— Мы все им сочувствуем, — сказал Перфекто. — Все обозлены. Мы сами узнали об этой несправедливости лишь несколько дней назад. Думаю, если бы узнали раньше, корабль не долетел бы до Пекаря. Ты чувствуешь, какой гнев разлит в воздухе, чувствуешь напряжение, как перед грозой?
Я кивнул. Почувствовал сразу, как только вошел в помещение, где объявляли ставки.
— С самого мятежа не было такого, — добавил Перфекто. — Много месяцев я этого не чувствовал.
— Правда, — согласился Мигель. — Все было спокойно до самых последних дней. После мятежа положение изменилось. Самураи обращались с нами как с друзьями, особенно когда увидели, как мы сражаемся. Большинству из нас присвоено звание самураев. Но местные жители смотрят на нас, как на грязь. Генерал Цугио, здешний главнокомандующий, смеется при упоминании о самураях — неяпонцах. Он грозит снизить нам плату, если мы не уговорим своих компадрес сделаться уступчивей. Посмотри в глаза нашим людям и поймешь, о чем они думают. Они думают, что им не следовало лететь сюда. Что им не нужно сражаться. Но что мы можем сделать? Вернуться не можем, потому что не можем заплатить грекам за корабль. Не можем найти другую работу. Остается либо воевать с ябандзинами, либо умереть с голоду!
— А нельзя ли действовать через голову генерала Цугио? — спросил я. — Нельзя ли поговорить с президентом Мотоки? Это не такой большой город, и президент не может быть так уж занят. Перфекто покачал головой.
— На Пекаре у каждого свое Metro. Они верят в то, что называют естественной иерархией. Мужчина выше женщины. Чиновник корпорации выше солдата, а солдат выше фермера корпорации, который выше фермера, не работающего на корпорацию. Все японцы выше китайцев, которые, в свою очередь, выше корейцев. А где-то в пыли наряду с прочими червями — латиноамериканцы. Матерь Божья! Мы не японцы и не работники корпорации, у нас нет с ней постоянного контракта. Мы настолько низко стоим в их списке, что даже Гарсон не может непосредственно разговаривать с чиновниками. Ему позволено говорить только с генералом Цугио и его адъютантами.
— Не понимаю, — сказал я. — А что они сделают, если вы заговорите с чиновником корпорации?
— Не обратят на тебя внимания, — ответил Мигель, — или изобьют. Зависит от того, насколько их оскорбила эта попытка.
Перфекто кивнул и поторопился объяснить.
— Это все вертикальная структура их общества. Именно эта вертикальная структура и вызвала войну. Видишь ли, когда здесь поселились эти две группы, их социальные инженеры считали, что они идут несколько разными путями к одной и той же цели. Надеялись привить жителям основные этические идеалы в том, что касается работы, сотрудничества, служения обществу и аскетичности. Инженеры «Мотоки» обратились к идеям «Исин» — реставрации, восстановления; они говорили, что просто возвращаются к естественному порядку вещей, восстанавливают древние идеалы, которые по-прежнему живут в их сердцах. Однако инженеры — националисты считали, что полное подчинение обществу сдерживает развитие индивидуальности и инициативу, и потому ввели некоторые изменения. Они объявили, что создают нового человека, новую традицию, открывают новые силы и красоту в народе. Тогда-то народ и разделился. Но при этом у них много общего: и «Мотоки», и ябандзины представляют общество вертикальной структуры. И те и другие считают, что существует вершина человеческой иерархии. И все думают, что именно его люди представляют эту вершину. Для них единственный способ доказать это — выбить зубы сопернику.
Перфекто казался расстроенным, а я лишь посмеялся при мысли о жителях «Мотоки», считающих себя высшей расой во вселенной.
— А что они думают о вас, химерах?
— Самураи с большой неохотой признали, что мы сражаемся лучше их, — сказал Мигель. — Но мы все равно не сравнялись с ними в общественном положении. Мы так и не научились «корпоративному духу», и это доказывает нашу слабость.
— Но если они само совершенство, а мы слабы, так зачем мы им?
— Мы им необходимы, чтобы преодолеть автоматическую защиту Хотокэ-но-Дза. Они считают, что сами не смогут это сделать, и потому нанимают других, чтобы другие умирали там. Нанимают тех, кто им безразличен. Хотят, чтобы мы расчистили им дорогу, открыли дверь, а самураи войдут в Хотокэ-но-Дза и докажут, кто лучше.
Я вспомнил, как топографический президент Мотоки благодарил нас за то, что мы пришли сражаться с машинами ябандзинов.
— Но ведь это не так трудно, как я слышал?
— Нетрудно для нас, потому что у нас нет технофобии. Самураи слишком нервничают при мысли об автоматической защите противника. Эти поселения на Пекаре были основаны в том числе и потому, что японцы на Земле уступили первенство в технологии китайцам. Для здешнего общества машины символизируют их Собственное технологическое поражение, напоминают о неудаче в соревновании с другой нацией.
— Ага! Вы тоже заметили, как они сторонятся кибернетических усовершенствований?
Перфекто энергично кивнул.
— Они сторонятся тысячи технологических новшеств. ОМП наложила строгий запрет на использование мощного наступательного оружия, но мы легко можем создать в рамках этого запрета оружие для Победы над ябандзинами: ружья, стреляющие разъедающей жидкостью, а не твердыми снарядами, многослойную керамическую защиту. Но Мотоки упрямится: считает, что если мы победим благодаря технологическим преимуществам, то тем самым откажемся от принципа, ради которого началась война. Они должны победить, потому что они морально выше, ближе к идеалам, а не потому, что у них лучше оружие.
— Они спятили!
— Согласен, — ответил Перфекто. — Но они хорошо платят. — Он переступил с ноги на ногу. — К тому же любая культура кажется слегка спятившей, если смотришь на нее извне. Адъютанты генерала Цугио приглашают нас на встречу. Мне кажется, генерал Цугио хочет выступить перед нами на тему о морали. Цугио — сан очень верит в пение гимна корпорации и в эмоциональные речи. — Он взглянул на дом. — Хочешь послушать музыку или посмотреть схватки?
Делать больше было нечего. Мы пошли в дом и болтали о разных незначительных вещах; большую часть вечера смотрели сражения в симуляторах. В одном участвовал Завала. Он вместе со своими товарищами уничтожил четыре вражеские группы и прорвался в Хотокэ-но-Дза, и я поразился тому, каким искусным воином он стал. Да, многое изменилось.
Правда, на Земле мне тоже приходилось постоянно учиться, чтобы держаться на уровне достижений в своей узкой специальности медицины, и я привык к переменам. Перемены, даже к плохому, я перенесу. Друзья взяли мое тело и сделали его снова молодым, и это я могу принять. Это обычная процедура. Самураи два года продержали меня в криогенном сне, а это принять гораздо труднее. Меня обманули, лишили подготовки, которая помогла бы мне оставаться живым на Пекаре. Глядя на схватки в симуляторе, на то, как наши люди сражаются с патрулями, ласками, АНП — автоматическими нейтронными пушками, кибертанками, как они преодолевают минные поля, я понял, насколько опасно мое невежество. Я никогда не побеждал самураев в симуляторе и не могу сделать это сейчас.
И мои товарищи изменились, это я тоже почти принимал. Но то, что я видел в глазах Абрайры, привело меня в ужас: в них было счастье и спокойствие.
Я попытался понять, почему это так расстраивает меня, и вспомнил, что, когда был молодым, однажды пошел с матерью в чужую церковь. Верующие там считали, что получают великие духовные откровения. Они говорили не своим голосом, болтали какой-то вздор, катались по полу и славили Бога с пеной у рта — желая произвести впечатление друг на друга своей фальшивой святостью.
И так как я был молод, они привели меня в ужас, я испытал тот же безотчетный страх, что и сейчас.
Мне показалось, что они во власти дьявола. Я поверил, что в этой церкви присутствует Сатана. Но, став старше, я понял, что не дьявол привел меня в ужас — а чуждое, непонятное, встреча с неизвестным:
И теперь, глядя на то, как Абрайра напевает или вместе с другими следит за схваткой, я снова видел лицо чужака, человека из другого мира. Она жива, а я мертв. Она испытала неописуемые ужасы и вела жизнь, полную отчаяния. Подобно бесчисленным рефуджиадос, которых я встречал, эмоционально она умерла. С ней обращались невероятно жестоко, ее сломали так, что исправить невозможно, и для нее было бы естественным внутренне умереть. Но вот она неожиданно воскресла, и пламя в ней горит, как волшебная свеча на ветру, упрямо не желая гаснуть, сколько бы ни выла буря. Ни у кого нет сил для такой перемены.
Я попытался представить себе, что могло ее так изменить. Она химера. Не человек, не такая, как я. Может быть, инженеры создали новое существо с эмоциональной устойчивостью, невозможной раньше? Я сомневался в этом. Во всяком случае, если и создали, то не преднамеренно. Никто не понимает настолько хорошо биохимический механизм, управляющий эмоциональной гибкостью. Я читал всего несколько статей на эту тему, да и те были написаны сто лет назад, когда социологи изучали выживших в ядерной войне в Европе.
Мне в голову пришла другая мысль: Завала стал говорить, как самурай. Учитывая его уважение к их доктринам, вполне естественно, что он им подражает. Но это означает кое-что, чего я не предвидел: социокультурный сдвиг, охвативший, возможно, всех на корабле. Возможно, вступив в контакт с самураями, мы уподобились им. Когда Завала говорит, что сражения укрепляют мозг, он рассуждает, как они. Я уверен, социальные инженеры «Мотоки» могут гордиться тем, что проделали с Завалой.
Но непохоже, чтобы этот контакт с самураями так изменил внутреннее состояние Абрайры. Самураи стараются скрыть свои эмоции, но в некоторых случаях я заметил, что они начинают выказывать их слишком бурно. Похоже, что они неумело изображают эмоции, потому что, подобно рефуджиадос, они эмоционально выхолощены. Мертвы изнутри. Поэтому ответ в чем-то другом.
Я снова пошел внутрь, посмотрел голограммы, встретился с Мавро. Ему кто-то вытатуировал еще одну слезу на щеке, и он сбрил свои усы; в остальном остался тем же самым.
Опаловые воздушные змеи в атмосфере мешали мне смотреть. Их платиновый блеск, как тонкий шелк или паутина, отражал солнечный свет. В амбаре продолжались крики, но звучали они в ночном воздухе чуть приглушенно. Я с трудом различал окруживших амбар самураев в черной одежде. Перфекто расстегнул гульфик, его пенис повис. Я думал, он будет мочиться, но в течение нескольких минут ничего не происходило.
— Что ты делаешь? Перфекто взглянул на свой член.
— Я подумал, дам ему глотнуть свежего воздуха, но теперь уже все, и он хочет только поиграть. — Он подождал еще немного, потом начал мочиться на куст. — Вот оно, наконец!
Я с детства — в Гватемале — не мочился на куст. Почему-то это вызвало у меня ностальгию, и я присоединился к Перфекто.
Закончив, я спросил:
— Перфекто, что, Абрайра действительно строит мне глазки?
Он рассмеялся.
— Да. И всегда, когда, говорит о тебе. С тех пор как ты спас ее от насильника Люсио.
Я был поражен.
— Но я вовсе не спас ее! Я опоздал! Я ничего не мог сделать!
Перфекто нахмурился и задумчиво посмотрел на меня. Наступила долгая тишина. Наконец он свистнул сквозь зубы.
— Она рассказала невероятную историю о том, как ты вырвал у кого-то ружье и как раз вовремя спас ее.
— Но почему она так говорит? Почему ей поверили? Разве Люсио и его друзья не рассказали правду?
Перфекто нахмурился еще сильнее.
— Двое компадрес Люсио погибли, когда корабль начал вращаться. Остальных поместили в криотанки в наказание за то, что они ворвались в арсенал корабля, поэтому они не могли рассказать правду. Но я думаю, она сама себе придумала эту историю и поверила в нее. Достаточно поглядеть ей в глаза, когда она рассказывает. Она верит, что ее не изнасиловали. Может, Абрайра оказалась недостаточно сильна, чтобы выдержать это. Может, она свихнулась. Я говорил с ней о несчастных происшествиях ее детства, и она клянется, что их не было.
— Когда ее изнасиловали метисы?
— И не только. Она клянется, что шрам у нее получен при игре в бейсбол. Не помнит, что провела три года в тюрьме.
Мне стало дурно. Я не мог поверить в то, о чем говорил Перфекто. Получается, все здоровье, вся радость, которые я в ней заметил, это признаки еще более серьезной болезни?
— Что ты на это ответил? — спросил я. — Как ей помочь?
— Оставь ее в покое, Анжело. С того самого дня Абрайра изменилась. Впервые в жизни она обрела покой. Может быть… может быть, для нее единственная возможность счастья — забыть. Подсознательно она это чувствует.
— Мы должны сказать ей правду! — настаивал я. — Должны помочь ей взглянуть правде в лицо!
— Может, со временем она сама придет к этому. Я много раз пытался воздействовать на нее, намекал на случившееся, но она просто не слышит.
Я весь сжался и посмотрел в небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73