В полумиле отсюда он увидел отряд айнритийских всадников, едущих цепочкой через желтеющую пшеницу.
И любой из них мог оказаться шпионом Консульта.
– Сейен милостивый! – воскликнул Ахкеймион, добравшись до вершины.
Что станет делать колдун, если узнает о его тайном конфликте с Консультом? Келлхус понимал, что нельзя допускать вмешательства Завета – во всяком случае, до тех пор, пока он не будет располагать такой силой, чтобы говорить с чародеями на равных.
Все так или иначе сводилось к силе.
– Так как эта штуковина называется? – спросил Келлхус, хотя он ничего не забывал.
– Великий зиккурат Ксийосера, – отозвался Ахкеймион, все еще тяжело дыша. – Одно из чудес Древней династии… Впечатляет, правда?
– Да, – согласился Келлхус с вымученным энтузиазмом. «Ему должно стать стыдно».
– Тебя что-то беспокоит, – спросил Ахкеймион, упершись руками в колени. Он повернулся, чтобы сплюнуть с края зиккурата.
– Серве, – произнес Келлхус с таким видом, словно неохотно в чем-то признавался. – Скажи, пожалуйста, как ты думаешь, способна ли она…
Он изобразил нервное сглатывание.
Ахкеймион отвернулся к подернутому дымкой пейзажу, но Келлхус успел заметить промелькнувшее на его лице выражение ужаса. Нервное поглаживание бороды, участившийся пульс…
– Способна на что? – спросил колдун с притворным безразличием.
Из всех душ, которыми завладел Келлхус, мало кто был полезен больше, чем Серве. Похоть и стыд оказались кратчайшими путями к сердцам людей, рожденных в миру. С тех пор как он подослал Серве к Ахкеймиону, колдун старался расплатиться за прегрешение, которое сам едва помнил, множеством разнообразных способов. Как оказалось, старинная конрийская поговорка полностью соответствует действительности: нет друга великодушнее того, который соблазнил твою жену. А великодушие – это именно то, что ему нужно от Друза Ахкеймиона.
– Да нет, ничего, – отозвался Келлхус, покачав головой. – Наверное, все мужчины боятся, что их женщины продажны.
Некоторые возможности стоит разрабатывать постоянно, а некоторые нужно оставлять и давать им дозреть.
Стараясь не смотреть Келлхусу в глаза, колдун застонал и потер поясницу.
– Я становлюсь слишком стар для этого, – сказал он с притворным добродушием.
Потом откашлялся и еще раз сплюнул.
– Как говорит Эсми… Эсменет. Она тоже часть игры.
После стольких месяцев тесного общения Келлхус знал Ахкеймиона куда лучше, чем сам Ахкеймион. Люди, любившие колдуна, – Ксинем и Эсменет – часто считали его слабым. Они старались делать вид, будто не замечают его дрожащих рук или болезненного выражения лица и говорили о нем с почти родительским стремлением защитить. Но Друз Ахкеймион – Келлхус знал это – был куда сильнее, чем считали все, и прежде всего сам Друз Ахкеймион. Некоторые люди растрачивали себя на непрестанные сомнения и размышления, до тех пор, пока не начинало казаться, что у них вообще нет облика, за который они могли бы ухватиться. Некоторых людей словно бы отесывал грубый топор мира. Испытывал.
– Скажи мне, – произнес Келлхус, – сколь много должен отдавать наставник?
Он знал, что Ахкеймион давно уже перестал считать себя его наставником, но колдун был достаточно тщеславен, так что не стоило лишать его приятных иллюзий. Самая могучая лесть не в том, что сказано, а в допущениях, стоящих за тем, что сказано.
– А это, – отозвался Ахкеймион, снова отводя взгляд, – зависит от ученика…
– Значит, следует знать ученика, чтобы не дать ему слишком мало.
«Он должен сам задать себе этот вопрос».
– Или слишком много.
Такова была особенность мышления Ахкеймиона: для него не было ничего важнее противоречия и не существовало ничего очевидного. Он наслаждался, срывая покровы и обнажая сложности, скрывающиеся за простыми на первый взгляд вещами. В этом он был почти уникален: Келлхус обнаружил, что люди, рожденные в миру, презирают сложность почти так же сильно, как ценят самообман. Большинство из них предпочло бы умереть в иллюзии, чем жить с неопределенностью.
– Слишком много… – повторил Келлхус. – Ты имеешь в виду таких учеников, как Пройас?
Ахкеймион уставился на свои сандалии.
– Да. Таких, как Пройас.
– А чему ты его учил?
– Тому, что мы называем экзотерикой. Логике, истории, арифметике – всему, кроме эзотерики – колдовства.
– И этого оказалось слишком много?
Колдун озадаченно умолк; он вдруг перестал понимать, что же имеет в виду.
– Нет, – признал он мгновение спустя. – Думаю, нет. Я надеялся научить его сомнению, терпимости, но голос его веры оказался слишком силен. Возможно, если бы мне позволили довести его образование до конца… Но теперь он потерян. Теперь он всего лишь один из Людей Бивня.
«Дай ему возможность успокоиться». Келлхус издал короткий смешок.
– Как я.
– Именно, – согласился адепт Завета, улыбнувшись лукавой и вместе с тем робкой улыбкой.
Как обнаружил Келлхус, окружающие находили эту улыбку подкупающей.
– Еще один кровожадный фанатик, – сказал колдун. Келлхус рассмеялся смехом Ксинема, а потом, улыбаясь, пригляделся к Ахкеймиону. Он уже некоторое время изучал, как тот реагирует на тончайшие оттенки чувств, отраженных на его лице. Хотя Келлхус никогда не встречался с Инрау, он знал – с поразительной точностью – все особенности его поведения, так, что довольно было взгляда или улыбки, чтобы напомнить Ахкеймиону о нем.
Паро Инрау. Ученик, которого Ахкеймион потерял в Сумне. Ученик, которого он подвел.
– Есть разные виды фанатизма, – сказал Келлхус.
Глаза колдуна на миг расширились, потом сузились при тревожной мысли об Инрау и событиях прошлого года – вещах, о которых Ахкеймион предпочел бы не думать.
«Завет должен стать для него не просто ненавистным господином. Он должен стать для него врагом».
– Но не все его виды равны, – отозвался Ахкеймион.
– Что ты имеешь в виду? Не равны по своим принципам или не равны по последствиям?
Инрау как раз и был таким последствием, так же как и бессчетные тысячи людей, погибших за последние дни Священной войны. И теперь Келлхус наводил колдуна на мысль: «Твоя школа ничем не лучше».
– Истина, – сказал Ахкеймион. - Различие между ними – в Истине. Неважно, от кого исходит фанатизм – от айнрити, Консульта или Завета. Результат один и тот же – люди страдают либо умирают. Вопрос в том, ради чего они страдают…
– Так, значит, цель – истинная цель – оправдывает страдания и даже смерть?
– Ты должен в это верить – иначе ты бы здесь не находился.
Келлхус улыбнулся – смущенно, словно застеснявшись того, что его разгадали.
– Значит, все упирается в Истину. Если цель правильная…
– То она оправдывает все. Любое мучение, любое убийство…
Келлхус округлил глаза так, как это делал Инрау.
– Любое предательство? – подхватил он.
Ахкеймион внимательно взглянул на него, постаравшись сделать свое подвижное, выразительное лицо непроницаемым. Но Келлхус видел сквозь смуглую кожу, сквозь переплетение тонких мышц, даже сквозь душу, таящуюся внутри. Он видел тайны и муку, страстное стремление, пропитавшее собой три тысячелетия мудрости. Он видел ребенка, которого бил и изводил пьяный отец. Он видел сотни поколений иронийских рыбаков, зажатых между голодом и безжалостным морем. Он видел Сесватху и безумие безнадежной войны. Он видел племена древних кетьянцев, хлынувшие с гор. Он видел животное, укоренившееся в глубине души, возбужденное, уходящее к незапамятным временам.
Он не видел, что пришло после; он видел, что было прежде…
– И предательство, – глухо повторил колдун. «Он закрылся».
– В твоем случае, – безжалостно продолжал Келлхус, – цель – это предотвращение Второго Армагеддона.
– Верно. В этом не может быть сомнений.
– Значит, во имя ее ты можешь совершить все, что угодно? Глаза Ахкеймиона потускнели от страха, и Келлхус заметил промелькнувшее в них беспокойство, слишком мимолетное, чтобы сделаться вопросом. Колдун стал привыкать к эффективности их бесед: они редко перескакивали от одной темы к другой, как сейчас.
– Странно, – сказал Ахкеймион, – отчего вещи, которые один человек произносит с уверенностью, в устах другого звучат возмутительно, если не сказать – ужасно.
Неожиданный поворот, но это тоже вариант. «Более короткий путь».
– Сложный вопрос. Он доказывает, что убежденность стоит не дороже слов. Всякий может верить во что-то всей душой. Всякий может сказать то же самое, что сказал ты.
– И поэтому ты боишься, что я ничем не отличаюсь от прочих фанатиков?
– А ты отличаешься?
«Насколько глубока его убежденность?»
– Ты – действительно Предвестник, Келлхус. Если бы ты видел Сны Сесватхи, как я…
– Но разве Пройас не может сказать то же самое о своем фанатизме? Разве он не может сказать: «Если бы ты говорил с Майтанетом, как я»?
«Насколько далеко он способен зайти? Верит ли он всей душой?»
Колдун вздохнул и кивнул.
– Эта дилемма стоит всегда, не так ли?
– Но чья это дилемма? Моя или твоя? «Готов ли он пойти дальше?»
Ахкеймион рассмеялся, но невыразительно – так сменится люди, пытающиеся преуменьшить свой страх.
– Это дилемма целого мира, Келлхус.
– Мне нужно нечто большее, Ахкеймион. Нечто посущественнее голословных утверждений.
«Пойдет ли он до конца?»
– Я не уверен…
– Что это – именно то, чего ты хочешь от меня? – воскликнул Келлхус, словно внезапно впадая в крайность.
Нерешительность Инрау прозвенела в его голосе. Ужас Инрау отразился в его глазах. «Я должен этого добиться». Колдун в ужасе уставился на него.
– Келлхус, я…
– Думай о том, что говоришь мне! Думай, Акка, думай! Ты утверждаешь, что я – признак Второго Армагеддона, что я – предвестье исчезновения рода человеческого!
Но, конечно же, Ахкеймион думал о нем больше…
– Нет, Келлхус… Это не все.
– Тогда что я такое? Чем ты меня считаешь?
– Я думаю… Мне кажется, возможно, ты…
– Что, Акка? Что?
– У всего есть цель! – раздраженно буркнул колдун. – Ты пришел ко мне зачем-то, даже если не осознаешь этого.
А вот это – Келлхус знал – истине не соответствовало. Если бы все события имели цель, их завершение определяло бы их начало, а такое невозможно. Все происходящее зависит от истока, а не от места назначения. То, что произошло прежде, формирует то, что произойдет потом. Его манипуляции рожденными в миру – достаточное тому доказательство… Даже если дуниане и допускают ошибки в своих теориях, их аксиомы остаются нерушимыми. Логос усложнился – только и всего. Даже колдовство, из которого он черпал по капле, подчинялось общим законам.
– И какова эта цель? – спросил Келлхус. Ахкеймион заколебался, и, хотя он безмолвствовал, все в нем, от выражения лица до запаха и участившегося сердцебиения, кричало о панике. Он облизнул губы…
– Я думаю… спасение мира.
Ну вот, опять то же самое. Вечно одно и то же заблуждение.
– Так, значит, я – твое дело? – поинтересовался Келлхус, словно не веря своим ушам. – Я – та Истина, которая оправдывает твой фанатизм?
Ахкеймион в ужасе смотрел на ученика. Упиваясь выражением его лица, Келлхус наблюдал, как предположения падают на душу колдуна и просачиваются сквозь нее, увлекаемые собственным весом к одному-единственному, неизбежному выводу.
«Все, что угодно… По его же собственному признанию, он должен совершить все, что угодно».
Даже отдать Гнозис.
«Насколько же могущественным ты стал, отец?»
Ахкеймион внезапно встал и двинулся вниз по монументальной лестнице. Он преодолевал каждую ступеньку устало и неторопливо, как будто считал их. Шайгекский ветер ерошил блестящие черные волосы. Когда Келлхус окликнул его, в ответ он сказал лишь:
– Я устал от высоты.
Келлхусу следовало догадаться, что этим все и закончится.
Генерал Мартем считал себя человеком практичным. Он всегда дотошно изучал стоящую перед ним задачу, а затем методично двигался к поставленной цели. Он не принадлежал к знати по праву рождения, в детстве его не баловали, и потому ничто не затуманивало его суждения. Он просто смотрел, оценивал и действовал. Мир не так уж сложен, говорил генерал своим подчиненным, если сохранять ясный рассудок и безжалостную практичность.
Смотреть. Оценивать. Действовать.
Он всю жизнь прожил, опираясь на эту философию. Как же легко оказалось ее подорвать…
Поначалу поставленная задача казалась простой, хоть и несколько необычной. Следить за Анасуримбором Келлхусом, князем Атритау, и попытаться войти к нему в доверие. Если этот человек собирает сторонников для свершения коварных планов, как предполагал Конфас, то нансурский генерал, страдающий кризисом веры, окажется для него лакомым кусочком.
А вышло все не так. Мартем посетил добрую дюжину его вечерних проповедей, или «импровизаций», как их называли, прежде чем этот человек удостоил его хотя бы словом.
Конечно же, Конфас, всегда возлагавший вину на исполнителей, считал, что все дело в Мартеме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
И любой из них мог оказаться шпионом Консульта.
– Сейен милостивый! – воскликнул Ахкеймион, добравшись до вершины.
Что станет делать колдун, если узнает о его тайном конфликте с Консультом? Келлхус понимал, что нельзя допускать вмешательства Завета – во всяком случае, до тех пор, пока он не будет располагать такой силой, чтобы говорить с чародеями на равных.
Все так или иначе сводилось к силе.
– Так как эта штуковина называется? – спросил Келлхус, хотя он ничего не забывал.
– Великий зиккурат Ксийосера, – отозвался Ахкеймион, все еще тяжело дыша. – Одно из чудес Древней династии… Впечатляет, правда?
– Да, – согласился Келлхус с вымученным энтузиазмом. «Ему должно стать стыдно».
– Тебя что-то беспокоит, – спросил Ахкеймион, упершись руками в колени. Он повернулся, чтобы сплюнуть с края зиккурата.
– Серве, – произнес Келлхус с таким видом, словно неохотно в чем-то признавался. – Скажи, пожалуйста, как ты думаешь, способна ли она…
Он изобразил нервное сглатывание.
Ахкеймион отвернулся к подернутому дымкой пейзажу, но Келлхус успел заметить промелькнувшее на его лице выражение ужаса. Нервное поглаживание бороды, участившийся пульс…
– Способна на что? – спросил колдун с притворным безразличием.
Из всех душ, которыми завладел Келлхус, мало кто был полезен больше, чем Серве. Похоть и стыд оказались кратчайшими путями к сердцам людей, рожденных в миру. С тех пор как он подослал Серве к Ахкеймиону, колдун старался расплатиться за прегрешение, которое сам едва помнил, множеством разнообразных способов. Как оказалось, старинная конрийская поговорка полностью соответствует действительности: нет друга великодушнее того, который соблазнил твою жену. А великодушие – это именно то, что ему нужно от Друза Ахкеймиона.
– Да нет, ничего, – отозвался Келлхус, покачав головой. – Наверное, все мужчины боятся, что их женщины продажны.
Некоторые возможности стоит разрабатывать постоянно, а некоторые нужно оставлять и давать им дозреть.
Стараясь не смотреть Келлхусу в глаза, колдун застонал и потер поясницу.
– Я становлюсь слишком стар для этого, – сказал он с притворным добродушием.
Потом откашлялся и еще раз сплюнул.
– Как говорит Эсми… Эсменет. Она тоже часть игры.
После стольких месяцев тесного общения Келлхус знал Ахкеймиона куда лучше, чем сам Ахкеймион. Люди, любившие колдуна, – Ксинем и Эсменет – часто считали его слабым. Они старались делать вид, будто не замечают его дрожащих рук или болезненного выражения лица и говорили о нем с почти родительским стремлением защитить. Но Друз Ахкеймион – Келлхус знал это – был куда сильнее, чем считали все, и прежде всего сам Друз Ахкеймион. Некоторые люди растрачивали себя на непрестанные сомнения и размышления, до тех пор, пока не начинало казаться, что у них вообще нет облика, за который они могли бы ухватиться. Некоторых людей словно бы отесывал грубый топор мира. Испытывал.
– Скажи мне, – произнес Келлхус, – сколь много должен отдавать наставник?
Он знал, что Ахкеймион давно уже перестал считать себя его наставником, но колдун был достаточно тщеславен, так что не стоило лишать его приятных иллюзий. Самая могучая лесть не в том, что сказано, а в допущениях, стоящих за тем, что сказано.
– А это, – отозвался Ахкеймион, снова отводя взгляд, – зависит от ученика…
– Значит, следует знать ученика, чтобы не дать ему слишком мало.
«Он должен сам задать себе этот вопрос».
– Или слишком много.
Такова была особенность мышления Ахкеймиона: для него не было ничего важнее противоречия и не существовало ничего очевидного. Он наслаждался, срывая покровы и обнажая сложности, скрывающиеся за простыми на первый взгляд вещами. В этом он был почти уникален: Келлхус обнаружил, что люди, рожденные в миру, презирают сложность почти так же сильно, как ценят самообман. Большинство из них предпочло бы умереть в иллюзии, чем жить с неопределенностью.
– Слишком много… – повторил Келлхус. – Ты имеешь в виду таких учеников, как Пройас?
Ахкеймион уставился на свои сандалии.
– Да. Таких, как Пройас.
– А чему ты его учил?
– Тому, что мы называем экзотерикой. Логике, истории, арифметике – всему, кроме эзотерики – колдовства.
– И этого оказалось слишком много?
Колдун озадаченно умолк; он вдруг перестал понимать, что же имеет в виду.
– Нет, – признал он мгновение спустя. – Думаю, нет. Я надеялся научить его сомнению, терпимости, но голос его веры оказался слишком силен. Возможно, если бы мне позволили довести его образование до конца… Но теперь он потерян. Теперь он всего лишь один из Людей Бивня.
«Дай ему возможность успокоиться». Келлхус издал короткий смешок.
– Как я.
– Именно, – согласился адепт Завета, улыбнувшись лукавой и вместе с тем робкой улыбкой.
Как обнаружил Келлхус, окружающие находили эту улыбку подкупающей.
– Еще один кровожадный фанатик, – сказал колдун. Келлхус рассмеялся смехом Ксинема, а потом, улыбаясь, пригляделся к Ахкеймиону. Он уже некоторое время изучал, как тот реагирует на тончайшие оттенки чувств, отраженных на его лице. Хотя Келлхус никогда не встречался с Инрау, он знал – с поразительной точностью – все особенности его поведения, так, что довольно было взгляда или улыбки, чтобы напомнить Ахкеймиону о нем.
Паро Инрау. Ученик, которого Ахкеймион потерял в Сумне. Ученик, которого он подвел.
– Есть разные виды фанатизма, – сказал Келлхус.
Глаза колдуна на миг расширились, потом сузились при тревожной мысли об Инрау и событиях прошлого года – вещах, о которых Ахкеймион предпочел бы не думать.
«Завет должен стать для него не просто ненавистным господином. Он должен стать для него врагом».
– Но не все его виды равны, – отозвался Ахкеймион.
– Что ты имеешь в виду? Не равны по своим принципам или не равны по последствиям?
Инрау как раз и был таким последствием, так же как и бессчетные тысячи людей, погибших за последние дни Священной войны. И теперь Келлхус наводил колдуна на мысль: «Твоя школа ничем не лучше».
– Истина, – сказал Ахкеймион. - Различие между ними – в Истине. Неважно, от кого исходит фанатизм – от айнрити, Консульта или Завета. Результат один и тот же – люди страдают либо умирают. Вопрос в том, ради чего они страдают…
– Так, значит, цель – истинная цель – оправдывает страдания и даже смерть?
– Ты должен в это верить – иначе ты бы здесь не находился.
Келлхус улыбнулся – смущенно, словно застеснявшись того, что его разгадали.
– Значит, все упирается в Истину. Если цель правильная…
– То она оправдывает все. Любое мучение, любое убийство…
Келлхус округлил глаза так, как это делал Инрау.
– Любое предательство? – подхватил он.
Ахкеймион внимательно взглянул на него, постаравшись сделать свое подвижное, выразительное лицо непроницаемым. Но Келлхус видел сквозь смуглую кожу, сквозь переплетение тонких мышц, даже сквозь душу, таящуюся внутри. Он видел тайны и муку, страстное стремление, пропитавшее собой три тысячелетия мудрости. Он видел ребенка, которого бил и изводил пьяный отец. Он видел сотни поколений иронийских рыбаков, зажатых между голодом и безжалостным морем. Он видел Сесватху и безумие безнадежной войны. Он видел племена древних кетьянцев, хлынувшие с гор. Он видел животное, укоренившееся в глубине души, возбужденное, уходящее к незапамятным временам.
Он не видел, что пришло после; он видел, что было прежде…
– И предательство, – глухо повторил колдун. «Он закрылся».
– В твоем случае, – безжалостно продолжал Келлхус, – цель – это предотвращение Второго Армагеддона.
– Верно. В этом не может быть сомнений.
– Значит, во имя ее ты можешь совершить все, что угодно? Глаза Ахкеймиона потускнели от страха, и Келлхус заметил промелькнувшее в них беспокойство, слишком мимолетное, чтобы сделаться вопросом. Колдун стал привыкать к эффективности их бесед: они редко перескакивали от одной темы к другой, как сейчас.
– Странно, – сказал Ахкеймион, – отчего вещи, которые один человек произносит с уверенностью, в устах другого звучат возмутительно, если не сказать – ужасно.
Неожиданный поворот, но это тоже вариант. «Более короткий путь».
– Сложный вопрос. Он доказывает, что убежденность стоит не дороже слов. Всякий может верить во что-то всей душой. Всякий может сказать то же самое, что сказал ты.
– И поэтому ты боишься, что я ничем не отличаюсь от прочих фанатиков?
– А ты отличаешься?
«Насколько глубока его убежденность?»
– Ты – действительно Предвестник, Келлхус. Если бы ты видел Сны Сесватхи, как я…
– Но разве Пройас не может сказать то же самое о своем фанатизме? Разве он не может сказать: «Если бы ты говорил с Майтанетом, как я»?
«Насколько далеко он способен зайти? Верит ли он всей душой?»
Колдун вздохнул и кивнул.
– Эта дилемма стоит всегда, не так ли?
– Но чья это дилемма? Моя или твоя? «Готов ли он пойти дальше?»
Ахкеймион рассмеялся, но невыразительно – так сменится люди, пытающиеся преуменьшить свой страх.
– Это дилемма целого мира, Келлхус.
– Мне нужно нечто большее, Ахкеймион. Нечто посущественнее голословных утверждений.
«Пойдет ли он до конца?»
– Я не уверен…
– Что это – именно то, чего ты хочешь от меня? – воскликнул Келлхус, словно внезапно впадая в крайность.
Нерешительность Инрау прозвенела в его голосе. Ужас Инрау отразился в его глазах. «Я должен этого добиться». Колдун в ужасе уставился на него.
– Келлхус, я…
– Думай о том, что говоришь мне! Думай, Акка, думай! Ты утверждаешь, что я – признак Второго Армагеддона, что я – предвестье исчезновения рода человеческого!
Но, конечно же, Ахкеймион думал о нем больше…
– Нет, Келлхус… Это не все.
– Тогда что я такое? Чем ты меня считаешь?
– Я думаю… Мне кажется, возможно, ты…
– Что, Акка? Что?
– У всего есть цель! – раздраженно буркнул колдун. – Ты пришел ко мне зачем-то, даже если не осознаешь этого.
А вот это – Келлхус знал – истине не соответствовало. Если бы все события имели цель, их завершение определяло бы их начало, а такое невозможно. Все происходящее зависит от истока, а не от места назначения. То, что произошло прежде, формирует то, что произойдет потом. Его манипуляции рожденными в миру – достаточное тому доказательство… Даже если дуниане и допускают ошибки в своих теориях, их аксиомы остаются нерушимыми. Логос усложнился – только и всего. Даже колдовство, из которого он черпал по капле, подчинялось общим законам.
– И какова эта цель? – спросил Келлхус. Ахкеймион заколебался, и, хотя он безмолвствовал, все в нем, от выражения лица до запаха и участившегося сердцебиения, кричало о панике. Он облизнул губы…
– Я думаю… спасение мира.
Ну вот, опять то же самое. Вечно одно и то же заблуждение.
– Так, значит, я – твое дело? – поинтересовался Келлхус, словно не веря своим ушам. – Я – та Истина, которая оправдывает твой фанатизм?
Ахкеймион в ужасе смотрел на ученика. Упиваясь выражением его лица, Келлхус наблюдал, как предположения падают на душу колдуна и просачиваются сквозь нее, увлекаемые собственным весом к одному-единственному, неизбежному выводу.
«Все, что угодно… По его же собственному признанию, он должен совершить все, что угодно».
Даже отдать Гнозис.
«Насколько же могущественным ты стал, отец?»
Ахкеймион внезапно встал и двинулся вниз по монументальной лестнице. Он преодолевал каждую ступеньку устало и неторопливо, как будто считал их. Шайгекский ветер ерошил блестящие черные волосы. Когда Келлхус окликнул его, в ответ он сказал лишь:
– Я устал от высоты.
Келлхусу следовало догадаться, что этим все и закончится.
Генерал Мартем считал себя человеком практичным. Он всегда дотошно изучал стоящую перед ним задачу, а затем методично двигался к поставленной цели. Он не принадлежал к знати по праву рождения, в детстве его не баловали, и потому ничто не затуманивало его суждения. Он просто смотрел, оценивал и действовал. Мир не так уж сложен, говорил генерал своим подчиненным, если сохранять ясный рассудок и безжалостную практичность.
Смотреть. Оценивать. Действовать.
Он всю жизнь прожил, опираясь на эту философию. Как же легко оказалось ее подорвать…
Поначалу поставленная задача казалась простой, хоть и несколько необычной. Следить за Анасуримбором Келлхусом, князем Атритау, и попытаться войти к нему в доверие. Если этот человек собирает сторонников для свершения коварных планов, как предполагал Конфас, то нансурский генерал, страдающий кризисом веры, окажется для него лакомым кусочком.
А вышло все не так. Мартем посетил добрую дюжину его вечерних проповедей, или «импровизаций», как их называли, прежде чем этот человек удостоил его хотя бы словом.
Конечно же, Конфас, всегда возлагавший вину на исполнителей, считал, что все дело в Мартеме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97