— Я вас не боюсь, — сказала Холли.
— И правильно делаете. Чего вам бояться? Полированные стальные стены туалета вибрировали. Ровный гул моторов был громче, чем в салоне.
— Что вам от меня надо? — спросила она.
— Делайте только то, что я скажу.
Холли нахмурилась:
— Послушайте, я…
— Делайте, что вам говорят, и не спорьте, сейчас не время для споров, — резко сказал Джим и спросил себя, что значат эти слова.
— Мне все о вас известно…
— Мне все равно, что вам известно. Сейчас не до этого.
— Вы дрожите как осиновый лист, — нахмурилась Холли.
Джим не только дрожал, его рубашка намокла от пота. В маленькой кабинке было прохладно, но на лбу у него выступили крупные капли. Тоненькая струйка стекла по правому виску, задев уголок глаза.
Он поспешно сказал:
— Нужно, чтобы вы сели возле меня, там есть пара свободных мест.
— Ноя…
— Вам нельзя оставаться в двадцать третьем ряду, ни в коем случае.
Холли никогда не отличалась уступчивостью и не привыкла, чтобы ей указывали, что делать.
— Это мое место. Двадцать три Н. И я не собираюсь…
— Если останетесь на этом месте, умрете, — нетерпеливо прервал её Джим.
Как ни странно, она совсем не удивилась, по крайней мере выглядела не более встревоженной, чем он сам.
— Умру? Что вы хотите этим сказать?
— Не знаю.
Но тут он понял.
— Боже мой, мы падаем.
— Что?
— Самолет. — Его сердце билось быстрее, чем лопасти турбин огромных двигателей, которые держали их в воздухе. — Идет вниз. Падает.
По её глазам Джим увидел, что она осознала страшное значение его слов.
— Мы разобьемся?
— Да.
— Сейчас?
— Не знаю. Скоро. После двадцатого ряда почти все погибнут.
Он не знал, что скажет в следующий миг, и ужаснулся, услышав слова, произнесенные его голосом. — У тех, кто сидит до девятого ряда, шансов выжить больше, но тоже не слишком много. Вы должны перейти ко мне.
Самолет качнуло.
Холли словно окаменела. Она с ужасом смотрела на блестящие полированные стены, ей казалось, что они вот-вот рухнут и придавят их обоих.
— Воздушная яма, — сказал Джим. — Всего лишь воздушная яма. У нас есть.., ещё несколько минут.
Очевидно, Холли знала о нем достаточно много, чтобы верить в его предсказание. Она не сомневалась в том, что он сказал правду.
— Я не хочу умирать.
Еще немного — и будет поздно. Джим схватил её за плечи.
— Идемте! Вы сядете возле меня. Между десятым и двадцатым рядом никто не погибнет. Будут травмы, и довольно серьезные, но никто не умрет, а многие вообще отделаются испугом. Прошу вас, ради Бога, пойдемте.
Он потянулся к ручке двери.
— Подождите. Вы должны все рассказать командиру экипажа.
Он отрицательно качнул головой.
— Бесполезно.
— Но ведь он может что-то сделать, чтобы помешать…
— Мне не поверят. А даже если и поверят… Я не знаю, что ему сказать. Я вижу — мы падаем, но почему? Столкновение в воздухе, дефект конструкции, бомба на борту — это может быть все, что угодно.
— Но вы экстрасенс, вы должны знать!
— Если полагаете, что я экстрасенс, вы знаете обо мне меньше, чем вам кажется.
— Вы должны попытаться?
— Да ведь, черт возьми, я пытаюсь! Пытаюсь, а все без толку!
Он увидел борьбу ужаса и любопытства на её лице.
— Если вы не экстрасенс, то кто?
— Орудие.
— Орудие?
— Кто-то или что-то использует меня. «ДС-10» снова вздрогнул. Они застыли от ужаса, ожидая, что самолет рухнет вниз. Но ничего не случилось. Все три двигателя ровно гудели. Просто ещё одна воздушная яма. Она сжала его руку.
— Вы не можете допустить, чтобы все эти люди погибли!
Чувство вины словно веревкой сдавило грудь, у него похолодело под ложечкой. В словах Холли таился намек на то, что вина за смерть остальных людей будет на его совести.
— Я здесь, чтобы спасти женщину и её дочь. И больше никого.
— Это ужасно.
Холли не отпустила его руку, а сердито встряхнула. В её зеленых глазах появилось загнанное выражение. Наверное, в этот миг она видела перед собой разбросанные по земле и наваленные друг на друга трупы и дымящиеся обломки самолета. Она повторила шепотом, в котором звучало неистовое отчаяние:
— Вы не можете допустить, чтобы они погибли.
Он потерял терпение:
— Идите со мной или умирайте с ними. Джим протиснулся в дверь. Холли вышла за ним, но он не знал, идет ли она следом. Дай Бог, чтобы пошла. Он не мог отвечать за смерть остальных пассажиров. Они бы погибли в любом случае, даже если бы его не было на борту. Такая у них судьба, а он послан с определенной целью. Нельзя спасти весь мир. Приходится полагаться на мудрость высших сил, которые им управляют, но смерть Холли Торн ляжет на его совесть. Если бы не его легкомыслие, она бы никогда не оказалась в этом самолете.
Джим шагал по левому проходу и видел в иллюминаторах чистое синее небо. Он так ярко представил под ногами зияющую пустоту, что все внутри словно оборвалось.
Он дошел до шестнадцатого ряда и только тогда осмелился взглянуть назад. Вид приближающейся Холли вызвал у него вздох облегчения.
Он указал ей на свободное место сразу позади его кресла.
Холли покачала головой.
— Только если сядете со мной. Нам надо поговорить.
Он посмотрел на Кристин, потом перевел взгляд на Холли. Он почти физически чувствовал, как, словно вода, уходящая сквозь решетку водосточной канавы, исчезают стремительные секунды отпущенного им времени. Беда неотвратимо приближалась. Ему захотелось схватить журналистку, сунуть её в кресло и намертво защелкнуть замок. Но замки ремней для этого не подходили.
Не в силах скрыть растущую тревогу, он сказал, почти не разжимая зубов:
— Мое место рядом с ними.
Они разговаривали тихо, но на них уже стали посматривать.
Кристин нахмурилась и, вытянув шею, посмотрела на Холли.
— Случилось что-нибудь, Стив?
— Все в порядке, — солгал он. И снова посмотрел в иллюминатор: голубое небо. Огромное и пустое'. Интересно, сколько миль до земли?
— Вы плохо выглядите, — сказала Кристин. Он сообразил, что его лицо покрылось испариной.
— Жарковато здесь. Я встретил старую знакомую. Ничего, если задержусь минут на пять?
Кристин улыбнулась.
— Конечно, конечно. Я все думаю, к кому лучше обратиться.
Сперва он даже не понял, о чем она говорит. Потом вспомнил, что сам просил Кристин познакомить его с кем-нибудь из подруг.
— Замечательно. Я сейчас вернусь, и мы поговорим.
Он усадил Холли на место в семнадцатом ряду и опустился рядом.
По правую руку от Холли тихо похрапывала старая леди, круглая, как бочонок, с мелкими, подкрашенными синим кудряшками. Очки в золотой оправе на цепочке из бусин, свесившиеся на почтенный бюст, и цветы на платье вздымались и опадали в такт её ровному дыханию.
Холли наклонилась к нему и, стараясь, чтобы её не услышали пассажиры, сидящие через проход, заговорила с убежденностью беспристрастного политического оратора:
— Вы не можете допустить, чтобы эти люди умерли.
— Мы это уже обсудили, — сурово ответил он, уловив её тихий шепот.
— Вы отвечаете за…
— Я всего лишь человек!
— Да, но особенный.
— Я не Бог, — горестно сказал Джим.
— Поговорите с командиром.
— До чего же вы упрямы.
— Предупредите его.
— Он мне не поверит.
— Тогда скажите пассажирам.
— Они не смогут перейти сюда, на всех не хватит места.
Его нежелание действовать привело её в ярость. Глядя ему прямо в глаза так, чтобы он не мог отвернуться, Холли взяла Джима за руку и больно сжала.
— Черт возьми, ведь могут же они что-то сделать, чтобы спастись.
— Ничего. Будет паника.
— Если вы можете их спасти и сидите сложа руки.., это убийство, — произнесла она яростным шепотом, сверкнув глазами.
Обвинение обрушилось на него как страшный удар молота, и в первый миг он даже задохнулся. Потом заговорил, с трудом произнося слова:
— Я ненавижу смерть, ненавижу, когда люди умирают. Я хочу их спасти. Хочу, чтобы никто не страдал, но не могу сделать больше того, что в моих силах.
— Это убийство, — повторила Холли. Ее слова были чудовищно несправедливы. Она хочет взвалить на него ответственность за всех пассажиров. Спасти Дубровеков — значит, совершить два чуда, два обреченных на смерть человека останутся в живых.
Но два чуда — слишком мало для Холли, которая не знает, что его возможности небезграничны. Она жаждет большего: три, четыре, пять, десять, сотню чудес. Джим чувствовал, как давит на него огромный груз непосильной ответственности, как будто вес проклятого самолета обрушился на плечи, расплющивая его о землю. Она не имеет права его обвинять, это нечестно. Если уж кого и обвинять, то самого Господа, чья непостижимая воля предопределила эту авиакатастрофу.
— Убийство, — пальцы Холли ещё сильнее впились в его руку.
Джим физически ощущал исходивший от неё гнев, словно чувствовал жар солнечных лучей, отраженных от металлической поверхности. Отраженных. Внезапно он понял: этот поразительно точный образ не случаен. Он появился из описанных Фрейдом глубин подсознания. Гнев Холли, вызванный его нежеланием спасти всех пассажиров, не сильнее его ярости от собственного бессилия. Ее чувства — отражение его собственных.
— Убийство, — ещё раз повторила она, очевидно, сознавая, что обвинение задело его за живое. Джим глядел в её красивые глаза, и ему хотелось ударить её прямо в лицо, изо всех сил, так, чтобы она потеряла сознание и он не слышал из её уст своих собственных мыслей. Она слишком проницательна. Джим ненавидел её за эту правоту.
Но вместо того чтобы её ударить, он поднялся со своего места.
— Куда вы? — требовательно окликнула его Холли.
— Поговорить со стюардессой.
— О чем?
— Можете радоваться. Вы победили.
Джим направился в хвост самолета, бросая взгляды на пассажиров и холодея при мысли о том, что скоро многие из них погибнут.
Отчаяние усиливало воображение, и он видел сквозь кожу черепа и очертания белых костей, точно пассажиры уже были живыми трупами. Его мутило от страха, но он боялся не за себя, а за этих людей.
Самолет сильно тряхнуло, словно он угодил в выбоину на воздушной дороге. Джим ухватился за спинку сиденья, чтобы не упасть. Нет, это пока ещё не тот удар, которого он ждет.
Стюардессы и стюарды готовили подносы с завтраком в служебном отсеке. Среди них были люди самого разного возраста: некоторым было по двадцать, а большинству уже за пятьдесят.
Джим подошел к самой старшей из них. Надпись на её униформе сообщила, что стюардессу зовут Ивлин.
— Мне нужно поговорить с командиром. — Хотя до ближайших пассажиров было довольно далеко, Джим старался говорить тихим голосом.
Если Ивлин и удивилась, услышав его просьбу, она этого никак не показала. На её лице появилась натренированная улыбка:
— Прошу прощения, но это невозможно. Если вы скажете, в чем дело, я уверена, что смогу вам помочь.
— Послушайте, я был в туалете и услышал подозрительный шум, — солгал он. — Что-то неладно с двигателем.
Улыбка стюардессы стала шире, но в ней чувствовалась натянутость. Тон её голоса изменился, точно она переключилась на режим успокоения чересчур нервных пассажиров.
— Видите ли, это совершенно нормальное явление. Во время полета звук двигателей может варьироваться в зависимости от изменения скорости.
— Я это знаю.
Он постарался придать своему голосу уверенность и рассудительность: необходимо, чтобы она его выслушала.
— Я много летал. На этот раз что-то не так. Я работаю в фирме «Макдоннелл-Дуглас» и разбираюсь в двигателях. Мы разработали и построили «ДС-10». Я знаю этот самолет. Звук, который я слышал, не похож на обычный.
Ее улыбка исчезла. Скорее всего она не восприняла всерьез его предупреждение, а просто пришла к выводу, что ей попался на редкость изобретательный пассажир.
Ее коллеги перестали возиться с завтраком и молча уставились на Джима, очевидно, прикидывая, чем закончится эта история.
— Видите ли, полет проходит нормально.
Вот только воздушные ямы… — осторожно сказала Ивлин.
Неисправен хвостовой двигатель, — перебил её Джим. Это не было ложью. Наступил знакомый момент истины, и он произносил слова, которые рождались вне его сознания. — Винт пошел вразнос. Оторвутся лопасти — ещё полбеды. Но один Бог знает, что будет, если весь винт разлетится вдребезги.
Эти слова отличались от обычных выдумок чересчур нервных пассажиров, и стюардессы слушали его если не с уважением, то, по крайней мере, с мрачной задумчивостью.
— Все нормально, — сказала Ивлин — Даже если мы и потеряем один двигатель, то долетим на двух оставшихся.
Джим пришел в возбуждение, высшая сила, управляющая его действиями, наконец решила помочь ему убедить этих людей. Может быть, ещё можно что-то сделать, чтобы спасти всех, кто есть в самолете.
Он снова услышал свой голос, по-прежнему спокойный и уверенный.
— Этот двигатель — настоящий монстр! Если он взорвется, это будет как взрыв бомбы. Лопнут компрессоры. Все эти тридцать восемь титановых лопастей, крепление винта, даже части ротора взорвутся и, словно шрапнель, изрешетят хвост самолета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55