По меньшей мере это поможет тебе забыть о прошлой ночи.
И он начал свой рассказ:
— Родился я в Северном королевстве, в деревне Аринок, что близ Свящезора у подножия гор, совсем рядом от Восточного горного королевства. Там я провел большую часть своей юности, ввязываясь в драки, как и большинство молодых людей, и совсем не желая обучаться ремеслу, которым владел мой отец. Родители мои умерли, когда мне было пятнадцать — я был уже достаточно взрослым, чтобы обойтись без них, но все-таки еще слишком молодым, чтобы их лишиться. Я попытался было поработать в поместье своего отца, но сапожник из меня был такой, каких свет не видывал, — уголок его рта потянулся вверх, — ну, вот как из тебя коневод. Я мог бы заниматься делом, только насильно себя принуждая, а это мне было не по нраву.
Спустя несколько лет по восточной границе прокатилось несколько битв. Должно быть, какой-нибудь вельможа с гор, побогаче да посмелее, вознамерился захватить побольше плодородной земли под пашни и стал учинять набеги на соседей. Когда же это не помогло, он послал в поход свое войско, а наш король стал собирать свое. Я пошел добровольцем. Денег у меня все равно не было, и я искал любой способ избавиться от сапожного ремесла.
Я быстро всему обучился — там на это много времени и не давалось. Нам удалось оттеснить налетчиков назад, и в течение полутора лет распри были закончены. Но к той поре я изменился. Когда капитан спросил нас, кто последует с ним в западную часть королевства для подавления еще одного бунта, я вызвался первым. Мне было девятнадцать, и я мнил, что бессмертен, — хотя и нельзя сказать, что вместо головы носил тогда на плечах кочан капусты.
Джеми умолк, чтобы смочить горло. Я нарочно не раскрывала рта, словно боялась, что туда налетят мухи. Я докучала Джеми расспросами о его прошлом большую часть своей юности и в конце концов отчаялась что-нибудь от него услышать — и теперь мне казалось, будто я годами билась головой о стену, а когда наконец повернулась к ней спиной, то услышала, как позади меня она легко разлетелась в пыль.
— Следующий бой повлек за собой еще один, потом еще и еще — и спустя несколько лет я уже сделался наемником. И надобно заметить, неплохим. К тому времени мы сражались вместе уже долгое время. Меня обучали лучшие из учителей, и это мне было по душе. Мы устремлялись туда, где шла битва, а битвы бывают всегда: мелкие вельможки все время пытаются захапать побольше земли, и ни один из четырех королей не в силах остановить их без подмоги, — он вздохнул. — Они были мне лучшими товарищами — те, с кем я сражался бок о бок. Вместе мы бились восемь лет: большей частью на суше, ради мелких баронов, и дважды на море — сперва на стороне пиратов, а позже и против них. Но я устал видеть, как погибают мои боевые товарищи — тут один, там двое, — и в конце концов сам был тяжело ранен, — взгляд его блуждал где-то за тысячу миль отсюда. — Впервые я заглянул в глаза собственной смерти, и увиденное мне не понравилось. Капитан мой понял это и решил поручить мне особое задание, что встряхнуло бы меня. Нам заплатили за то, чтобы мы остановили берунского барона, вторгшегося в южную
часть Восточного королевства. Это был самый отъявленный мерзавец — из тех, которые предают смерти женщин ради забавы.
И тут я столкнулась с этим опять: голос Джеми сделался жестоким и холодным, беспощадным и сильным, как горные корни, и звучал словно издалека. Я зябко поежилась, хотя и находилась в теплом трактире.
— Если кто-то и заслуживал смерти, то это он. При нем была орда деревенских олухов, которые бились ради него, но капитан сказал нам, что жестоко было бы лишать жизни этих бедняг. Он решил выслать небольшой отряд, чтобы убить самого барона и таким образом покончить со всем. Вот он и выбрал меня. Мы выступили в полночь — я и двое моих товарищей, которые должны были меня прикрывать.
Джеми закрыл глаза и умолк. Я была уверена, что он вновь переживает события той ночи, с каждой мыслью воскрешая в памяти шаг за шагом. Он открыл глаза и воззрился на меня, и взгляд его был взглядом человека, который однажды и навсегда утратил часть собственной души.
— Я убил его, Ланен. Это было так просто. Я перерезал ему горло во сне. Все происходит бесшумно, когда перерезаешь горло… — в его голосе сквозило отвращение, но я знала, что это не из-за барона. — Мы выбрались через окно и проскользнули мимо охранников — и война была закончена. Нет ведь смысла биться ради покойника. Мы победили.
Он осушил свою кружку, заново наполнил ее и выпил до половины, прежде чем продолжить рассказ.
— Когда начала разноситься молва — осторожно, то тут, то там, а в открытую никто ничего не говорил, — нас снова наняли для подобной работы. Потом еще раз. На наемных убийц завсегда спрос, если они знают свое дело.
Он опять посмотрел на меня — так, словно видел меня впервые.
— Если хочешь знать, Ланен, — да, я ненавидел все это. Как и самого себя, — добавил он, и, казалось, темная горечь терзала его голос. — Но даже в таком ремесле может присутствовать гордость. Я никогда не причинял боли, если этого можно было избежать; я никогда не убивал женщин или детей и не брался за любую работу без разбору, если мне предоставлялся выбор. Иные предложения я отвергал — если сам был знаком с жертвой или если последними остатками души чувствовал, что человек не заслуживает смерти. Я не всегда бывал прав и не всегда мог выбирать — но когда мог, то старался сохранить хотя бы малую часть самого себя невредимой, — на мгновение он закрыл глаза и продолжал: — Из-за этих вылазок я растерял всех своих товарищей. Восемь лет мы жили и сражались бок о бок — и вдруг они стали относиться ко мне как к твари, с которой им было противно даже разговаривать — которая умерщвляет тайком, по ночам.
Долгие годы жил я по прихоти тех, кто платил мне, — когда сам по себе, а когда с такими же, как я, убийцами, — и со временем совсем очерствел сердцем и измельчал душой, до тех пор пока не мог уже выносить своего отражения в зеркале даже во время бритья. Я оставил свое занятие — ненадолго, как я полагал, — и жил на свои сбережения столько, сколько мог, скитаясь по свету; однако все чаще помыслы мои были направлены к тому единственному месту на земле, которое я считал своим домом.
Когда же я наконец добрался до своей деревни, то первым, кого я повстречал, был Вилл Таннер, прежде продававший шкуры моему отцу. Был он уже старым и полуслепым, и я подошел было к нему, чтобы поговорить. Но тут осознал, о чем должен буду ему рассказать, и понял, что не выдержу, если стану осквернять это место своим присутствием. Еще до захода солнца я уехал оттуда и уже никогда не возвращался.
И решил, что меня больше никто ни к чему не обязывает; и пусть родная деревня для меня закрыта — я могу сколько угодно бродить по другим местам. Сопровождаемый этой мыслью, я принялся бродяжничать и узнал о Северном королевстве столько, сколько не знал о нем даже тогда, когда сам тут жил. Денег мне хватило намного дольше, чем я предполагал; тем не менее, едва мне перевалило за тридцать — вскоре после Дня Середины лета, — я оказался в селении Бескин, что в Трелистой чаще к западу от Свящезора, и за душой у меня не было ни гроша, — морщины на лице у Джеми разгладились, и на нем появилось даже некоторое подобие улыбки. — Там жил один человек по имени Хейтрек, у него была хорошая жена, много детей. Старшую свою дочь он любил больше жизни. Она обладала ростом, характерным для женщин-северянок, как и ее мать, хотя волосы у нее имели больший золотистый оттенок, чем у остальных. В действительности она была очень похожа на тебя — всем, кроме рук.
Пока он говорил, голос его делался мягче, а улыбка все более узнаваемой.
— Воистину, она была дочерью своего отца! Он обучил ее кузнечному мастерству, а это уже о чем-то говорило. Она с легкостью могла сравняться в силе и ловкости с любым мужчиной из деревни, и по этой причине они ее не интересовали. Она часто отправлялась из дому, чтобы повидать мир. Ей всегда хотелось узнать, какие земли лежат за горизонтом, — он взглянул на меня, словно спрашивая, слышала ли я раньше что-нибудь подобное. — И Хейтрек нанял меня на целый год в качестве телохранителя для своей дочери — Маран Вены. Для меня это было желанной переменой.
Маран Вена! Так звали мою мать. Мать, бросившую меня на попечение Хадрону, который и вовсе предоставил меня самой себе. Джеми был телохранителем моей матери!
— Старому Хейтреку повезло, что он нашел меня. Я сказал ему, что сам родом с этих гор. Человек, родившийся в любом другом месте, пришел бы тут в ужас. В Северном королевстве женщины во всем равны мужчинам и зачастую сами себе правители; в остальных же королевствах большинство мужчин считают женщин лишь существами, которых должно защищать и которые не способны сами вершить какие-либо дела. Поэтому если бы женщина отправилась в путь сама по себе, это посчитали бы неслыханным.
Мать ее примирилась с таким решением, а мне показалось за счастье вырвать эту дикую девчонку из ее хватки. Но кузнец знал свою дочь и знал ее помыслы. Он и не думал опасаться за ее безопасность из-за меня. Я был неглуп и прекрасно понимал, что руки ее способны запросто отбить мне всю охоту, даже не прибегая к помощи стали. Но надо же ей было когда-нибудь спать, а на свете полно негодяев.
Поскольку у меня кончились последние гроши, я поклялся выполнять свою работу до тех пор, пока мне платят, и мы были готовы к отъезду.
Скажу тебе, Ланен, не хотелось бы мне еще раз увидеть подобную сцену прощания. И она, и ее почерневший от работы отец проливали горькие слезы друг у друга в объятиях. В том-то и дело, что прощание было таким, каким ему и подобало быть, но тогда я посчитал это телячьими нежностями. Через год он умер — они виделись в последний раз. Каким-то образом оба это предчувствовали.
Мы выехали на восходе солнца, направившись на восток. Ей хотелось исследовать горы, дурочке, — сказал он с легкой улыбкой, — поэтому мы отправились в путь, пока стояла хорошая погода. Мы протопали от подножья гор до высоких пиков, когда нас настигла осень, — Джеми усмехнулся. Было удивительно следить за ним, видя, как боль, переполнявшая его, постепенно проходит. — Я так и не узнал, чего ради ей вздумалось взбираться туда. Подозреваю, она надеялась, что если залезет так высоко, то сможет увидеть внизу перед собой весь Колмар.
Я молчала, ибо и мне в голову приходили подобные же мысли. И не раз.
— Должно быть, за эти три года мы исходили большую часть Колмара. Мы пристали к группе странников, направлявшихся на юг, в Элимар, и шли с ними через равнины около месяца, пока наконец она не смогла увидеть людей-шелкопрядов за их работой. Мы направились на север и исходили Трелистую чащу из конца в конец — вот о чем можно было бы порассказать в канун зимы, — затем на юг, в Сорун, где встретили праздник Зимнего солнцестояния, затем через всю страну — в Корли, а оттуда вдоль побережья на север, потом назад, через обширные земли четырех королевств, к Восточному взгорью.
И за время всех наших приключений — а их было множество — она размягчила мое затвердевшее сердце убийцы и исцелила мою усохшую душу. Я полюбил ее, Ланен, так, как не любил с тех пор никого, кроме тебя, — он пристально на меня посмотрел. — И ты уже достаточно взрослая, чтобы понять, что и она меня полюбила. Она не хотела выходить за меня замуж, хотя я много раз просил ее об этом, но она делила со мною ложе более двух лет, и я не ведал большей радости ни до, ни после.
Дикая надежда наполнила мне сердце — пронзительно и неожиданно. Может, Хадрон никогда не любил меня, потому что я не была ему дочерью? Может, это Джеми — Джеми был все время моим…
Он словно прочел мои мысли.
— Мне жаль, девочка, но это не так. Она была мудра и ни разу не забеременела за время наших любовных утех. Думаю, так для нее было даже лучше, и все же я сожалел об этом всю свою жизнь.
Я почувствовала, как едва появившаяся надежда тут же умерла во мне.
— Но и по прошествии трех лет я не узнал ее даже наполовину — хотя мне казалось иначе. Мы покинули горы, чтобы вновь отправиться на запад — в Иллару, на осеннюю Большую ярмарку. И клянусь: не успели мы туда приехать, как она попала в объятия Марика.
Я воззрилась на него.
— Марика? Какого Марика?
— Марика Гундарского, — ответил Джеми, и голос его посуровел. — Сына лорда Гундара, мелкого вельможки из Восточного горного королевства. Собственный отец Марика выдворил его из семьи, и Марик тогда только начинал самостоятельно заниматься торговлей. Я лишь немного знаю о том, что с ним с той поры сталось, но могу тебе сказать с полной уверенностью, что он был самым мерзостным из всех порождений Преисподней, каким только удавалось избежать меча.
— Что же произошло? — спросила я.
Мне чудилось, будто я — дитя, сидящее у ног барда, завороженно следящее за тем, как история моей матери разворачивается передо мной, словно баллада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
И он начал свой рассказ:
— Родился я в Северном королевстве, в деревне Аринок, что близ Свящезора у подножия гор, совсем рядом от Восточного горного королевства. Там я провел большую часть своей юности, ввязываясь в драки, как и большинство молодых людей, и совсем не желая обучаться ремеслу, которым владел мой отец. Родители мои умерли, когда мне было пятнадцать — я был уже достаточно взрослым, чтобы обойтись без них, но все-таки еще слишком молодым, чтобы их лишиться. Я попытался было поработать в поместье своего отца, но сапожник из меня был такой, каких свет не видывал, — уголок его рта потянулся вверх, — ну, вот как из тебя коневод. Я мог бы заниматься делом, только насильно себя принуждая, а это мне было не по нраву.
Спустя несколько лет по восточной границе прокатилось несколько битв. Должно быть, какой-нибудь вельможа с гор, побогаче да посмелее, вознамерился захватить побольше плодородной земли под пашни и стал учинять набеги на соседей. Когда же это не помогло, он послал в поход свое войско, а наш король стал собирать свое. Я пошел добровольцем. Денег у меня все равно не было, и я искал любой способ избавиться от сапожного ремесла.
Я быстро всему обучился — там на это много времени и не давалось. Нам удалось оттеснить налетчиков назад, и в течение полутора лет распри были закончены. Но к той поре я изменился. Когда капитан спросил нас, кто последует с ним в западную часть королевства для подавления еще одного бунта, я вызвался первым. Мне было девятнадцать, и я мнил, что бессмертен, — хотя и нельзя сказать, что вместо головы носил тогда на плечах кочан капусты.
Джеми умолк, чтобы смочить горло. Я нарочно не раскрывала рта, словно боялась, что туда налетят мухи. Я докучала Джеми расспросами о его прошлом большую часть своей юности и в конце концов отчаялась что-нибудь от него услышать — и теперь мне казалось, будто я годами билась головой о стену, а когда наконец повернулась к ней спиной, то услышала, как позади меня она легко разлетелась в пыль.
— Следующий бой повлек за собой еще один, потом еще и еще — и спустя несколько лет я уже сделался наемником. И надобно заметить, неплохим. К тому времени мы сражались вместе уже долгое время. Меня обучали лучшие из учителей, и это мне было по душе. Мы устремлялись туда, где шла битва, а битвы бывают всегда: мелкие вельможки все время пытаются захапать побольше земли, и ни один из четырех королей не в силах остановить их без подмоги, — он вздохнул. — Они были мне лучшими товарищами — те, с кем я сражался бок о бок. Вместе мы бились восемь лет: большей частью на суше, ради мелких баронов, и дважды на море — сперва на стороне пиратов, а позже и против них. Но я устал видеть, как погибают мои боевые товарищи — тут один, там двое, — и в конце концов сам был тяжело ранен, — взгляд его блуждал где-то за тысячу миль отсюда. — Впервые я заглянул в глаза собственной смерти, и увиденное мне не понравилось. Капитан мой понял это и решил поручить мне особое задание, что встряхнуло бы меня. Нам заплатили за то, чтобы мы остановили берунского барона, вторгшегося в южную
часть Восточного королевства. Это был самый отъявленный мерзавец — из тех, которые предают смерти женщин ради забавы.
И тут я столкнулась с этим опять: голос Джеми сделался жестоким и холодным, беспощадным и сильным, как горные корни, и звучал словно издалека. Я зябко поежилась, хотя и находилась в теплом трактире.
— Если кто-то и заслуживал смерти, то это он. При нем была орда деревенских олухов, которые бились ради него, но капитан сказал нам, что жестоко было бы лишать жизни этих бедняг. Он решил выслать небольшой отряд, чтобы убить самого барона и таким образом покончить со всем. Вот он и выбрал меня. Мы выступили в полночь — я и двое моих товарищей, которые должны были меня прикрывать.
Джеми закрыл глаза и умолк. Я была уверена, что он вновь переживает события той ночи, с каждой мыслью воскрешая в памяти шаг за шагом. Он открыл глаза и воззрился на меня, и взгляд его был взглядом человека, который однажды и навсегда утратил часть собственной души.
— Я убил его, Ланен. Это было так просто. Я перерезал ему горло во сне. Все происходит бесшумно, когда перерезаешь горло… — в его голосе сквозило отвращение, но я знала, что это не из-за барона. — Мы выбрались через окно и проскользнули мимо охранников — и война была закончена. Нет ведь смысла биться ради покойника. Мы победили.
Он осушил свою кружку, заново наполнил ее и выпил до половины, прежде чем продолжить рассказ.
— Когда начала разноситься молва — осторожно, то тут, то там, а в открытую никто ничего не говорил, — нас снова наняли для подобной работы. Потом еще раз. На наемных убийц завсегда спрос, если они знают свое дело.
Он опять посмотрел на меня — так, словно видел меня впервые.
— Если хочешь знать, Ланен, — да, я ненавидел все это. Как и самого себя, — добавил он, и, казалось, темная горечь терзала его голос. — Но даже в таком ремесле может присутствовать гордость. Я никогда не причинял боли, если этого можно было избежать; я никогда не убивал женщин или детей и не брался за любую работу без разбору, если мне предоставлялся выбор. Иные предложения я отвергал — если сам был знаком с жертвой или если последними остатками души чувствовал, что человек не заслуживает смерти. Я не всегда бывал прав и не всегда мог выбирать — но когда мог, то старался сохранить хотя бы малую часть самого себя невредимой, — на мгновение он закрыл глаза и продолжал: — Из-за этих вылазок я растерял всех своих товарищей. Восемь лет мы жили и сражались бок о бок — и вдруг они стали относиться ко мне как к твари, с которой им было противно даже разговаривать — которая умерщвляет тайком, по ночам.
Долгие годы жил я по прихоти тех, кто платил мне, — когда сам по себе, а когда с такими же, как я, убийцами, — и со временем совсем очерствел сердцем и измельчал душой, до тех пор пока не мог уже выносить своего отражения в зеркале даже во время бритья. Я оставил свое занятие — ненадолго, как я полагал, — и жил на свои сбережения столько, сколько мог, скитаясь по свету; однако все чаще помыслы мои были направлены к тому единственному месту на земле, которое я считал своим домом.
Когда же я наконец добрался до своей деревни, то первым, кого я повстречал, был Вилл Таннер, прежде продававший шкуры моему отцу. Был он уже старым и полуслепым, и я подошел было к нему, чтобы поговорить. Но тут осознал, о чем должен буду ему рассказать, и понял, что не выдержу, если стану осквернять это место своим присутствием. Еще до захода солнца я уехал оттуда и уже никогда не возвращался.
И решил, что меня больше никто ни к чему не обязывает; и пусть родная деревня для меня закрыта — я могу сколько угодно бродить по другим местам. Сопровождаемый этой мыслью, я принялся бродяжничать и узнал о Северном королевстве столько, сколько не знал о нем даже тогда, когда сам тут жил. Денег мне хватило намного дольше, чем я предполагал; тем не менее, едва мне перевалило за тридцать — вскоре после Дня Середины лета, — я оказался в селении Бескин, что в Трелистой чаще к западу от Свящезора, и за душой у меня не было ни гроша, — морщины на лице у Джеми разгладились, и на нем появилось даже некоторое подобие улыбки. — Там жил один человек по имени Хейтрек, у него была хорошая жена, много детей. Старшую свою дочь он любил больше жизни. Она обладала ростом, характерным для женщин-северянок, как и ее мать, хотя волосы у нее имели больший золотистый оттенок, чем у остальных. В действительности она была очень похожа на тебя — всем, кроме рук.
Пока он говорил, голос его делался мягче, а улыбка все более узнаваемой.
— Воистину, она была дочерью своего отца! Он обучил ее кузнечному мастерству, а это уже о чем-то говорило. Она с легкостью могла сравняться в силе и ловкости с любым мужчиной из деревни, и по этой причине они ее не интересовали. Она часто отправлялась из дому, чтобы повидать мир. Ей всегда хотелось узнать, какие земли лежат за горизонтом, — он взглянул на меня, словно спрашивая, слышала ли я раньше что-нибудь подобное. — И Хейтрек нанял меня на целый год в качестве телохранителя для своей дочери — Маран Вены. Для меня это было желанной переменой.
Маран Вена! Так звали мою мать. Мать, бросившую меня на попечение Хадрону, который и вовсе предоставил меня самой себе. Джеми был телохранителем моей матери!
— Старому Хейтреку повезло, что он нашел меня. Я сказал ему, что сам родом с этих гор. Человек, родившийся в любом другом месте, пришел бы тут в ужас. В Северном королевстве женщины во всем равны мужчинам и зачастую сами себе правители; в остальных же королевствах большинство мужчин считают женщин лишь существами, которых должно защищать и которые не способны сами вершить какие-либо дела. Поэтому если бы женщина отправилась в путь сама по себе, это посчитали бы неслыханным.
Мать ее примирилась с таким решением, а мне показалось за счастье вырвать эту дикую девчонку из ее хватки. Но кузнец знал свою дочь и знал ее помыслы. Он и не думал опасаться за ее безопасность из-за меня. Я был неглуп и прекрасно понимал, что руки ее способны запросто отбить мне всю охоту, даже не прибегая к помощи стали. Но надо же ей было когда-нибудь спать, а на свете полно негодяев.
Поскольку у меня кончились последние гроши, я поклялся выполнять свою работу до тех пор, пока мне платят, и мы были готовы к отъезду.
Скажу тебе, Ланен, не хотелось бы мне еще раз увидеть подобную сцену прощания. И она, и ее почерневший от работы отец проливали горькие слезы друг у друга в объятиях. В том-то и дело, что прощание было таким, каким ему и подобало быть, но тогда я посчитал это телячьими нежностями. Через год он умер — они виделись в последний раз. Каким-то образом оба это предчувствовали.
Мы выехали на восходе солнца, направившись на восток. Ей хотелось исследовать горы, дурочке, — сказал он с легкой улыбкой, — поэтому мы отправились в путь, пока стояла хорошая погода. Мы протопали от подножья гор до высоких пиков, когда нас настигла осень, — Джеми усмехнулся. Было удивительно следить за ним, видя, как боль, переполнявшая его, постепенно проходит. — Я так и не узнал, чего ради ей вздумалось взбираться туда. Подозреваю, она надеялась, что если залезет так высоко, то сможет увидеть внизу перед собой весь Колмар.
Я молчала, ибо и мне в голову приходили подобные же мысли. И не раз.
— Должно быть, за эти три года мы исходили большую часть Колмара. Мы пристали к группе странников, направлявшихся на юг, в Элимар, и шли с ними через равнины около месяца, пока наконец она не смогла увидеть людей-шелкопрядов за их работой. Мы направились на север и исходили Трелистую чащу из конца в конец — вот о чем можно было бы порассказать в канун зимы, — затем на юг, в Сорун, где встретили праздник Зимнего солнцестояния, затем через всю страну — в Корли, а оттуда вдоль побережья на север, потом назад, через обширные земли четырех королевств, к Восточному взгорью.
И за время всех наших приключений — а их было множество — она размягчила мое затвердевшее сердце убийцы и исцелила мою усохшую душу. Я полюбил ее, Ланен, так, как не любил с тех пор никого, кроме тебя, — он пристально на меня посмотрел. — И ты уже достаточно взрослая, чтобы понять, что и она меня полюбила. Она не хотела выходить за меня замуж, хотя я много раз просил ее об этом, но она делила со мною ложе более двух лет, и я не ведал большей радости ни до, ни после.
Дикая надежда наполнила мне сердце — пронзительно и неожиданно. Может, Хадрон никогда не любил меня, потому что я не была ему дочерью? Может, это Джеми — Джеми был все время моим…
Он словно прочел мои мысли.
— Мне жаль, девочка, но это не так. Она была мудра и ни разу не забеременела за время наших любовных утех. Думаю, так для нее было даже лучше, и все же я сожалел об этом всю свою жизнь.
Я почувствовала, как едва появившаяся надежда тут же умерла во мне.
— Но и по прошествии трех лет я не узнал ее даже наполовину — хотя мне казалось иначе. Мы покинули горы, чтобы вновь отправиться на запад — в Иллару, на осеннюю Большую ярмарку. И клянусь: не успели мы туда приехать, как она попала в объятия Марика.
Я воззрилась на него.
— Марика? Какого Марика?
— Марика Гундарского, — ответил Джеми, и голос его посуровел. — Сына лорда Гундара, мелкого вельможки из Восточного горного королевства. Собственный отец Марика выдворил его из семьи, и Марик тогда только начинал самостоятельно заниматься торговлей. Я лишь немного знаю о том, что с ним с той поры сталось, но могу тебе сказать с полной уверенностью, что он был самым мерзостным из всех порождений Преисподней, каким только удавалось избежать меча.
— Что же произошло? — спросила я.
Мне чудилось, будто я — дитя, сидящее у ног барда, завороженно следящее за тем, как история моей матери разворачивается передо мной, словно баллада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71