Опасно, повторял он, очень опасно! А вы с Эстергази потирали себе руки. Вам не терпелось доподлинно выяснить, что может случиться. Но я, майор, возвращаюсь к тому, что уже фактически сказал. «Калитка» исчезла. Я не могу вырваться из этой мерзости!
— Джон, все это весьма и весьма интересно. И вы так хорошо рассказываете! Только я побывал там, где размещался ваш Проект. Не далее как вчера. Там контора братьев Бийки и склад. И всегда был склад, и ничего больше — видно с первого взгляда…
— Верно. В определенном смысле совершенно верно.
— И чтобы этот городишко превратился в то, что он есть, нужно с полсотни лет, никак не меньше. Его никогда не реставрировали!
— Опять верно. В определенном смысле.
— В каком же?
Макнотон несколько раз кивнул Рюбу и самому себе, потом сказал:
— Видите ли, майор, месяц назад или чуть раньше я отправился автобусом в Монтпилиер, столицу штата. Зашел в библиотеку, и там мне разыскали здешнюю газетенку «Уинфилд мессенджер». У них она за все годы, с 1851-го до 1950-го, — самую капельку не хватило до векового юбилея. Я взял подшивку с 1920-го по 1926-й год и, признаться, кое-что спер оттуда, вырезал на память. И постоянно держу эти вырезки при себе. Потому что они — единственное, что у меня осталось…
Из внутреннего кармана он извлек аккуратную плотную папку и передал Рюбу Прайену. Открыв папку, Рюб обнаружил вклеенный кусок газеты шириной в три колонки. Сверху часть заголовка — «…ессенджер», потом, меж двух линеек, дата: 1 июня 1923 года. А еще ниже «шапка» над фотографией — Рюб прочитал ее вслух:
— «Толпа преградила путь шествию». — Рюб склонился над фотографией, вглядываясь в детали: колонна марширующих юношей с винтовками на плече, все в плоских стальных касках и мундирчиках со стоячими воротниками. Во главе колонны двое одетых точно так же парней несут американский флаг и транспарант. Рюб снова начал читать вслух — то, что было написано на транспаранте: — «Американский легион треб…»
— Да не обращайте внимания на шествие, смотрите на зрителей!
Как же он сразу не заметил! На обочине меж стволами старых деревьев выстроились мужчины, женщины, дети, собаки. И среди них высокий человек в плоской соломенной шляпе с черной лентой. Человек заметил фотокамеру и улыбается. А под жесткими полями шляпы — ясно, резко, вне всякого сомнения — лицо сидящего рядом на скамейке!
Поняв, что его узнали, Макнотон потянулся за своей папкой.
— Вот именно. Это я. Здесь, в Уинфилде. На этой самой улице. Наблюдаю за шествием в День поминовения весной 1923 года. Да, майор, сегодня Проекта нет, не существует. Но он существовал. Несомненно существовал.
— Допустим. Но почему я ничего о нем не помню? А вы, в отличие от меня, помните?
— Что-то произошло, майор. В прошлом случилось что-то такое, что изменило настоящее.
— Что, например?
— Понятия не имею. Все, что угодно. Но когда это случилось, я сам был в прошлом, и меня изменение не коснулось. Я сохранил свою память в полном объеме, свозил ее в Нью-Йорк и обратно. Только реальности она больше не соответствует. Я вернулся, но не в реставрированный Уинфилд, а в эту кучу дерьма, которую никто никогда не трогал. И сошел с ума. Бросился опять в Нью-Йорк, к зданию Проекта, последний квартал бегом бежал. И увидел фирму братьев Бийки в ее первозданном виде — и ничего больше. Хуже того, — он придвинулся к Рюбу и понизил голос, — хуже того, оказалось, что Данцигера больше не существует. Его нет в телефонной книге. Я взял в библиотеке старые телефонные справочники вплоть до 1939 года — и не нашел Е.Е.Данцигера ни в одном из них. Ни в одном! В ратуше нет записи о его рождении. И в Гарварде о нем никто никогда не слышал. Его нет!
— Значит, он сделал это! — Рюб медленно поднялся, наливаясь кровью. — Вот сукин сын! Добился-таки своего!..
— Кто сукин сын?
— Кто?.. Как его звали — Марли? Нет, Морли! Саймон Морли! Мы отправили его в прошлое, так? В девятнадцатый век с определенным заданием. И он это сделал!
— Что?
— Не знаю, что именно. — Рюб посмотрел на Макнотона печально и беспомощно. — Что-то такое там, в прошлом, отчего Данцигер… ну просто не родился, и все. И Проекта не стало. Как бы и не было никогда. — Он опять опустился на скамейку, и некоторое время оба молча сидели и смотрели на пустынную улицу. Потом Рюб заговорил снова: — Джон, что вас держит в этой дыре?
— Работа. Автомеханик с неполным рабочим днем. Платят — хуже некуда. Зато и комната — дешевле не бывает, разве что в Индии…
— Вам случалось драться? Я имею в виду — заниматься боксом?
— Дрался немного. Когда был в армии.
— Выступали в тяжелом весе?
— В общем, да. Однажды согнал вес до полутяжелого — тогда я был молод, мне это удалось. И одержал легкую победу. Противником был сержант интендантской службы, совеем слабак. Весили-то мы одинаково, только я оказался куда крепче.
— Выходит, боксером вы были хорошим?
— Неплохим. Выигрывал чаще, чем проигрывал, хоть и проигрыши тоже случались. Потом побывал дважды в нокауте и ушел с ринга. Какие мозги у меня ни есть, но захотелось их сохранить.
— А убивать вам не доводилось?
— По правде говоря, нет. Однажды чуть было не убил, однако ситуация изменилась. Но если бы нет, убил бы. Даже продумал как.
— Это тоже в армии?
— Да. Только он пошел на повышение и его перевели. Повезло ему. Да и мне, без сомнения, тоже.
— Слушайте, Джон, а есть ли на свете что-нибудь, чего бы вы не сделали, лишь бы попасть обратно? В тот, другой Уинфилд?
— Ради этого я сделал бы что угодно.
— Вам известно, каким образом Саймон Морли переходил в девятнадцатый век?
— Прошел подготовку. Изучил все, что касается того времени, почувствовал его душой. А потом использовал «калитку» — «Дакоту».
— «Дакоту»?
— Это такой жилой дом в Нью-Йорке, который построен в прошлом веке и уцелел до сих пор. Проект обставил в «Дакоте» одну из квартир, добыл ему подходящий гардероб, и квартира стала «калиткой»…
— А вы смогли бы повторить то же самое? Забраться туда, куда попал Саймон Морли?
— Уверен, что смог бы. — Он усмехнулся. — Если уж вы в принципе способны на перемещение, то можете повторить его сколько угодно раз. Майор, там вдали видна «тойота» — это ваша?
Рюб кивнул.
— Немного тесновата, на мой вкус.
— Японцы тоже не великаны.
— Ладно, как-нибудь умещусь. — Он решительно поднялся на ноги, и теперь стало ясно, что он заметно выше Рюба. — Подбросьте меня до моей конуры. И дайте пять минут на сборы. Даже три, если я потороплюсь. А я потороплюсь. Не сомневайтесь — потороплюсь…
5
Была зима, давно стемнело, погода была сырой и промозглой — и все-таки человек продолжал сидеть в Центральном парке на скамейке, сидеть и пристально следить за дорожкой слева от него. Свет уличного фонаря едва достигал человека, и он казался темной неподвижной глыбой. Воротник пальто был поднят и прикрывал подбородок, шляпа натянута почти до бровей. Руки утонули в карманах, а глаза продолжали неотрывно следить за дорожкой, и лишь когда он увидел того, кого поджидал (как раз вовремя, заметил он про себя), то опустил взгляд и принялся смотреть себе под ноги, вроде бы в глубоком раздумье.
Прохожий шел быстрыми шагами и ни на что не обращал внимания. На нем было черное пальто намного ниже колен, на голове — коричневая меховая шапка. Пропустив его на дюжину шагов вперед, сидящий человек встал, выпрямился во весь свой немалый рост и последовал за ним. За Саймоном Морли.
(…Едва я вышел из парка на Пятую авеню, как мимо меня неспешно протарахтел фургон для доставки продуктов; усталая лошадь брела, низка опустив голову, а на задней оси болтался керосиновый фонарь. По тротуару прошествовала женщина в черной шляпке с перьями, в меховой накидке на плечах, приподняв длинную темную юбку на дюйм выше мокрых каменных плит.
Я повернул к югу (высокий человек в двадцати ярдах позади повернул следом) и двинулся по узенькой, тихой Пятой авеню, застроенной жилыми особняками, поглядывая на желтый свет окон и ловя мимолетные впечатления: вот лысый бородач устроился почитать газету у камина — самого камина не видное но на оконную раму падает его красноватый отблеск; вот по комнате прошлась горничная в белом переднике и белом чепчике; вот женщина с вощеным фитилем в руках зажгла свечи на рождественской елке месячной давности на радость стоящему рядом пятилетнему мальчишке…
…Миновав Мэдисон-сквер, я направился по Бродвею вверх вдоль Риальто, театрального района города. Улица здесь была запружена свежевымытыми отполированными экипажами, а тротуары — толпами народа. Добрая половина тех, кто шел мне навстречу, были в вечерних туалетах, в воздухе висел возбужденный гомон, радостное предвкушение развлечений и зрелищ.)
Следуя всего в нескольких шагах, высокий человек всматривался в лица прохожих, время от времени чуть наклонялся, чтобы заглянуть в проходящие мимо экипажи, и улыбался, улыбался — находиться здесь было для него удовольствием.
(…Я быстро шел мимо освещенных театров, ресторанов, великолепных гостиниц, пока не добрался до отеля «Гилси» между Двадцать девятой и Тридцатой улицами. Там, в киоске у входа, я купил длинную сигару и бережно засунул ее в нагрудный карман сюртука. Затем…)
Высокий человек шел теперь не спеша — тротуар был заполнен вечерней толпой. Он подождал, пока Саймон Морли не выйдет из отеля «Гилси» и не спустится по ступенькам, засовывая в карман сюртука только что купленную сигару. Потом высокий прибавил шагу и почти поравнялся с преследуемым, держась всего в шаге-двух позади него.
И вот наконец у него появился шанс. Короткий лестничный пролет с медными перильцами вел вверх, к солидным двойным дверям, вывеска золотой фольгой по стеклам гласила: «Уэллмен и Кo, страховые агенты». А ниже другой, более крутой пролет вел вниз, в подвальную парикмахерскую, на что указывал полосатый столбик у бровки тротуара.
За полшага до того, как Саймон Морли поравнялся с подвальной лестницей, высокий нагнал его и вдруг ударил сбоку всем весом, да еще вдобавок двинул бедром в бедро. Морли был гораздо ниже и легче, его буквально подбросило, обрушило на острые каменные ступеньки и покатило вниз, к запертой двери парикмахерской. А высокий пошел себе дальше не спеша, как ни в чем не бывало и на Тридцатой улице завернул за угол. Кое-кто провожал его глазами, но он возвращал взгляд, и никто не посмел его остановить.
А Саймон Морли добрые полминуты лежал без движения и почти без сознания. Потом он ощутил боль в костях, в правом плече и правом бедре, в ладонях рук и застонал. Кое-как он приподнялся, опасаясь, не сломал ли что-нибудь. Чтобы встать, ему пришлось опереться на стенку обеими руками и головой. Наконец он выпрямился и в слабом свете, долетавшем с улицы, оглядел свои заляпанные грязью и кровью руки, увидел порванные брюки и в прорехах — ноги в кровавых ссадинах. Цепляясь за чугунные перила, он с трудом выкарабкался наверх и, очутившись опять на тротуаре, пустился — нет, не бежать, а отчаянно ковылять в прежнем направлении.
(Я увидел впереди здание с вывеской «Театр Уоллака». Рекламные щиты у входа оповещали, что дают спектакль «Как делать деньги». Увидел я и тетушку Мэри — старуху, промышлявшую торговлей яблоками у театральных подъездов, — и попытался бежать, отчаянно протискиваясь сквозь толпу, огибая прохожих и сталкиваясь с ними; прохожие недоумевали, сердились, но я спешил, потому что перед тетушкой Мэри остановился высокий молодой франт в вечернем костюме. Она заговорила с ним, и — не померещилось ли мне? думаю, что нет, — я уловил, как блеснула переданная ей золотая монета. А между нами оставались еще добрая дюжина ярдов и несколько человек; франт повернулся на каблуках, кто-то из идущих впереди придержал дверь, и он вошел в театр.
Последнюю дюжину ярдов я прошел не торопясь, миновал тетушку Мэри, выкликавшую: «Яблоки, кому яблоки? Берите яблоки, отборные яблоки!..» Она было сунула яблоко и мне, но я покачал головой и уставился внутрь фойе, и там, на плиточном полу, стояла группа, которую я и искал глазами: бородатый папаша с рубиновой булавкой в крахмальной белой манишке, улыбчивая мамаша в вечернем туалете и две дочки, младшая в прелестном, без всяких украшений бархатном платье цвета весенней листвы. Когда она улыбалась — а заметив молодого франта, давшего тетушке Мэри золотую монету, она улыбнулась, — то и впрямь была очень мила.
Я должен был услышать их разговор, просто обязан! Я втиснулся в фойе и подобрался к ним поближе, пряча свои окровавленные руки, прижимая их к бокам. Папаша обратился к младшей: «Дорогая, позволь представить тебе моего молодого друга, мистера Отто Данцигера…» Высокий франт поклонился, и осталось лишь осознать: что должно было случиться, то и случилось, я опоздал. Двое молодых людей встретились, и я не сумел это предотвратить. Со временем они поженятся, и у них появится сын. И уж мне-то известно, что в далеком будущем, в XX веке, откуда я сбежал, этот сын, когда вырастет, станет доктором Е.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47