— Но ведь они не могли твердо обещать это?
— Конечно нет. Конгресс должен был бы объявить войну, а это были еще те старомодные времена, когда президенты считали необходимым чтить свою клятву, действуя согласно конституции. Только Конгресс тогда мог объявить войну, а он бы наверняка этого не сделал. Это было известно всем, всему миру. Но вот в чем тут загвоздка, Сай: в американской истории я полный невежда, но сейчас мы перемещаемся на историческое поле, которое мне хорошо знакомо. Если бы существовала хоть малейшая возможность, что Америка может ввязаться в войну в Европе, эта война тотчас же стала бы невозможна. Безо всякого Конгресса, без формальных договоров — да что там, не возникло бы ни малейшего сомнения в том, что такое не возможно. Потому что, как говорил Клаузевиц, ни один народ не начинает войну, не будучи свято уверенным, что победит. И это правда. Эта война, Сай, эта никому не нужная война попросту не началась бы. Ни дурацких ультиматумов, ни деклараций… Поверьте мне, Сай, это бы сработало! Война стала бы невозможна. Выройте из могилы Людендорфа и Гинденбурга и спросите у них — они ответят вам то же самое.
— Тем не менее Z не достиг нужных соглашений.
— Да нет же, достиг! Наши люди уверены в этом. У него были письма, частная переписка — не акты парламентов или что-то в этом роде. Но подписанные. Главами государств. Во всяком случае, таковыми они себя считали. Люди, наделенные властью.
— И так вот была предотвращена Первая мировая война?
— Она не была предотвращена.
— Как же это вышло?
— Z не вернулся.
— Что?!
— Ни в одном материале из тех, что отыскали наши люди, не было и намека на его возвращение. Он отправился назад, выполнив все, за чем его посылали, — сохранились каблограммы, сообщавшие об этом, — а потом… он попросту исчез. Растворился в воздухе. Мы знаем об этом, потому что нашли в документах упоминания об исчезновении Z. Возможно, тогда знали, что же произошло, но нам это неизвестно.
— Ну хорошо, а кто такой Z?
Рюб медленно покачал головой:
— Этого наши люди не знают. Его настоящее имя не упоминалось ни разу. Z — иначе его не называли. И черт побери, Сай, нашим парням, в сущности, нет до этого дела. Их это совершенно не интересует. Они оказали мне услугу, только и всего. Не могу их винить: понимаете, вся эта история их ничуть не касается. Для них это всего лишь одна провалившаяся миссия, а таких несметное число в истории любой страны. Случилось это черт знает сколько лет тому назад, документов осталось мало, так что кому до этого дело?
— А разве вы не можете объяснить вашим людям, почему…
— Нет. Мне удалось организовать новый отдел, который занимается именно этой историей. Совсем небольшой отдел, он состоит из одних посвященных. Номинально возглавляет его Эстергази, я — его заместитель, а остальной штат — это главным образом сержант, который носит нам кофе.
— Эстергази…
— Совершенно верно. Он теперь бригадный генерал. Вы же понимаете, Сай, мы не можем никому объяснить, чем занимаемся. Большинство наших людей прежде всего и слыхом не слыхивали о Проекте. Как бы мы им растолковали, что намереваемся сделать? Показать им Проект, то есть гору хлама? Мне пришлось удовольствоваться тем, что мне предложили — по большей части то, что уже было под рукой. Да и сомневаюсь я, что можно отыскать что-нибудь еще. Речь ведь идет о Соединенных Штатах в годы перед 1914-м, когда мало кто даже задумывался о близкой войне. Не то что в Европе — помните, сколько удобных случаев для вашего вмешательства я называл, если бы мы могли действовать на Европейском континенте? Но здесь… Боюсь, история с Z — это все, что можно раскопать. — Рюб вдруг осклабился и хлопнул меня по плечу. — Ну да старая собака не забывает старых фокусов! Что она делает, когда теряет след? Бегает кругами, пока снова не учует нужный запах! Слушайте, пойдемте-ка выпьем кофе или еще чего-нибудь.
Он вскочил легко, как и положено бывшему спортсмену, протянул мне руку, помог подняться, и мы пошли к аллее.
Дойдя до нее, мы свернули на юг, к Пятьдесят девятой улице и отелю «Плаза».
— Слыхали когда-нибудь об Элис Лонгуорт? — спросил Рюб.
— Да, кажется, слыхал. Старая дама, ныне покойная? Та, которая сказала, что Томас Дьюи похож на сахарного человечка на свадебном торте?
— Точно, она. А еще она говорила: «Если чего-то о ком-то не знаете, обратитесь ко мне». Вот потому-то я о ней и вспомнил. Замечательная была женщина, смышленая, с острым язычком — как говорится, на то и дан язык. Сплетница. Супруга видного конгрессмена. И кстати, не всегда она была старой дамой. В молодости она слыла заводилой в кругу вашингтонской молодежи и знала в Вашингтоне всех, кто имел хоть какой-нибудь вес. А известно вам, что Элис Лонгуорт — дочь Теодора Рузвельта?
— Не помню. Кажется, да.
— Ну, я-то об этом помнил и прочел о ней кое-что — две-три книжки из библиотеки. И составил список ее друзей — всех, кого смог отыскать. А потом, говоря в переносном смысле, принялся звонить во все колокола. Я писал, я говорил по телефону, а один раз, в Вашингтоне, и впрямь позвонил — в дверной звонок. Я встречался со всеми, кто был хоть как-то связан с Элис Лонгуорт — внуками ее друзей, правнуками, прапраправнуками — словом, со всеми, у кого могли отыскаться ее письма. Письмо Элис Лонгуорт — такое сохранилось бы в любом семействе. Четыре пятых людей в моем списке оказались для меня бесполезны. Иные из них даже слыхом не слыхивали, кто это такая.
Мы вышли на тротуар Пятой авеню рядом с парком и зашагали в сторону Пятьдесят девятой улицы.
— Утомительное было занятие, обрыдло мне до чертиков, и я обозлился. Как-то раз по телефону я сказал: «Как? Вы никогда не слышали об Элис Лонгуорт? Значит, ваша жизнь пропала зря! Да ведь это же о ней написали песню!» — «Какую песню?» — спросил конечно же мой собеседник, и я ему спел ее. Прямо по телефону.
Рюб запел негромким приятным голосом, не перевирая мотив: «В миленьком платьице цвета элис!» Это и вправду прелестная старая песенка; я хорошо знал ее, хотя понятия не имел, что она как-то связана с реально существовавшей Элис. Я подхватил песню, мы шагали по Пятой авеню к отелю «Плаза» на той стороне улицы и дружно пели. Входя из вестибюля в крохотный бар и выбирая столик, я чувствовал себя замечательно, и все из-за этой песенки. Я знал, что Рюб сделал это не намеренно; человек хитроумный, он мог быть и порывистым, даже безрассудным, и я знал, что эту песенку он запел в случайном порыве. Однако когда появилась официантка, Рюб одарил ее улыбкой и сказал:
— К черту все, закажу мартини. Первое мартини за миллион лет.
И хотя я собирался заказать кока-колу, вместо этого присоединился к его заказу. Только позже мне подумалось, что Рюб, возможно, угадал подходящий момент, когда легкий хмель мог подтолкнуть меня к нужному для него решению.
В баре было не меньше двух десятков столиков, но кроме нашего занят был только один — за ним сидели двое японцев. Рюб предпочел занять столик подальше от них и сел на стул у стены, откуда хорошо был виден весь зал.
Пока мы дожидались выпивки, все еще слегка улыбаясь при мысли о нашем хоровом пении, Рюб открыл чемоданчик.
— В награду за все труды мне досталась пара писем Элис Лонгуорт, в которых упоминается Z, — сказал он. — Я ожидал, что мне пришлют ксерокопии, но получил сами письма. — С этими словами он извлек из чемоданчика оба письма.
— Почтовая бумага цвета элис?
— По-моему, да. И в библиотеке Конгресса тоже так считают. Элис Лонгуорт слегка льстило, что в ее честь был назван оттенок цвета. — Рюб вынул две ксерокопии. — В библиотеке Конгресса, в разделе каталога, посвященном Рузвельту, есть кое-какие материалы по Э.Л., и там я обнаружил две адресованные ей записки от Z.
Рюб было протянул мне письмо, но тут принесли выпивку, и он остановился, опасаясь, как бы нечаянно не закапать вином драгоценные находки. Мы пригубили мартини, и я кивком указал на письма:
— И там его тоже называют Z? Не упоминая его настоящего имени?
Рюб кивнул, пригубливая свой стакан.
— Как же так? — сказал я. — Элис ведь должна была знать, кто он такой.
— Она и знала. Он был другом Лонгуортов, но тем не менее подписывался "Z", и она звала его Z. Для них секрета не существовало, но ведь был еще президент, который нарушал полномочия Конгресса, как то водится у президентов. Славные то были денечки, когда ЦРУ еще не появилось и все, что требовалось — избегать письменных упоминаний имени своего человека. Если Тафту нужно сделать запись для памяти, он напишет просто "Z" на случай, если запись попадется кому-то на глаза. А Z сообщит своим друзьям и приятелям: отныне зовите меня Z! Что чрезвычайно нравилось Элис — это же так весело! Плутовская шайка. Молодые вашингтонские умники.
Я протянул руку за письмом, и Рюб отдал мне голубой листок; чернила были синие. Небрежным, но разборчивым почерком на письме была написана дата: «22 февраля 1912», и начиналось оно словами: «Лори, дорогая!»
— Все это можете пропустить, — сказал Рюб, — почитайте вот здесь, в конце страницы.
Я так и сделал.
«И конечно же Z, — писала Элис Лонгуорт, — мы должны называть его просто Z — не правда ли, прелестно? — Z наконец насладится вполне, и мы не услышим ни о чем, кроме варьете. По крайней мере, ему не мешают дамские шляпы! Мы с Ники, может быть, съездим в город повидаться с ним — хотя бы на денек. Однако я должна рассказать тебе о вечеринке у Эви — или следовало бы сказать „soiree“? Разумеется, мы опоздали. У Ники была ужасная…»
Тут я перевернул страницу, но Рюб сказал:
— В этом письме о Z больше нет ничего.
— Хорошо, Рюб, — сказал я, — и чем же оно поможет нашему делу?
— Ну что же, кое о чем мы из него узнали. Z, по всей видимости, любил варьете. И поскольку ему не мешали смотреть шляпы сидящих впереди дам, это значит, что он был высокого роста. Это уже кое-что.
— Уж конечно, даст сто очков вперед «упк пдрк». Что у вас еще?
Рюб передал мне голубой листок, исписанный тем же энергичным почерком, и сказал:
— Это все, что удалось найти тем людям, — недостает первой страницы.
Листок начинался словами:
«… настаивает, что она никак не могла этого знать; однако она знала имя — Клара! И даже номер его часов! Именно так, как он сам говорил мне: 21877971. Разве это не превосходит Холлендера? Z просто прелесть, и нам будет очень не хватать его, когда он уедет».
Следующий абзац начинался описанием танца, и я поднял глаза на Рюба, но прежде, чем успел сказать хоть слово, он быстро проговорил:
— Вот конверт от этого письма.
Конверт был адресован миссис Роберт О.Парсонс, проживающей в Вилметте, штат Иллинойс.
— Поглядите на штемпель, — посоветовал Рюб, и я послушно глянул на черный, чуть смазанный кружок, оттиснутый слева на двухпенсовой гашеной марке красного цвета, с профилем Вашингтона; вверху было написано «6 марта 1912 г.», внизу — «Вашингтон, округ Колумбия». Я понятия не имел, что сказать о конверте или о самом письме, а потому ограничился кивком и вернул их Рюбу.
— Все верно, — сказал он, как будто я и впрямь высказал вслух какие-то критические замечания, — все это так… мелкие улики. Зато вот это настоящая находка! — добавил он, осклабившись с принужденным энтузиазмом. — Тут мы его засекли, как говорится в нашем ремесле — кажется, я слышал такое выражение по телевизору. — Он извлек сложенный вчетверо белый листок. — Оригинал нашли в книге из библиотеки Э.Л. — должно быть, она использовала его вместо закладки.
Я развернул листок — это оказалась ксерокопия. Вверху красовалась исполненная изысканным шрифтом надпись "Отель «Плаза» — особенно причудливо выглядела буква "П" — и рядом старинная гравюра с изображением отеля. «1 марта» — было написано от руки, и ниже:
"От Z к Э.! О, этот вечный и вечно чарующий город! До сих пор я весьма приятно провожу время. Даже мое вынужденное присутствие на лекции в «Дельмонико» у мадам Израэль обернулось неожиданным удовольствием, то есть удивительным и весьма желанным появлением проворнейшего и улыбчивейшего Эла. Упустил вчера Кнабеншу. Зато, присутствуя на «Грейхаунд», я видел — в самом деле видел! — саму Голубиную Леди! Мне бы пойти за ней, а я стоял, онемев; впрочем, надобно сказать, что здравомыслящие прохожие, обитатели страны Бродвей, попросту не обратили на нее внимания.
Нынче вечером, дорогая моя, — и это приведет в трепет даже твою бестрепетную душу, — я встречаюсь с человеком, который восхищает меня более всех в мире, возле… но нет, не стану я называть этого уродливого и обыденного имени. Слишком это было бы похоже на то, чтобы назвать прекрасную женщину Тилли! Уж скорее бы, помня гордый прямой профиль, так похожий на силуэт самой «Мавритании» , я сказал бы — корабль. О да, корабль из стали и камня, но я верю, что если сидящему там дать в руки штурвал и румпель, он бестрепетно поведет сей челн по Бродвею или Пятой авеню, к вящему удовольствию публики. Мы встретимся нынче вечером, увы, не в полночь с последним ударом часов, но в унылое время часом раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47