Великий верховный король киранейцев схватил Сесватху за плечи, но колдун не в состоянии был расслышать его крик. Он слышал голос, исходящий из глоток сотен тысяч шранков, звучащий так, словно в череп насыпали горящих углей… Голос Не-бога.
– ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?
Видишь? Но что он может…
МНЕ НУЖНО ЗНАТЬ, ЧТО ТЫ ВИДИШЬ.
Верховный король отвернулся и потянулся за Копьем-Цаплей.
– ГОВОРИ.
Тайны… Тайны! Даже Не-бог не может выстроить стены против того, что забыто! Перед глазами промелькнул нечестивый Панцирь, сияющий в сердце смерча, саркофаг из нимиля, исписанный хорическими рунами, висящий…
ЧТО Я…
Ахкеймион проснулся с криком. Руки свело судорогой. Колдуна трясло.
Но тут зазвучал чей-то нежный голос, заворковал, успокаивая. Мягкие руки погладили его по лицу, убрали с глаз мокрые волосы, стерли слезы со щек.
Эсми.
Он еще некоторое время лежал в ее объятиях, периодически вздрагивая, и изо всех сил старался держать глаза открытыми, желая видеть, что он здесь – здесь и сейчас.
– Я думала о Келлхусе, – сказала Эсменет, когда его дыхание выровнялось.
– Он тебе снился? – вяло поддразнил ее Ахкеймион. Он пытался заставить голос звучать спокойно. Эсменет улыбнулась.
– Вовсе нет, дурачок. Я ска…
ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?
Визжащий голос, резкие, отрывистые фразы…
– Извини, – произнес Ахкеймион, неловко рассмеявшись, – что ты сказала? Я, должно быть, заснул…
– Я сказала, что просто подумала.
– О чем?
Ахкеймион почувствовал, что Эсменет вздернула голову, как делала всегда, когда пыталась выразить словами нечто, ускользающее от нее.
– О том, как он говорит… Ты не…
Я НЕ ВИЖУ.
– Нет, – прохрипел Ахкеймион. – Никогда не замечал. И зашелся кашлем.
– Вот что получается из-за того, что ты все время сидишь с подветренной стороны костра, в дыму, – сердито сказала Эсменет.
Один из традиционных ее упреков.
– Старое мясо лучше есть прокопченным.
Его традиционный ответ. Ахкеймион вытер пот, норовящий попасть в глаза.
– Как бы то ни было, Келлхус… – продолжала она, понизив голос.
Ткань палатки была тонкой, а в лагере находилось слишком много людей.
– Все принялись шептаться о нем, из-за битвы и из-за того, что он сказал принцу Саубону, и мне вдруг пришло в голову…
СКАЖИ МНЕ.
– …перед тем как уснуть, я подумала, что почти все его слова, это… ну, то ли далеко, то ли близко…
Ахкеймион сглотнул и с трудом выдавил:
– Что ты имеешь в виду?
Ему хотелось помочиться.
Эсменет рассмеялась.
– Я сама толком не понимаю… Помнишь, я рассказывала, он однажды спросил меня, каково это – быть шлюхой? Ну, в смысле, спать с незнакомыми людьми. Когда он говорит так, кажется, будто он близко, так близко, что аж не по себе делается, – до тех пор, пока не соображаешь, какой он честный и скромный… Тогда я подумала, что он просто еще один пес, которому приспичило…
ЧТО Я ТАКОЕ?
– Говори по существу, Эсми…
Обиженное молчание.
– А в другие разы, когда он говорит, кажется, будто он далеко, так далеко, что прямо дух захватывает. Будто он стоит на высокой горе и видит оттуда все, ну, или почти все…
Эсменет снова умолкла, и по длине паузы Ахкеймион понял, что задел ее. Он почувствовал, как она пожала плечами.
– Все остальные говорят откуда-то из середины, в то время как он… А теперь еще и это – он увидел то, что произошло вчера, до того, как оно произошло. С каждым днем…
Я НЕ ВИЖУ.
– …он словно бы говорит еще чуть ближе и чуть дальше. Мне от этого… Акка! Ты дрожишь! Тебя же трясет!
Ахкеймион судорожно втянул в себя воздух.
– Эсми, я н-не могу здесь оставаться.
– Ты о чем?
– Это место! – выкрикнул Ахкеймион. – Я не могу здесь оставаться!
– Тс-с. Все будет хорошо. Я слышала, как солдаты говорили, что завтра мы тронемся в путь. Подальше от мертвецов, чтобы не начались болезни и…
СКАЖИ МНЕ.
Ахкеймион закричал, пытаясь удержать ускользающий рассудок.
– Тише, Акка, тише…
– Они не сказали куда? – выдохнул Ахкеймион.
Эсменет сбросила одеяла и нагая опустилась на колени рядом с колдуном, положив руки ему на грудь. Она выглядела обеспокоенной. Очень обеспокоенной.
– Кажется, они говорили что-то про развалины.
– Еще х-хуже.
– Ты о чем?
– Это место разрывает меня на куски, Эсми. Эхо. Постоянное эхо. П-помнишь, что я с-сказал Саубону прошлой ночью? Н-не-бог… Его.. его эхо здесь очень сильно. Слишком сильно! А развалины – это, должно быть, город Менгедда. Там, где произошло… Где Не-бог был повержен. Я знаю, я похож на безумца, но мне кажется, это место… оно узнало меля… м-меня или Сесватху во мне.
– Так что же нам…
СКАЖИ.
– Уходить… Поставить палатку в восточных холмах, на краю Равнины Битвы. Мы можем дождаться остальных там.
На лицо Эсменет набежало облако новой тревоги.
– Акка, ты уверен?
– Мы будем в безопасности… Мне просто нужно очутиться подальше отсюда.
С накоплением сил, как однажды заметил Ахкеймион, приходят загадки. Старая нильнамешская пословица. Когда Келлхус спросил, что она означает, колдун сказал, что речь идет о парадоксе силы: чем большей безопасности добивается от мира кто-то один, тем в большей опасности оказывается другой. Тогда Келлхус подумал, что эта пословица – очередное бессмысленное обобщение, эксплуатирующее склонность людей путать невразумительность с глубокомыслием. Теперь он не был в этом так уверен.
С момента битвы прошло пять дней. Солнце пятого дня выкипело и утекло через западные холмы. Великие Имена – включая Конфаса и Чеферамунни – собрались со своими свитами в открытом амфитеатре, давным-давно построенном на склоне невысокого холма. В центре его горел огромный костер, превращавший сцену в печку. Великие Имена расселись на нижнем ярусе амфитеатра, а их советники и соотечественники-дворяне переругивались и перешучивались ярусом выше. Их торжественные облачения блестели и переливались в свете костра. На лицах плясали оранжевые отсветы. Внизу из темноты на сцену то и дело выходили рабы и бросали в костер мебель, одежду, свитки и прочие бесценные предметы из лагеря кианцев. Над костром поднимался странный голубовато-стальной дым. Запах от него шел отвратный – напоминающий мазь из навоза, которой пользовались ятверианские жрицы, – но на Равнине Битвы не было другого топлива.
Наконец-то Священное воинство собралось воедино. Чуть раньше, днем, нансурское и айнонское войска пересекли равнину и присоединились к огромному лагерю, разбитому рядом с развалинами Менгедды: как сказал Келлхусу Ахкеймион, в древности это был великий город, но его уничтожили еще в бронзовом веке. Впервые со времен ухода из Момемна удалось созвать на совет все Великие и Меньшие имена сразу. Хотя статус и известность обеспечивали ему место среди Великих Имен, Келлхус предпочел сесть вместе с рыцарями и кавалеристами, устроившимися на камнях с противоположной стороны амфитеатра. Это позволяло лишний раз поддержать репутацию скромного человека, а кроме того, отсюда удобнее было разглядывать тех, кого ему требовалось завоевать.
Их лица являли собой разительный контраст. На некоторых красовались отметины: повязки, раны с затянувшимися краями и начавшие желтеть синяки – следы недавней битвы. На некоторых вообще не было отметин, в особенности на лицах только что прибывших нансурцев и айнонов. Одни радовались и веселились тому, что удалось сломать хребет язычникам. Другие были пепельно-бледными от ужаса и недосыпа…
Казалось, будто победа на Равнине Битвы взяла с них жуткую, сверхъестественную дань.
С того момента, как войско поставило палатки на равнине Менгедда, множество мужчин и женщин стало жаловаться на ночные кошмары. Они утверждали, будто каждую ночь оказываются на Равнине Битвы в ужасных обстоятельствах, сражаются с врагами, каких никогда не видели, и погибают от их рук, – с древними нансурцами, настоящими кианцами из пустыни, кенейскими пехотинцами, с колесницами древнего Шайгека, с киранейцами в бронзовых доспехах, с буйными скюльвендами, шранками, башрагами – а некоторые говорили даже о враку, драконах.
Когда лагерь перенесли подальше от ветров, несущих запах разложения, к развалинам Менгедды, кошмары лишь усилились. Некоторые начали утверждать, будто им снится недавняя битва с кианцами, что они снова горят в магическом огне или гибнут от рук впавших в боевое безумие туньеров. Казалось, будто земля собрала последние, предсмертные моменты обреченных и теперь раз за разом демонстрирует их живым. Многие пытались вообще перестать спать, особенно после того, как одного тидонского тана поутру нашли мертвым в собственной палатке. Некоторые, как тот же Ахкеймион, бежали.
Затем начали появляться изъеденные ржавчиной ножи, монеты, разбитые шлемы и кости, как будто земля медленно извергала их из себя. Сперва их находили по утрам торчащими из земли – в таких местах, где их не могли прежде не заметить. Постепенно подобные случаи учащались. А потом один человек якобы споткнулся обо что-то в собственной палатке и обнаружил под тростником, которым была устелена земля, детский скелетик.
Самому Келлхусу ничего не снилось, но кости он видел. По словам Готиана, который двумя днями раньше, на закрытом совете, рассказал кое-какие легенды о Равнине Битвы, эта земля за тысячу лет приняла слишком много крови, и теперь ей, как чересчур соленой воде, приходится что-то выталкивать из себя, чтобы принять новую порцию. Равнина Битвы проклята, сказал великий магистр, но не нужно бояться за свои души, пока они крепки в вере. Проклятие старо и широко известно. Пройас и Готьелк, не страдавшие от кошмарных снов, не хотели уходить с этого места, поскольку, отправляя гонцов к Конфасу и Чеферамунни, назвали местом встречи Менгедду, к тому же ручьи, текущие через разрушенный город, были единственным крупным источником воды на многие мили вокруг. Саубон тоже предлагал остаться, но, как знал Келлхус, по своим, личным причинам. Потому что он-то как раз видел сны. И лишь Скайельт требовал уходить.
Каким-то образом сама земля, на которой произошла битва, стала их врагом. Однажды вечером, у костра, Ксинем сказал, что подобная борьба подобает философам и жрецам, а не воинам и шлюхам.
Келлхус же подумал, что такой борьбы вообще не должно быть…
С тех пор как он узнал ужасные подробности победы айнрити, Келлхуса осаждали вопросы и загадки.
Судьба действительно оказалась благосклонна к Коифусу Саубону, но исключительно потому, что галеотский принц посмел поставить под удар шрайских рыцарей. По всем раскладам выходило, что именно сумасшедшая атака Готиана спасла графов и танов Среднего Севера. Иными словами, события разворачивались так, как предсказал Келлхус. В точности так.
Но ведь он ничего не предсказывал. Он просто сказал то, что ему было нужно. Он просто хотел приобрести влияние на Саубона и по возможности уничтожить Сарцелла. Он пошел на риск.
Это всего лишь совпадение. По крайней мере, так говорил себе Келлхус – сперва. Судьба – это еще одна распространенная отговорка, еще одна ложь, которую люди любят использовать, желая придать видимость смысла своей жалкой беспомощности. Именно поэтому они представляют судьбу в образе Шлюхи – как нечто такое, что никому не отдает предпочтения. Нечто донельзя безразличное.
То, что было прежде, определяет то, что произойдет потом… На этом основывается Вероятностный Транс. Это принцип, позволяющий подчинять себе обстоятельства, побеждать их словом или мечом. Именно это делает его дунианином.
Одним из Подготовленных.
Потом земля начала выплевывать кости. Не это ли доказательство того, что земля отозвалась на людские страдания, что она не безразлична? А если земля – земля! – не безразлична, то как насчет будущего? Действительно ли то, что было прежде, определяет то, что произойдет потом? Что, если линия, разделяющая прошлое и будущее, не является ни прямой, ни непрерывной, что, если она изогнута, способна образовывать петли, противореча закону о Прежде и Потом?
Может ли он, Келлхус, действительно являться Предвестником, как утверждает Ахкеймион?
«Ты поэтому призвал меня, отец? Чтобы спасти этих детей?»
Но все это были вопросы, которые Келлхус называл предварительными. Оставалось еще множество неотложных проблем, нуждавшихся в изучении, и множество осязаемых угроз. А подобные вопросы находятся в ведении либо философов и жрецов, как сказал Ксинем, либо Анасуримбора Моэнгхуса.
«Почему ты не свяжешься со мной, отец?»
Костер разгорелся ярче, поглощая небольшую библиотеку свитков, притащенных рабами откуда-то из темноты. И хотя Келлхус сидел в стороне, он прямо-таки чувствовал, как в голове выстраивается отношение айнритийской знати к его скромной персоне. Оно было чуть ли не физически ощутимым, словно Келлхус был рыбаком и держал в руках широкие сети. Каждый мимолетно брошенный или, наоборот, внимательный взгляд отмечался, классифицировался и запоминался. Каждое лицо расшифровывалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97