Мазур остался невозмутимым.
— Потому что он мог так легко написать больше, мой господин, или, по крайней мере, заявить, что его вдохновение не соответствует столь выдающемуся поводу. Он слишком опытен, чтобы этого не сделать, если бы почувствовал хоть малейшую необходимость вести придворную игру. Это значит, что он хочет, чтобы вы — и я, наверное — поняли, что он честен с нами и будет честен впредь.
— И это комплимент?
— Для такого человека, как он — да. Он хочет сказать, что считает нас достаточно вдумчивыми, чтобы прочесть послание в этих шести строчках и подождать его самого.
— И мы будем его ждать, Мазур?
— Я бы посоветовал вам сделать это, господин.
Тут эмир встал, и поэтому визирь тоже встал. Бадир, в усыпанных драгоценностями туфлях, прошагал по ковру и мраморному полу к окну. Повернул задвижку и распахнул обе створки прекрасно выделанного стекла. Он стоял и смотрел на внутренний двор с миндальными и лимонными деревьями вокруг фонтана. Внизу оставили горящие факелы, чтобы они освещали игру воды.
У стен дворца на городских улицах царила тишина. Завтра ночью тихо не будет. Вдалеке послышались слабые звуки струнного инструмента, а потом запел полный тоски голос. Голубая луна стояла над головой, лила свет в открытое окно, на струи фонтана и на траву. Звезды сверкали вокруг луны, сквозь ветви высоких деревьев.
— Ты высокого мнения об этом человеке, — произнес наконец эмир Бадир, глядя в ночь.
— В действительности я думаю, — ответил ему визирь, — если вы позволите мне поэтическую вольность сравнить людей с небесными телами, что у нас, в Рагозе, этой весной находятся две самые яркие кометы.
Бадир обернулся и посмотрел на него. Через секунду он улыбнулся.
— А куда бы ты поместил себя, старый друг, на этом блистающем небосводе?
Теперь визирь тоже улыбнулся.
— По правде говоря, это легко. Я — луна рядом с вами, мой добрый повелитель.
Эмир обдумал этот ответ. И покачал головой.
— Это неточно, Мазур. Луны бродят по небу. За это твой народ получил свое прозвище. А ты — нет. Ты всегда был постоянен.
— Спасибо, мой господин.
Эмир скрестил руки и продолжал размышлять.
— Луна также ярче, чем кометы во тьме, — сказал он. — Но, поскольку она всем знакома, она меньше привлекает к себе внимание.
Мазур слегка наклонил голову, но ничего не ответил.
— Ты завтра ночью собираешься выйти на улицу?
Мазур улыбнулся.
— Я всегда выхожу. Ненадолго. Карнавал полезен, можно ходить под маской и оценивать настроение в городе.
— И только долг влечет тебя на улицы, мой друг? Ты не получаешь удовольствия от этой ночи?
— Я этого никогда не утверждал, мой повелитель.
На этот раз они с улыбкой переглянулись.
Через несколько секунд Бадир задумчиво спросил:
— Но почему обыкновенная вода из пруда, Мазур? В его стихотворении. Почему не просто доброе красное вино?
И это визирь ему тоже объяснил.
Немного позже Мазур бен Аврен покинул своего эмира. Когда он наконец вернулся в свои апартаменты во дворце, его ждала госпожа Забира.
Она, разумеется, украшала своим присутствием пир и хотела задать ему все вопросы, какие только мог задать человек, хорошо знакомый с дворцовой жизнью и желающий возвыситься при дворе. Она также тактично проявляла постоянную готовность удовлетворить любые потребности визиря Рагозы, причем так, что с ней не могла сравниться ни одна из предшественниц.
Собственно говоря, именно так она и поступала всю зиму, к его изумлению и удовольствию. Он считал, что слишком стар для таких вещей.
Позднее, ночью, когда он уже отплывал к берегам сна, чувствуя рядом с собой юную наготу ее тела, мягкого, словно у кошки, и теплого, как приятное сновидение, Мазур услышал ее последний вопрос.
— Эмир понял, что хотел сказать ибн Хайран в своем стихотворении сегодня вечером? Насчет воды в пруду?
Она была умна, эта госпожа из Картады, и ум ее был острым, как лезвие кинжала. Ему следует помнить об этом. Он стареет, но не должен позволять себе стать уязвимым по этой причине. Он видел, как подобное случалось с другими мужчинами.
— Теперь уже понял, — пробормотал он, не открывая глаз.
Тут он услышал ее тихий смех. Этот смех, казалось, чудесным образом помог ему расслабиться, его звук ласкал. Ее ладонь скользнула по его груди. Она слегка повернулась, чтобы еще теснее прижаться к нему.
— Я наблюдала за Аммаром сегодня. Я знаю его много лет. Думаю, его тревожит еще что-то, кроме… сомнений насчет долга. Но, по-моему, он еще сам этого не понимает. Если я права, то это будет забавно, правда.
Он открыл глаза и вопросительно посмотрел на нее. И тут она сказала ему нечто такое, о чем он даже не задумывался. Женщины, давно уже решил Мазур бен Аврен, совершенно по-иному смотрят на мир. Это одна из причин, почему ему так нравится их общество.
Вскоре после этого она уснула. А визирь Рагозы долго лежал без сна, обдумывая то, что она сказала, снова и снова вертел эту мысль, словно камешек в руке или как различные варианты концовки стихотворения.
Для твоего правителя, Рагоза,
Что уж давно правленьем справедливым
Народ свободный делает счастливым,
Да будет вечно, не иссякнет никогда
Вода спокойная из лунного пруда
И алого вина в бокале роза!
Возможно, он мог бы написать «в одиночестве у лунного пруда», размышлял Аммар ибн Хайран, но это внесло бы оттенок лести, пусть и очень тонкой, а он не был готов — так быстро после элегии в честь Альмалика — превозносить в стихах Бадира Рагозского. Почти готов, но не вполне. В этом и состояла проблема.
Конечно, именно львы в одиночестве приходят к воде напиться. «Интересно, — подумал он, — оскорбила ли эмира краткость его стиха, — жаль, если так». За пиршественными столами едва успела установиться тишина, а ибн Хайран, которому предоставили честь читать первым, уже закончил свое короткое стихотворение. Строки были такими простыми, какими он только мог их сделать, и больше напоминали добрые пожелания, чем клятву верности. Лишь один намек… лунный пруд. Если Бадир понял. Он в этом сомневался.
«Я слишком стар, — оправдываясь, сказал себе Аммар ибн Хайран, — чтобы злоупотреблять своим профессиональным искусством».
«Каким именно?»
Внутренний голос всегда задает трудные вопросы. Он был солдатом и дипломатом, не только поэтом. Это реальные профессии его жизни здесь, в Рагозе, как было и раньше в Картаде. Поэзия? Она для того времени, когда ветры над миром стихают.
Что должен делать человек чести? К чему стремиться? К спокойствию того пруда, рожденного в мечтах и описанного в стихах, куда лишь один зверь смеет выйти из-под темных деревьев, чтобы напиться при свете лун и звезд?
Это спокойствие, этот единственный образ был для него главным образом стиха. Место, защищенное от ветра, в кои-то веки, где звуки мира и все яркие краски, — а он по-прежнему любил звуки и краски! — могут померкнуть и где, как по волшебству, может родиться обманчиво простое искусство.
Стоя там, где он стоял уже однажды ночью, когда впервые пришел сюда, на берегу озера Серрана, ибн Хайран понял, что ему еще предстоит долгий путь к тому темному пруду. Вода и вода. Мечта ашаритов. Вода, которая питает тело, и те воды, которых жаждет душа. Если я не поостерегусь, сказал он себе, то стану ни на что не годным, способным только бормотать загадочные наставления под какой-нибудь аркой в Сорийе. Отпущу бороду и волосы, и буду бродить босой, в лохмотьях, и мои ученики будут приносить мне хлеб и воду ради поддержания жизни.
Вода, которая нужна телу, и воды, которых желает душа.
На снастях всех рыбацких лодок висели фонари, как он разглядел при свете голубой луны. Они еще не горели. Их зажгут завтра. Карнавал. Маски. Музыка и вино. Наслаждение игрой факелов. Блеск до самого рассвета.
Иногда темноту необходимо отодвигать прочь.
«Возлюбленный Аль-Рассан, — подумал он в этот момент, и мысль эта поразила его остро и внезапно, словно кинжал из-под плаща друга, — доживу ли я до тех времен, когда придется написать элегию и о тебе?»
В том потайном, похожем на жемчужину саду Аль-Фонтаны, много лет назад, последний слепой халиф Силвенеса приветствовал его, как долгожданного гостя, перед тем как клинок — сверкнувший из-под плаща друга — прикончил его.
Аммар ибн Хайран вздохнул и покачал головой. Возможно, хорошо было бы иметь сегодня рядом друга, но он никогда так не строил свою жизнь, и размышлять об этом было бы проявлением слабости. Альмалик мертв, и это породило часть — большую часть — нынешних трудностей.
Два дня назад было решено, хотя об этом еще никому не известно, что через две недели, в полнолуние белой луны, армия наемников Рагозы выступит в поход на Картаду, чтобы отнять этот город у отцеубийцы. Они отправятся в поход от имени маленького мальчика, старшего сына Забиры, которая просила крова и поддержки у эмира Бадира и заступничества у священных звезд.
Ибн Хайран еще несколько мгновений стоял неподвижно, потом повернулся спиной к воде и к лодкам и пошел обратно. В последний раз он приходил сюда, к озеру, в ту ночь, когда Джеана бет Исхак ждала его у складов. Они встретили Родриго Бельмонте в больнице, и они с Бельмонте оставили ее там, ушли, смеясь, а потом пошли и неожиданно выпили вместе. В ночь того дня, когда он приехал, того дня, когда они бились бок о бок.
Что-то в этом было слишком интимное, вызывающее глубокую тревогу.
«Джеана сегодня вечером на пиру выглядела удивительно прекрасной», — подумал он, без всякой связи с предыдущим. Его шаги гулким эхом отдавались на досках пристани. Он подошел к первым складам и двинулся дальше. Улицы были пусты. Он был совершенно один.
Она надела наряд из ярко-красного шелка, экстравагантный, и только украшения из лазурита и белая шаль были уступками закону об одежде киндатов. Аммар подумал, что, должно быть, это Хусари подарил ей платье, а бен Аврен — драгоценности.
Украшенные жемчужинами волосы и лазурит в ушах и на шее придавали дополнительный блеск ее глазам, и доктор вызвала всеобщее оживление, когда вошла в пиршественный зал, хотя к ней здесь давно привыкли, всегда практичной и скромной, со дня ее приезда. «Иногда, — подумал он, — люди приходят к такому моменту в жизни, когда им хочется сказать о себе нечто другое».
Сегодня вечером он пошутил над ней насчет того, что она старается привлечь взгляд эмира. Предположил, что она питает надежду первой из женщин-киндатов стать супругой правителя в Аль-Рассане. «Если на меня снова будут держать пари, — ответила она сухо, как всегда, быстро среагировав, — дай мне знать: на этот раз я сама не отказалась бы от возможности заработать немного денег».
Позже, после застолья, он искал ее, когда отзвучали музыка и стихи, в том числе и его собственные, но она уже ушла. И Родриго Бельмонте тоже, это пришло ему в голову только сейчас. В его мозгу промелькнула странная мысль, словно легкое облачко по лику луны.
«Эти двое, — подумал он, шагая к центру города, — были единственными людьми в Рагозе, с которыми он хотел бы поговорить в этот миг. Такое странное сочетание. Воин-джадит, женщина-лекарь из киндатов».
Потом он поправил себя. Был и третий. Еще один. Он сомневался только, что визирь Рагозы сейчас пребывает в одиночестве, и очень сильно сомневался, что тот согласится обсуждать нюансы поэзии так поздно ночью, лежа в постели с Забирой, столь искусной и соблазнительной.
Как оказалось, он был одновременно и прав, и ошибался. Во всяком случае, он шагал домой один, в тот дом и сад, который снял на краю окружившего дворец квартала за счет малой части того огромного богатства, которое заработал на службе у покойного правителя Картады.
За Диего Бельмонте приехали на следующий день — в то самое утро, когда должен был начаться карнавал в Рагозе, — на его семейное ранчо на землях, где разводили лошадей и где он прожил всю свою короткую жизнь. В то время его матери не было дома, она объезжала восточные границы ранчо Бельмонте, осматривая весенний приплод жеребят. Отсутствие хозяйки поместья не планировалось прибывшими на ранчо посетителями, но тем не менее они сочли это удачным стечением обстоятельств. Эта дама имела репутацию женщины упрямой и даже агрессивной. Не так давно она убила здесь человека. Проткнула его стрелой. Те, кто приехал в тот день с особым, деликатным поручением, имели основания полагать, что Миранда Бельмонте отнесется к ним и к их заданию без восторга.
Матери непредсказуемы, если не сказать больше.
Собственно говоря, когда пришло известие из замка о том, что одного из сыновей сэра Родриго Бельмонте нужно доставить на запад, к месту сбора армии на севере от земель тагры, добровольцев в Карказии нашлось не слишком много.
Такое отсутствие энтузиазма стало еще более явным, когда выяснилось, что требование присутствия юноши исходит не прямо от короля, а от священника из Фериереса Жиро де Шерваля. Почему-то де Шервалю понадобился этот мальчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84