— спросил тригиец.
Губы карду раздвинулись в жестокой улыбке.
— Раза два она становилась красной.
— Ты сейчас на кого-нибудь работаешь?
Карду оценивающим, оскорбительным взглядом окинул говорившего:
— Куда ты направляешься?
— Я только что изменил свой план, — ответил тот. — В Феррате ничего не заработаешь. С их двойной пошлиной. Думаю, мне придется отправиться дальше. Я тебе заплачу обычную цену за охрану, мы поедем на юг, в горные районы Чертандо.
— Там неспокойно, — задумчиво пробормотал карду.
Лицо тригийца насмешливо скривилось.
— А зачем ты мне понадобился, как ты считаешь? — спросил он.
Через секунду карду улыбнулся в ответ.
— Когда едем? — спросил воин.
— Уже уехали, — ответил тригиец, поднимаясь и расплачиваясь по счету. Он забрал собственный короткий меч, и они вышли вместе. Когда открылась дверь, в комнату на несколько мгновений ворвался ослепительный солнечный свет.
Эточио надеялся, что после их ухода разговоры утихнут. Но этого не произошло. Юноша у бара пробормотал что-то насчет объединения в единый фронт — замечание, которое было бы просто безумным, если бы не было таким опасным. К несчастью, с точки зрения Эточио, во всяком случае, это замечание услышал торговец шерстью из Феррата, а настроение в зале к тому моменту стало уже таким приподнятым, что эту тему стали развивать.
Это продолжалось весь день, даже после ухода парня. И в тот вечер, уже при совершенно других посетителях, Эточио поразил сам себя, вмешавшись в спор о знатности предков между астибарским торговцем винами и еще одним сенцианцем. Он сказал то же, что говорил карду — насчет девяти тонких пальцев, которые сломали по одному, потому что они так и не сумели сжаться в кулак. Этот аргумент ему был понятен; в собственных устах он звучал разумно. Он заметил, что мужчины закивали еще до того, как он закончил говорить. Это была необычная реакция, она ему льстила: на Эточио редко обращали внимание, разве что тогда, когда он выкрикивал в таверне время.
Ему очень понравилось это новое ощущение. В последующие дни он поднимал этот вопрос всякий раз, когда представлялся случай. Впервые в жизни Эточио начал завоевывать репутацию думающего человека.
К несчастью, однажды летним вечером его услышал барбадиорский наемник, стоящий у открытого окна. Они не отняли у него лицензию. Они арестовали Эточио и казнили его на колесе возле собственной таверны, засунув ему в рот отрубленные кисти рук.
Но к тому времени очень многие уже слышали эти рассуждения. Очень многие в ответ на услышанное утвердительно кивали.
Дэвин присоединился к остальным примерно в миле к югу от таверны на перекрестке, на пыльной дороге, ведущей в Чертандо. Они его ждали. Катриана ехала на первой повозке одна, но Дэвин вскочил на вторую и сел рядом с Баэрдом.
— Кипят, как кастрюля с кавом, — весело сказал он в ответ на насмешливый взгляд Баэрда из-под приподнятых бровей. Алессан ехал верхом рядом с повозкой. При нем был меч, как заметил Дэвин. Лук Баэрда лежал в повозке, за его сиденьем, достать его можно было одним быстрым движением. Дэвин несколько раз за шесть месяцев имел возможность убедиться, насколько быстро Баэрд его достает. Алессан улыбнулся ему, он ехал с непокрытой головой в ярком свете послеполуденного солнца.
— Как я понимаю, ты немного помешал в этой кастрюле после нашего ухода?
Дэвин ухмыльнулся.
— Много мешать не понадобилось. Вы двое разыгрываете теперь эту сцену, как профессиональные актеры.
— Ты тоже, — заметил герцог, скачущий по другую сторону от повозки. — Особенно я сегодня восхищался твоим праведным гневом. Мне показалось, что ты сейчас в меня чем-нибудь запустишь.
Дэвин ему улыбнулся. Белые зубы Сандре ослепительно сверкнули на фоне невероятно черной кожи.
«Не надейтесь, что вы нас узнаете», — сказал тогда Баэрд, когда они расставались в лесу Сандрени полгода назад. Так что Дэвин был подготовлен. Но не в достаточной степени.
Преображение самого Баэрда сбивало с толку, но было довольно умеренным: он отрастил короткую бородку и убрал подложенные плечи из камзола. И стал не таким массивным, как Дэвину сначала показалось. Он также немного изменил цвет волос: из ярко-желтых они стали темно-каштановыми, по его словам, приобрели естественный цвет. Глаза его теперь тоже стали карими, а не ярко-голубыми, как раньше.
Однако преображение Сандре д'Астибара было полным. Даже Алессан, который, очевидно, за долгие годы должен был привыкнуть к подобным вещам, тихо свистнул, когда увидел герцога в первый раз. Поразительно, но Сандре превратился в стареющего черного воина из Кардуна, страны за северным морем. Люди этого типа, как слышал Дэвин, часто встречались на дорогах Ладони лет двадцать-тридцать назад, в те дни, когда купцы ездили только большими компаниями, а кардунские воины с их грозными кривыми саблями пользовались большим спросом для защиты от грабителей.
Каким-то сверхъестественным образом, со сбритой бородой и окрашенными в темно-серый цвет седыми волосами, худое черное лицо Сандре в точности соответствовало лицу кардунского наемника. Баэрд объяснил, что он сразу же заметил это сходство, как только увидел герцога при дневном свете. Это и подсказало ему почти идеальную маскировку.
— Но каким образом? — ахнул тогда Дэвин.
— Притирки и настойки, — рассмеялся Алессан.
Баэрд позже объяснил, что они с принцем провели несколько лет в Квилее после падения Тиганы. Такого рода маскировка — окрашивание кожи и волос и даже изменение оттенка глаз — к югу от гор была очень важным и доведенным до совершенства искусством. Она играла главную роль в мистериях матери-богини и в менее тайных ритуалах официального театра, а также центральные, сложные роли в бурной истории религиозных войн Квилеи.
Баэрд не сказал, что они с Алессаном там делали или как он научился этому тайному искусству и достал для него все необходимое.
Катриана тоже этого не знала, и Дэвин почувствовал себя немного лучше. Они однажды спросили Алессана и впервые за все время получили ответ, который за осень и зиму стал для них привычным.
— Весной, — ответил им Алессан. Весной многое прояснится, так или иначе. Они приближаются к чему-то важному, но пока придется подождать. Он не собирается обсуждать это сейчас. До весенних дней Поста они покинут свой привычный маршрут Астибар — Тригия — Феррат и отправятся на юг, через просторы пшеничных полей Чертандо. И в этот момент, сказал Алессан, многое может измениться. Так или иначе, повторил он.
Он не улыбнулся, произнося эти слова, хотя у него всегда была наготове улыбка.
Дэвин вспомнил, как Катриана тряхнула волосами с понимающим, почти сердитым выражением голубых глаз.
— Это Альенор, да? — спросила она обвиняющим тоном. — Эта женщина из замка Борсо?
Губы Алессана изогнулись удивленно, а потом насмешливо.
— Нет, дорогая, — ответил он. — Мы остановимся в Борсо, но это не имеет к ней никакого отношения. Если бы я не знал, что твое сердце принадлежит одному лишь Дэвину, я бы сказал, что в твоем голосе звучит ревность, моя дорогая.
Шутка возымела желаемый эффект. Катриана в гневе выбежала, а Дэвин, почти столь же смущенный, быстро сменил тему. Алессан умел так действовать на людей. За дающейся ему без усилий учтивостью и искренней дружбой существовала грань, которую они научились не переступать. Если он редко бывал резким, то его шутки — всегда первый показатель самоконтроля — больно жалили. Даже герцог обнаружил, что лучше не требовать от Алессана ответов на некоторые вопросы. В том числе и на этот, как выяснилось: когда они спросили Сандре, он ответил, что знает так же мало, как и они, насчет того, что произойдет весной.
Размышляя над этим, по мере того как осень уступала место зиме, Дэвин ясно понимал, что Алессан — принц страны, которая с каждым днем умирает еще немного. При этих обстоятельствах, решил он, удивительно не существование таких мест, куда им вход заказан, а скорее то, как далеко они могут углубиться, пока не достигнут недоступных внутренних областей.
В ту долгую зиму, в числе прочего, Дэвин научился терпению. Он учил себя удерживаться от вопросов до подходящего момента или совсем их не задавать и пытаться самому найти ответы. Если для полного знания надо ждать весны, то он подождет. А тем временем он со страстью, которую в себе и не подозревал, с головой окунулся в то, чем они занимались.
В его собственное сердце вонзился клинок в ту звездную, осеннюю ночь в лесу Сандрени.
Он представления не имел, чего ожидать, когда через пять дней они отправились на запряженной лошадьми повозке Ровиго и еще с тремя конями в сторону Феррата, увозя кровать и множество вырезанных из дерева изображений Триады. Тачио написал Ровиго, что может продать астибарские культовые изображения с большой прибылью купцам из Западной Ладони. Особенно учитывая то, что, как узнал Дэвин, предметы искусства, изображающие Триаду, пошлинами не облагались: часть политики чародеев, чтобы умиротворить и нейтрализовать священнослужителей.
Дэвин многое узнал о торговле в ту осень и зиму, а также о некоторых других вещах. Со своим заново и трудно обретенным терпением он молча слушал, как перебрасываются идеями Алессан и герцог во время долгой дороги, превращая грубые угли замыслов в ограненные алмазы совершенных планов. И хотя в своих собственных снах по ночам видел, как поднимает армию и освобождает Тигану, потом штурмует легендарные стены гавани Кьяры, он быстро понял — на холодных дорогах в дневное время, — что их подход будет совершенно другим.
Именно поэтому, собственно говоря, они до сих пор находились на востоке, а не на западе, и делали все, что могли, при помощи небольших, сверкающих алмазов — планов Алессана и Сандре, чтобы нарушить спокойствие во владениях Альберико. Однажды Катриана призналась ему, когда, по какой-то причине, сочла его достойным разговора с ней, что Алессан действует гораздо агрессивнее, чем в прошлом году, когда она к ним присоединилась; Дэвин высказал предположение, что это можно отнести за счет влияния Сандре. Катриана отрицательно покачала головой. Она считала, что отчасти это может быть правдой, но есть что-то еще, новая настоятельная необходимость, источника которой она не понимала.
Узнаем весной, пожал плечами Дэвин. Она с гневом взглянула на него, словно ее лично оскорбила его невозмутимость.
Однако именно Катриана предложила самый агрессивный план в начале зимы: она инсценировала самоубийство в Тригии. Да еще и оставила на мосту подборку стихов, написанных тем молодым поэтом о Сандрени. Его звали Адриано, сообщил им Алессан, непривычно подавленный: его имя оказалось в присланном Ровиго списке тех поэтов, которых наугад схватили и казнили на колесах, когда Альберико мстил за эти стихи. Алессана неожиданно очень опечалила эта новость.
В письме Ровиго содержалась и другая информация, кроме обычных подробностей, касающихся торговли. Оно ждало их в таверне на севере Тригии, которая служила почтовым ящиком для многих купцов на северо-востоке. Они направлялись на юг, распространяя всевозможные слухи о беспорядках среди солдат. В последнем отчете Ровиго уже во второй раз высказывал предположение, что налоги снова неизбежно будут повышены, чтобы удовлетворить новые требования наемников увеличить им плату. Сандре, который поразительно предугадывал ход мыслей тирана, с ним согласился.
После ужина, когда они остались одни у очага, Катриана изложила свое предложение. Дэвин едва мог поверить: он видел, какие высокие мосты в Тригии и как стремительно несется под ними река. И к тому времени уже наступила зима, с каждым днем становилось все холоднее.
Алессан, все еще огорченный новостями из Астибара и, очевидно, думающий так же, как и Дэвин, с ходу наложил вето на эту идею. Катриана указала ему на два момента. Первое, что она выросла у моря: она плавала лучше любого из них и лучше, чем они думают.
Второе, это то, что подобное самоубийство и особенно в Тригии, как хорошо известно Алессану, безупречно укладывается в рамки всего, чего они пытались добиться на Восточной Ладони.
— Это правда, — сказал тогда Сандре, — как мне ни жаль это признавать. Алессан неохотно согласился поехать в Тригию и более пристально взглянуть на реку и мосты.
Через четыре дня Дэвин и Баэрд сидели, скорчившись, в вечерней полутьме на берегу реки в городе Тригия, в том месте, которое Дэвину казалось страшно далеким от моста, выбранного Катрианой.
Пока они ждали, Дэвин безуспешно пытался разобраться в своих сложных чувствах к Катриане. Однако он слишком волновался и слишком замерз.
Он знал лишь, что сердце его подпрыгнуло от тройного чувства облегчения, восхищения и зависти, когда она подплыла к берегу, точно в том месте, где они ее ждали. Она даже держала в одной руке парик, чтобы он не застрял где-нибудь и его не нашли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Губы карду раздвинулись в жестокой улыбке.
— Раза два она становилась красной.
— Ты сейчас на кого-нибудь работаешь?
Карду оценивающим, оскорбительным взглядом окинул говорившего:
— Куда ты направляешься?
— Я только что изменил свой план, — ответил тот. — В Феррате ничего не заработаешь. С их двойной пошлиной. Думаю, мне придется отправиться дальше. Я тебе заплачу обычную цену за охрану, мы поедем на юг, в горные районы Чертандо.
— Там неспокойно, — задумчиво пробормотал карду.
Лицо тригийца насмешливо скривилось.
— А зачем ты мне понадобился, как ты считаешь? — спросил он.
Через секунду карду улыбнулся в ответ.
— Когда едем? — спросил воин.
— Уже уехали, — ответил тригиец, поднимаясь и расплачиваясь по счету. Он забрал собственный короткий меч, и они вышли вместе. Когда открылась дверь, в комнату на несколько мгновений ворвался ослепительный солнечный свет.
Эточио надеялся, что после их ухода разговоры утихнут. Но этого не произошло. Юноша у бара пробормотал что-то насчет объединения в единый фронт — замечание, которое было бы просто безумным, если бы не было таким опасным. К несчастью, с точки зрения Эточио, во всяком случае, это замечание услышал торговец шерстью из Феррата, а настроение в зале к тому моменту стало уже таким приподнятым, что эту тему стали развивать.
Это продолжалось весь день, даже после ухода парня. И в тот вечер, уже при совершенно других посетителях, Эточио поразил сам себя, вмешавшись в спор о знатности предков между астибарским торговцем винами и еще одним сенцианцем. Он сказал то же, что говорил карду — насчет девяти тонких пальцев, которые сломали по одному, потому что они так и не сумели сжаться в кулак. Этот аргумент ему был понятен; в собственных устах он звучал разумно. Он заметил, что мужчины закивали еще до того, как он закончил говорить. Это была необычная реакция, она ему льстила: на Эточио редко обращали внимание, разве что тогда, когда он выкрикивал в таверне время.
Ему очень понравилось это новое ощущение. В последующие дни он поднимал этот вопрос всякий раз, когда представлялся случай. Впервые в жизни Эточио начал завоевывать репутацию думающего человека.
К несчастью, однажды летним вечером его услышал барбадиорский наемник, стоящий у открытого окна. Они не отняли у него лицензию. Они арестовали Эточио и казнили его на колесе возле собственной таверны, засунув ему в рот отрубленные кисти рук.
Но к тому времени очень многие уже слышали эти рассуждения. Очень многие в ответ на услышанное утвердительно кивали.
Дэвин присоединился к остальным примерно в миле к югу от таверны на перекрестке, на пыльной дороге, ведущей в Чертандо. Они его ждали. Катриана ехала на первой повозке одна, но Дэвин вскочил на вторую и сел рядом с Баэрдом.
— Кипят, как кастрюля с кавом, — весело сказал он в ответ на насмешливый взгляд Баэрда из-под приподнятых бровей. Алессан ехал верхом рядом с повозкой. При нем был меч, как заметил Дэвин. Лук Баэрда лежал в повозке, за его сиденьем, достать его можно было одним быстрым движением. Дэвин несколько раз за шесть месяцев имел возможность убедиться, насколько быстро Баэрд его достает. Алессан улыбнулся ему, он ехал с непокрытой головой в ярком свете послеполуденного солнца.
— Как я понимаю, ты немного помешал в этой кастрюле после нашего ухода?
Дэвин ухмыльнулся.
— Много мешать не понадобилось. Вы двое разыгрываете теперь эту сцену, как профессиональные актеры.
— Ты тоже, — заметил герцог, скачущий по другую сторону от повозки. — Особенно я сегодня восхищался твоим праведным гневом. Мне показалось, что ты сейчас в меня чем-нибудь запустишь.
Дэвин ему улыбнулся. Белые зубы Сандре ослепительно сверкнули на фоне невероятно черной кожи.
«Не надейтесь, что вы нас узнаете», — сказал тогда Баэрд, когда они расставались в лесу Сандрени полгода назад. Так что Дэвин был подготовлен. Но не в достаточной степени.
Преображение самого Баэрда сбивало с толку, но было довольно умеренным: он отрастил короткую бородку и убрал подложенные плечи из камзола. И стал не таким массивным, как Дэвину сначала показалось. Он также немного изменил цвет волос: из ярко-желтых они стали темно-каштановыми, по его словам, приобрели естественный цвет. Глаза его теперь тоже стали карими, а не ярко-голубыми, как раньше.
Однако преображение Сандре д'Астибара было полным. Даже Алессан, который, очевидно, за долгие годы должен был привыкнуть к подобным вещам, тихо свистнул, когда увидел герцога в первый раз. Поразительно, но Сандре превратился в стареющего черного воина из Кардуна, страны за северным морем. Люди этого типа, как слышал Дэвин, часто встречались на дорогах Ладони лет двадцать-тридцать назад, в те дни, когда купцы ездили только большими компаниями, а кардунские воины с их грозными кривыми саблями пользовались большим спросом для защиты от грабителей.
Каким-то сверхъестественным образом, со сбритой бородой и окрашенными в темно-серый цвет седыми волосами, худое черное лицо Сандре в точности соответствовало лицу кардунского наемника. Баэрд объяснил, что он сразу же заметил это сходство, как только увидел герцога при дневном свете. Это и подсказало ему почти идеальную маскировку.
— Но каким образом? — ахнул тогда Дэвин.
— Притирки и настойки, — рассмеялся Алессан.
Баэрд позже объяснил, что они с принцем провели несколько лет в Квилее после падения Тиганы. Такого рода маскировка — окрашивание кожи и волос и даже изменение оттенка глаз — к югу от гор была очень важным и доведенным до совершенства искусством. Она играла главную роль в мистериях матери-богини и в менее тайных ритуалах официального театра, а также центральные, сложные роли в бурной истории религиозных войн Квилеи.
Баэрд не сказал, что они с Алессаном там делали или как он научился этому тайному искусству и достал для него все необходимое.
Катриана тоже этого не знала, и Дэвин почувствовал себя немного лучше. Они однажды спросили Алессана и впервые за все время получили ответ, который за осень и зиму стал для них привычным.
— Весной, — ответил им Алессан. Весной многое прояснится, так или иначе. Они приближаются к чему-то важному, но пока придется подождать. Он не собирается обсуждать это сейчас. До весенних дней Поста они покинут свой привычный маршрут Астибар — Тригия — Феррат и отправятся на юг, через просторы пшеничных полей Чертандо. И в этот момент, сказал Алессан, многое может измениться. Так или иначе, повторил он.
Он не улыбнулся, произнося эти слова, хотя у него всегда была наготове улыбка.
Дэвин вспомнил, как Катриана тряхнула волосами с понимающим, почти сердитым выражением голубых глаз.
— Это Альенор, да? — спросила она обвиняющим тоном. — Эта женщина из замка Борсо?
Губы Алессана изогнулись удивленно, а потом насмешливо.
— Нет, дорогая, — ответил он. — Мы остановимся в Борсо, но это не имеет к ней никакого отношения. Если бы я не знал, что твое сердце принадлежит одному лишь Дэвину, я бы сказал, что в твоем голосе звучит ревность, моя дорогая.
Шутка возымела желаемый эффект. Катриана в гневе выбежала, а Дэвин, почти столь же смущенный, быстро сменил тему. Алессан умел так действовать на людей. За дающейся ему без усилий учтивостью и искренней дружбой существовала грань, которую они научились не переступать. Если он редко бывал резким, то его шутки — всегда первый показатель самоконтроля — больно жалили. Даже герцог обнаружил, что лучше не требовать от Алессана ответов на некоторые вопросы. В том числе и на этот, как выяснилось: когда они спросили Сандре, он ответил, что знает так же мало, как и они, насчет того, что произойдет весной.
Размышляя над этим, по мере того как осень уступала место зиме, Дэвин ясно понимал, что Алессан — принц страны, которая с каждым днем умирает еще немного. При этих обстоятельствах, решил он, удивительно не существование таких мест, куда им вход заказан, а скорее то, как далеко они могут углубиться, пока не достигнут недоступных внутренних областей.
В ту долгую зиму, в числе прочего, Дэвин научился терпению. Он учил себя удерживаться от вопросов до подходящего момента или совсем их не задавать и пытаться самому найти ответы. Если для полного знания надо ждать весны, то он подождет. А тем временем он со страстью, которую в себе и не подозревал, с головой окунулся в то, чем они занимались.
В его собственное сердце вонзился клинок в ту звездную, осеннюю ночь в лесу Сандрени.
Он представления не имел, чего ожидать, когда через пять дней они отправились на запряженной лошадьми повозке Ровиго и еще с тремя конями в сторону Феррата, увозя кровать и множество вырезанных из дерева изображений Триады. Тачио написал Ровиго, что может продать астибарские культовые изображения с большой прибылью купцам из Западной Ладони. Особенно учитывая то, что, как узнал Дэвин, предметы искусства, изображающие Триаду, пошлинами не облагались: часть политики чародеев, чтобы умиротворить и нейтрализовать священнослужителей.
Дэвин многое узнал о торговле в ту осень и зиму, а также о некоторых других вещах. Со своим заново и трудно обретенным терпением он молча слушал, как перебрасываются идеями Алессан и герцог во время долгой дороги, превращая грубые угли замыслов в ограненные алмазы совершенных планов. И хотя в своих собственных снах по ночам видел, как поднимает армию и освобождает Тигану, потом штурмует легендарные стены гавани Кьяры, он быстро понял — на холодных дорогах в дневное время, — что их подход будет совершенно другим.
Именно поэтому, собственно говоря, они до сих пор находились на востоке, а не на западе, и делали все, что могли, при помощи небольших, сверкающих алмазов — планов Алессана и Сандре, чтобы нарушить спокойствие во владениях Альберико. Однажды Катриана призналась ему, когда, по какой-то причине, сочла его достойным разговора с ней, что Алессан действует гораздо агрессивнее, чем в прошлом году, когда она к ним присоединилась; Дэвин высказал предположение, что это можно отнести за счет влияния Сандре. Катриана отрицательно покачала головой. Она считала, что отчасти это может быть правдой, но есть что-то еще, новая настоятельная необходимость, источника которой она не понимала.
Узнаем весной, пожал плечами Дэвин. Она с гневом взглянула на него, словно ее лично оскорбила его невозмутимость.
Однако именно Катриана предложила самый агрессивный план в начале зимы: она инсценировала самоубийство в Тригии. Да еще и оставила на мосту подборку стихов, написанных тем молодым поэтом о Сандрени. Его звали Адриано, сообщил им Алессан, непривычно подавленный: его имя оказалось в присланном Ровиго списке тех поэтов, которых наугад схватили и казнили на колесах, когда Альберико мстил за эти стихи. Алессана неожиданно очень опечалила эта новость.
В письме Ровиго содержалась и другая информация, кроме обычных подробностей, касающихся торговли. Оно ждало их в таверне на севере Тригии, которая служила почтовым ящиком для многих купцов на северо-востоке. Они направлялись на юг, распространяя всевозможные слухи о беспорядках среди солдат. В последнем отчете Ровиго уже во второй раз высказывал предположение, что налоги снова неизбежно будут повышены, чтобы удовлетворить новые требования наемников увеличить им плату. Сандре, который поразительно предугадывал ход мыслей тирана, с ним согласился.
После ужина, когда они остались одни у очага, Катриана изложила свое предложение. Дэвин едва мог поверить: он видел, какие высокие мосты в Тригии и как стремительно несется под ними река. И к тому времени уже наступила зима, с каждым днем становилось все холоднее.
Алессан, все еще огорченный новостями из Астибара и, очевидно, думающий так же, как и Дэвин, с ходу наложил вето на эту идею. Катриана указала ему на два момента. Первое, что она выросла у моря: она плавала лучше любого из них и лучше, чем они думают.
Второе, это то, что подобное самоубийство и особенно в Тригии, как хорошо известно Алессану, безупречно укладывается в рамки всего, чего они пытались добиться на Восточной Ладони.
— Это правда, — сказал тогда Сандре, — как мне ни жаль это признавать. Алессан неохотно согласился поехать в Тригию и более пристально взглянуть на реку и мосты.
Через четыре дня Дэвин и Баэрд сидели, скорчившись, в вечерней полутьме на берегу реки в городе Тригия, в том месте, которое Дэвину казалось страшно далеким от моста, выбранного Катрианой.
Пока они ждали, Дэвин безуспешно пытался разобраться в своих сложных чувствах к Катриане. Однако он слишком волновался и слишком замерз.
Он знал лишь, что сердце его подпрыгнуло от тройного чувства облегчения, восхищения и зависти, когда она подплыла к берегу, точно в том месте, где они ее ждали. Она даже держала в одной руке парик, чтобы он не застрял где-нибудь и его не нашли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104