Но облегчение наступало ненадолго. Спустя минуту-другую в комнате над
Ирреверзиблусом начинался страшный шум, который Август тактично пытался
заглушить звуками электрического музыкального устройства. Однако шум
пробивался сквозь музыку - хотя бы потому, что был безошибочно ритмичным,
и потому, что возгласы самочки были намного пронзительнее любой
электрической музыки.
Август тоже издавал звуки, которые далеко отклонялись от тех, что по
плану творца должен был производить хомо пипогенус эректус. Это были, как
казалось Ирреверзиблусу, однозначно первобытные птичьи крики, и, таким
образом, его угнетал не только шум, но и мысль, что творение его
генетически стоит на весьма слабых ногах и грозит внезапно вернуться в
первобытно-птичье состояние.
Но особенно мучительно было неизменное повторение процедуры: сначала
пронзительные перепалки самочек пипо на крыше и деревьях, которые окружали
дом, потом короткая обманчивая тишина, во время которой Ирреверзиблус
погружался в полусон, а затем танец над его головой, который иногда
начинался уже на лестнице и бурей проносился по всем комнатам.
Вначале Ирреверзиблус (человек, безусловно, терпеливый) думал: раз уж
послеобеденный сон потерян, он, изменив распорядок дня, сможет отдохнуть в
другое время, а отдых ему, поскольку он уже был в годах, время от времени
был необходим. Но Август растягивал свои процедуры до самого захода
солнца. После этого Ирреверзиблус лишь время от времени слышал хлопанье
крыльев; но перед самым восходом, когда сон профессора был особенно
сладок, самки пипо, не дождавшиеся своей очереди, поднимали убийственные
вопли. После этого Август Пипогенус кричал им что-то непонятное - и шум
постепенно стихал.
За завтраком Август выглядел бодрым, полным сил и энергии. Он
опустошил две большие банки меда и два пакета вафель, а омлеты накладывал
себе в большие миски. Вежливо спрашивал Ирреверзиблуса, как тот спал.
Темно-коричневые блестящие его глаза казались озабоченными...
Ирреверзиблус выругался, прикрывшись салфеткой.
- Я сплю все хуже, и, думаю, самое лучшее было бы оборудовать для
тебя отдельный дом, где тебе прекрасно бы жилось.
- Ах, - отвечал Август, - мне и здесь живется превосходно!
Ирреверзиблус хотел спросить, будет ли он и в дальнейшем вести столь
интенсивную половую жизнь. Ведь должен же он когда-нибудь отдыхать? Но
потом вспомнил, что сам наградил пипогиго повышенным интересом к вопросам
размножения, поскольку раньше они были очень ленивы в любви.
- Тебе стоило бы поберечь себя...
- Нет, - возразил Август. - Это самый лучший способ оставаться бодрым
и свежим.
- Бодрым - для чего?
- Увидишь, и наверняка тебя это порадует.
- У нас разный стиль жизни, - сказал Ирреверзиблус, который рядом с
Августом П. выглядел бледным и морщинистым. - Нам надо найти какой-то
компромисс.
- Я считаю, - заявил Август, - это для тебя нужно где-нибудь
подыскать дом. Здешний тебе не подходит.
Но этого Ирреверзиблус не хотел допустить ни в коем случае - и не
только потому, что как старый человек был привязан к своему обиталищу. Ему
не хотелось выпускать из виду Августа П. Он был из того щепетильного сорта
ученых, которые считают себя ответственными за свой продукт.
"Возможно, действия моего Августа столь мучительны для меня потому,
что я тихо лежу и бессильно внимаю всем этим звукам? Лучше бы мне самому
собирать общество для того, чтобы не обращать внимания на шум и иметь
возможность отвлечься".
Производить шум самому он считал слишком вульгарным. Пригласив
старого своего друга, ученого Тео Коммунициуса, который уже более
пятидесяти лет занимался законами взаимосвязи между речью и поведением, он
представил ему Августа П. Казалось, те нашли общий язык. Ирреверзиблус уже
надеялся, что сможет удержать Августа от других занятий, но вскоре крики
на крыше и деревьях стали невыносимы... Август вежливо предложил:
- Давайте-ка я посмотрю, что там происходит.
- Ты даже не представляешь, что тут сейчас будет! - сказал
Ирреверзиблус Коммунициусу, которого он еще по дням молодости знал как
слабонервного мальчика, болезненно реагирующего на любой вульгарный звук,
вздрагивающего даже при скрипе двери. - Может, тебе все же уйти? - спросил
он, обращаясь к седому, трясущемуся, едва державшемуся на ногах другу.
Но Коммунициус заинтересованно прислушался и воскликнул:
- Всю жизнь я пытаюсь найти, как могло возникнуть выражение "летать
на крыльях любви"! А здесь наконец-то я услышал это акустически
воспроизведенным на практике. От всей души благодарю тебя, Планус, что ты
дал мне возможность присовокупить это открытие к очередному изданию моих
трудов, которое скоро должно выйти.
Он приходил и в последующие дни и, хотя опирался на палку и тряс
головой, вел подробные беседы с Августом П.
А.П. не знал этого знаменитого выражения, отчего Коммунициус впал в
еще большее изумление. Откуда же оно появилось у людей, если его не знают
сами птицы?
- Что ж... - Август раскурил свою длинную белую тонкую трубку. -
Наверное, причиной этому то, что люди при виде птиц всегда желали сделать
нечто им недоступное. Они уже повсеместно сымитировали наш полет, садясь в
летательные аппараты. Однако биологически летать все равно не могут.
- Да нет, я имел в виду совершенно определенную функцию! - возразил
Тео Коммунициус. - Мы, люди, также достигли здесь прекрасных
результатов...
- Не могу об этом судить. Во всяком случае, как хомо пипогенус
считаю, что даже в этой идиоме может отражаться некоторая тяга к
совершенству... не хочу сказать - зависть...
На крышах и на деревьях шум усилился.
- Я слишком ударился в теорию. А снаружи - вы слышите практику. Так
что прошу извинить. Коммунициус рассмеялся.
Он буквально оживал при встречах с Августом. Ирреверзиблус заметно
сдал. Однажды он пригласил к себе Радарро.
Это невозможно вынести, - сказал Радарро, - это просто ад!..
- К сожалению, я вынужден не спускать с него глаз. Я не имею права
уйти от него.
- Только не это! - подтвердил Радарро. - Вы лучше всех знаете, как с
ними обращаться. Но боюсь, они и меня доконают. Если бы вы хоть приказали
установить звуконепроницаемые стены...
Замурованный в звуконепроницаемые стены, одурманенный после обеда
сонной дремотной атмосферой, когда солнце окутывалось легкой дымкой,
Ирреверзиблус укладывался спать. Вопли самочек пипо и ритмические звуки
любовных процедур Августа Пипогенуса он слышал еще отчетливее, чем прежде.
Специалисты по шуму, обследовавшие дом всевозможными измерительными
приборами, не смогли обнаружить ни единого децибела, который бы проникал
за звуконепроницаемые стены.
Тогда Ирреверзиблус отправился к своему старому другу, психиатру
Алеусу.
- Ты такой же ненормальный, как и раньше! - сказал Алеус. - Я не
замечаю никаких изменений, которые внушали бы мне тревогу. То, что ты стал
более восприимчив к звукам, - обычный старческий недуг...
- Но ты подумай, ведь у меня звуконепроницаемые стены! Я всегда
считал, что чем старше человек становится, тем хуже он слышит, а сейчас
меня буквально преследует ненормальное желание как можно скорее оглохнуть.
- Ты всегда был ненормальным. Ты даже отправился в горы Альфа для
того, чтобы поймать пипогиго. А теперь живешь в одном доме с этим
существом. Это абсолютно точно укладывается в твою историю болезни.
Алеус дал Планусу Ирреверзиблусу домой небольшую канистру сонного
сока.
- Заходи еще, буду рад тебя видеть, - сказал он. Но подумал при этом,
что надежды мало, ибо Август Пипогенус навязал Планусу свой жизненный
ритм. И, возможно, Планус сам станет пипогенусом - во всяком случае,
психически.
В медицинскую карту он записал: "Потеря личности". Ирреверзиблус
считал, что спать ему даже за звуконепроницаемыми стенами не дает совесть.
Он видел перед собой последствия любовной жизни Августа Пипогенуса -
бесчисленные яйца, которые разбивались в инкубаторах, массы пипо, которые
появляются оттуда, чтобы с криками и шумом производить все новых и новых
пипо, и предсказание Августа: "Это будут духовно развитые индивидуумы, не
прежние примитивные пипо, не послушные рабы. Они, правда, не будут столь
высокоразвиты, как я, но достаточно интеллектуальны для того, чтобы я мог
вступать с ними в духовный контакт. При существующем уровне пипо мне
приходится до них слишком низко опускаться".
Эти слова заставили Ирреверзиблуса пожалеть, что он снабдил пипогиго
такой сильной способностью к размножению.
По желанию Адама Радарро и комиссии, которую тот возглавлял,
профессор снабдил пипогиго способностью к очень быстрому созреванию. И
теперь пипогенные индивидуумы достигали телесной и духовной зрелости
настолько быстро, что, по выражению Радарро, "экономические последствия
этого мы ощутим еще при нашей жизни". И на глазах поколения отцов,
создавших пипо, началось обучение первого выводка отпрысков Августа
Пипогенуса, едва отряхнувшихся от обломков яичной скорлупы. Совершалось
оно "просто и небюрократично", как говорил Август, прямо в полете, в
облаках, где А.П. собирал вокруг себя черные, бьющие крыльями массы, над
которыми парил, поучая потомков.
Ирреверзиблус, а уж тем более Радарро и различные комиссии, которые
тот возглавлял, не могли знать содержание обучения в облаках.
Настораживало то, что А.П. ни разу не представил учебный план на
утверждение. Самолеты, воздушные шары, летающие суда, которые запускал
Радарро и на которых иногда поднимался сам (несмотря на подагру, астму и
камни в мочевом пузыре) с целью хоть что-нибудь понять в этом учебном
процессе, возвращались обратно, не принося никаких существенных сведений.
На магнитофонах были записаны только писк и щебет.
Разумеется, нельзя не согласиться с критиками этого метода,
утверждавшими, что вовсе не надо было подниматься в воздух на громоздких
аппаратах. Без всяких усилий можно было бы записать звуки этих
образовательных курсов с помощью радиоволн. Но, по словам Радарро, "мы
хотели однозначно продемонстрировать, что мы - существа, тоже способные
летать, пусть и не за счет собственных крыльев, но благодаря нашему
творческому духу!".
Расшифровка писка и щебета затягивалась. Ирреверзиблус целые недели
проводил перед магнитофонами, пытаясь их понять. Он пускал ленту на
замедленной скорости, чтобы выделить отдельные звуковые блоки, установить,
походят ли они на какой-либо человеческий язык.
Радарро нашел его в лаборатории - тот сидел на полу сгорбившись, в
белом халате, будто скрывая пару крыльев за плечами. И с заметным усилием
извергал писк и щебет...
Радарро пришлось хорошенько его встряхнуть, чтобы привлечь к себе
внимание.
- Повторите-ка за мной эти звуки! - обратился к нему Ирреверзиблус. -
Может, вы установите, на какой человеческий язык они похожи?
- Вряд ли, - отвечал Радарро. - На мой взгляд, самое лучшее было бы,
если бы мы взяли да схватили вашего умника Августа Пипогенуса, когда он
спустится в этот дом и уснет. Связали бы его хорошенько, расспросили бы о
значении этих звуков. А не ответил бы, можно было бы немного поморить его
голодом и жаждой или пригрозить подрезать сухожилия на крыльях - ему и
всем другим пило, - а если и тогда не ответил бы, мы бы это и сделали...
- Никогда! - возмущенно воскликнул Ирреверзиблус. (Радарро
показалось, будто белый халат профессора вздувается и Ирреверзиблус
вот-вот взлетит.) - Подобные действия в высшей степени аморальны! Как
можете вы, Радарро, делать такие предложения? Это ведь живые организмы,
чью самобытность мы можем разрушить.
- А не было так же аморально превращать пипогиго, который
естественным образом, самобытно возник в горах Альфа, в хомо пипогенуса
эректуса? Ваша совесть при этом ничего вам не говорила?
Ирреверзиблус проникновенно и печально посмотрел на Радарро.
- А разве не вы дали мне на это миллиарды?
Радарро снова почудилось в нем что-то дьявольское. Печальный сатана,
который уже в сотый раз видит, как заказчик вдруг является к нему с
угрызениями совести...
- И разве не было аморально и непоследовательно оставить Пипогенусу
крылья вместо того, чтобы лишить его их? Он стал бы тогда более похож на
человека и мог бы легче влиться в человеческое общество.
- То, что у него есть крылья, и составляет необыкновенную выгоду
применения Пипогенуса и его потомков.
1 2 3 4 5 6