночью, и погибли и отец Сколтиса Серебряного, и почти все его братья, и много людей из дружины и родичей. Говорили, что это Хозяин Водопадов отомстил тому, кто победил его, да только ошибся и завалил не тот хутор.
Сколтис после этого переехал на старые земли своего отца и поставил там новое хозяйство, не на старом месте — там, после того как расчистили осыпь, воздвигли курган, в котором Сколтис похоронил своих родичей, — а в стороне. Этот хутор называют Серебряный Двор.
Сколтис был человек очень могущественный и со славою ходил за море. И поскольку он совершил такие подвиги и был удачливым человеком, дом его стал называться теперь по его имени, потому что оно еще более известно, чем прежнее, и сулит много удачи.
Сколтисова жена, дочка Гиртаги, сына Буси, родила ему сына и двух дочек, из которых одна вышла замуж в соседнем округе и там жила, а другая в то время была замужем вторым браком за Ганафом Золотая Пуговица.
Сколтис, сын Сколтиса Серебряного, был человек могущественный и очень известный своею щедростью; дом свой он всегда держал открытым, и там было и зимою и летом полно всякого народа: и родичи из любых краев, и близкие и дальние, и странники, и те, кто хотел поступить к нему в дружинники, и кто просто желал погостить. Сколтис всех привечал и готов был кормить всякого, кто только отдавался под его руку, даже многих объявленных вне закона. В молодости он был капитаном, а когда подросли его сыновья, передал им корабль и зажил хозяином на Серебряном Дворе.
Отец его, славный Сколтис Серебряный, умер не так давно, года через четыре после распри Гэвиров с Локхирами, и до последних своих дней был очень уважаемым человеком. Поэтому Сколтис Широкий Пир почитался теперь одним из старейшин в округе. Со своей первой женой, дочкой Йолма, он нажил двоих сыновей, Сколтиса и Сколтена; а двое младших, Сколтиг и Сколтейр, были от женщины, на которой он женился после того, как первая его жена умерла. Все четверо сыновей Сколтиса жили очень дружно и не разъезжались от отца, хоть двое старших и были уже женаты.
Сколтисы любили пышность и блеск, и дом у них был полная чаша, — тут надобно сказать, что все капитаны, конечно, воюя на юге, привозят оттуда кое-какие вещи и обычаи, но Сколтисы южных обычаев набрались больше других; были они весьма горды и не столько войнолюбивы, сколько ценили славу войны, а так — больше всего им нравилось, вернувшись из похода, жить хозяевами над своим хутором и издольщиками, и работниками, и землей, и пировать в своей пышной горнице, и выступать третейскими судьями в разбирательствах между соседями, живущими вокруг их земель.
А чтобы стал их нрав совсем ясен, надобно сказать, что певцов у них в доме было двое, и один — обычный певец, восхваляющий подвиги и походы своих вождей в достойных их стихах. Он был пожилой уже человек, служивший еще их отцу, но молодые Сколтисы не стали бы слушать его советов, даже если бы он и давал их.
А второй их певец был Палли Каша. Был это веселый толстяк, лихой в бою, но куда более знаменитый своим обжорством. И частенько бывало, что, гордясь тем, с какою быстротою умеет Палли сочинять стихи, а заодно и смеясь над ним, кто-нибудь из Сколтисов (обычно старший из братьев) на пиру заказывал ему сложить стихи о следующем блюде, которое подадут на стол, и покуда, мол, он не сложит стихов, не получит своего куска. И к тому времени, когда какой-нибудь жареный кабан был разрезан, восьмистишие о нем бывало уж готово. Палли этот был неглуп и, хоть и балагур, достойный человек, и Сколтисы порою прислушивались к советам и наставлениям в его шутливых стихах и шутливых же речах, но и не переставали над ним смеяться.
С Гэвином в это плавание отправились двое старших, которые уже плавали не раз за море и были достойными капитанами, и еще Сколтиг, что нынешнею зимой только вошел в возраст, и впервые они взяли его с собою. Кроме «змеи», был у них еще и большой «круглый» торговый корабль с припасами, очень хорошо построенный. Снарядились они, как всегда, очень пышно, и именитее и богаче капитанов не отправлялось с Гэвином в поход.
Вторая дочка Иолма вышла замуж за Хилса, сына Моди. Это совсем в другой стороне; ежели Сколтисы были Йолмам соседями, то хутор Хилса — не ближний свет, стоит он далеко на юге, на Песчаниках. Там недалеко совсем до Медвежьей речки, по которой идет граница уже с соседнею округою, место это неспокойное, и граница неспокойная. Люди ведь сюда, на острова, приезжали из разных племен, и каждый, приплывая, селился к своим поближе. Не то чтобы эти племена почитали себя не одним народом, но известно ведь — никто так не ссорится, как родственники.
Вот на север от здешних мест лежат четыре округи: одна — Многокоровье, другая — та, что вдоль Извилистого Фьорда вытянулась, и еще две вдоль берега, который там после Извилистого Фьорда поворачивает к западу, — с ними здешние жители почитают себя заодно. С ними и обычаи общие, и законы одни и те же — потому вся эта область и называется Хюдагбо, Право Хюдага. Раз в три года все эти округи даже собираются на общий сход на Судебном острове и там решают судебные дела между людьми из разных округ, если такие объявятся.
А к югу от Медвежьей речки — там уже Ястакбо, Право Ястака, и обычаи там другие, и одежды другие, и закон другой. А ежели присмотреться — и различий-то этих всего чуть, и никто на них бы и обращать внимания не стал, если б граница по Медвежьей речке была не такая недружественная. Тут из-за выгонов на Плоском Мысу издавна были споры, и далее — по чести говоря — оттого жители Оленьей округи и той, что к югу от Медвежьей речки, Черноболотья то есть, во много большей розни пребывают между собой, чем хюдагцы вообще и ястакцы вообще. А особенно большое немирье было на этой границе поколение назад, тогда-то и выдвинулся род Хилса, так что это совсем недавний род.
Случилось, что однажды летом подул сильный ветер с запада и поднялась буря и выбросила на Плоский Мыс, что на землях Оленьей округи, большого кита, и люди с Черноболотья нашли его и стали разделывать. Видя их лодки, хуторяне с тамошнего берега — он называется Песчаники — послали между собою сборную стрелу и, собравшись в некотором количестве, поплыли к Плоскому Мысу. Было их там шесть человек домохозяев, а с родичами и работниками — человек под двадцать. Из людей зажиточных там были Моди Цапельник и еще один человек, по имени Брист, сын Бурилы. Они приплыли на Плоский Мыс и потребовали, чтоб южане не обходились тут с китом так, точно тот им принадлежит.
Одди Плечистый, сын Интби из Черноболотья, стоял возле головы кита, в углублении, которое он сам вырезал для себя.
— Мы его нашли в общих землях, — сказал он. — А ежели он нам не принадлежит, то уж моей секире принадлежит точно!
Но Брист, сын Бурилы, — а он хорошо знал законы — возразил на это:
— Общие земли-то здесь наши, а не Черноболотья. Это как вещь, что лежит на земле, которую держит кто-то, но которая снаружи ограды: был бы кит в общих землях — бери, кто нашел; был бы внутри ограды — кит того, чья земля, а так — надобно делить его пополам, половина тому, кто нашел, половина тому, чья земля.
Черноболотцы поговорили между собою (без Одди, правда), и Айми, сын Окхори, сказал:
— Я бы на такое толкование сказал: никак не посчитаю, что оно законно! Но мы уж, по доброте, уступим вам из этого кита половину. — И еще он добавил Одди Плечистому, что выбрался из туши и стоял там, на ките, перебрасывая топор из одной руки в другую:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82