Розовое от природы лицо было украшено изящной росписью — серебряные ягоды, а может, и ландыши. Со второго раза эти островитянские причуды показались принцессе уже почти естественными.
— Королева Ушинь — владетельница Храмового острова Сэниа. — Алэл представил женщин друг другу с учтивой легкостью, которая как бы должна была определить ненужность церемоний в их дальнейших отношениях. — Ушинька, тут требуется твоя помощь.
Королева кивнула и потерла пухлые ручки — с них посыпалась рыбья чешуя. Только тут Сэнни заметила, что на ее величестве надет обычный кухонный передник.
— Одну минутку, я облачусь, — певуче проговорила Ушинь, исчезая в глубине дома.
Принцесса не успела моргнуть, как она уже появилась на пороге, теперь на ней был блистающий чистотой фартук из скобленой рыбьей кожи. Объемистая плетеная корзинка, которую она держала в руках, тяжелой не казалась, по большую глиняную флягу она тут же передала принцессе — «Держи, милая!» — и нежно поцеловала супруга, избегая, впрочем, накрашенных мест.
— Мы возьмем лодку… Оюшки, ты же сегодня не властен…
Алэл остановил ее взмахом руки:
— Лодка не надобна. Владетельница Сэниа воспользуется даром, в котором древние боги нам отказали.
В лице королевы Ушинь что-то непроизвольно дрогнуло, розовые губы сжались в одну полосочку, по в следующий миг она овладела собой. Моне Сэниа вспомнился собственный инстинктивный ужас, когда она впервые решилась прыгнуть с отвесной скалы, чтобы ощутить невесомость свободного падения наверное, ее собственное выражение было именно таким. Но Ушинь уже справилась со своим замешательством и виновато глянула на принцессу:
— Твори скорей свои заклинания, моя милая, а то мне боязно…
Вероятно она полагала, что мона Сэниа перенесет ее в свои владения одним словом или жестом.
Принцесса невольно улыбнулась:
— Нет, не так, ваше ве…
— Ушинь, зови меня Ушинь, моя милая.
Одной рукой прижимая к себе тяжелую глиняную флягу, мона Сэниа другой обняла женщину за топкую, податливую талию и сделала короткий шажок вниз, со ступеньки; самого момента переноса Ушинь так и не почувствовала. Голубой ковер неувядающих колокольчиков, словно подстеленный под ее маленькие ноги, ошеломил ее, но протяжный крик (для привычного слуха повитухи, впрочем, не такой уж страшный) разом вернул ее к действительности. Она опустила на землю корзину и коротко велела принцессе:
— Полей-ка, милая.
Мона Сэниа раскупорила флягу и топкой струйкой полила содержимое на подставленные руки — над голубой поляной поплыл сладостный дух самогона тройной перегонки. Из привратного кораблика выскочил полуголый Харр с Ю-ю на руках.
— Сиди, где сидишь! — рявкнула на него принцесса, вложив в свой голос всю командорскую властность.
Ушинь, помахивая влажными руками, бросилась на голос; принцесса, подхватив корзину, — за ней. В корзине что-то шевелилось.
Очутившись у изголовья роженицы, Ушинь первым делом наклонила полураскрытую корзину, и оттуда выпорхнул то ли крошечный летучий зверек, то ли очень крупное насекомое. Лупоглазое существо уселось на спинку кровати, точно кузнечик, и тотчас комнатку наполнила мелодичная пульсирующая трель, как будто запел сверчок с необычайно развитым музыкальным слухом. Откуда-то сверху спрыгнул Шоео, настороженно принюхиваясь, — лупоглазик тотчас оборвал песню и уставился на хозяина дома строго и выжидающе, Шоео замер, а потом, как завороженный, медленно двинулся к невиданному гостю, угнездился рядышком и… тоже запел. Сначала его трель сбивалась и глохла — зверьку не хватало дыхания, по косой взгляд сверкающих разноцветными гранями глаз подстегивал его, и вот они уже пели в унисон. Касаулта затихла, и ее хриплое, постанывающее дыхание подчинилось ритму сверчковой трели.
— Воды, побольше воды, моя милая, — шепнула Ушинь, и мона Сэниа выбежала вон, стараясь припомнить, догадалась ли она отдать приказ сервам относительно воды. Наткнулась на мужа, который переминался с ноги на ногу и неловко крутил в руках тоненький хрупкий обруч.
— Дай сюда, согнешь ведь! — крикнула мона Сэниа, выхватывая у него офит. — Ну до чего же вы, мужчины, бываете бестолковыми…
И помчалась к сервам, копошившимся у южной стены возле кухонного навеса. Юрг только хмыкнул ей вслед — его чуткость не всегда оказывалась на должной высоте, по сейчас он понимал, что сопричастность высшему акту человеческой жизни делала его жену, как он однажды выразился — а она, выходит, запомнила — «старшей сестрой по развитию». Чтобы не мешать сервам, семенящей рысью устремившимся к их крошечному звезднокорабликовому замку, он убрался подальше — в прохладную тень привратной каморки, где босой полуголый Харр развлекал Юхани, водя угольным пальцем по затейливым узорам гобелена, брошенного на пол. Юный принц уже успел осчастливить джанибастову рухлядь двумя мокрыми пятнами, о чем Юрг нисколько не пожалел, ибо вытканная на гобелене картина отнюдь не предназначалась для детей младшего школьного возраста: она изображала жавра, совращающего отроковицу.
— А вот цветочек аленький, — сюсюкал Харр по-Харрада, как видно, тоже выбитый из привычной колеи, — а вот куколка голенькая… А вот чудище то ли осьмирукое, то ли…
— Это жавр, между прочим, — поспешил перебить его заботливый отец. — Ты, когда шел по болоту, имел все шансы познакомиться с ним на такой же короткой дистанции.
Харр так и подскочил:
— У, строфион твою мать, да ежели бы я знал, ни за что не сунулся…
— Выбирай выражения при детях, — строго заметил Юрг, — а то вылетишь вон туда!
Он указал большим пальцем на полупрозрачную заднюю стенку, за которой маячили силуэты дружинников, маявшихся в традиционном мужском ожидании. Теперь, после загадочной для них гибели товарища, каждый чувствовал себя в какой-то степени опекуном еще не родившегося малыша.
Харр пожал плечами и босой ногой подгреб поближе разноцветные земные погремушки, заброшенные на их корабль еще на Барсучьем.
— И откуда это в тебе, — флегматично обронил он, — ты ж вроде и не князь…
— Вот закончится вся эта катавасия, — пообещал командор, которого сейчас, когда он чувствовал себя не в своей тарелке, отнюдь не тянуло препираться с тихрианином, — и я тебе покажу, кто я таков. Кстати, за мной обещанный меч, не забыл?
— А я уж думал — замотаешь… — у Харра была какая-то врожденная антипатия к субординации.
Оба замолкли, прислушиваясь. Ничего не доносилось, кроме механического топотка сервов.
— Однако небывало тихо, — заметил Харр. — Не окочурилась бы девица. Говорил я тебе — надо было мне браться задело, сам двоих сыновей принимал, да и у чужих случалось, мало ли передряг на дорогах. Через колено перекинуть — враз опростается…
Юрг еще раз восхитился синонимической емкости транслейтора.
— А ежели дело замаринуется…
— Заткнись, и как там далее про строфиона, — сказал командор.
— Ни фига себе ордонанс, — с уважением проговорил по-Харрада и замолк.
И вовремя: из растворенного настежь шатра явственно донесся слабый, но постепенно набирающий силу плач новорожденного.
— Заблеял! — радостно возопил Харр, ткнув командора кулаком в грудь.
— Нашей дружины прибыло! — отозвался Юрг, награждая собеседника ответным тычком.
Ю-ю чутко прислушался и, как это бывает у младенцев, тоже завопил беззлобно и не требовательно, а просто так, за компанию.
Харр вскочил на ноги, обратился лицом к стене, за которой томились в ожидании семеро джасперян, и, поднеся ладони к губам, издал ни на что не похожий разбойничий свист.
Из шатра вылетела разгневанная Сэнни:
— Совсем обалдели, мужики?
— Кто? — заорали два голоса одновременно.
Принцесса заулыбалась, счастливо и чуточку виновато, словно она сама за чем-то недоглядела:
— Девочка…
— О-го-гей! — завопил тихрианин.
— А ты-то чего радуешься? — резонно спросил Юрг.
— Так у нас невеста!
Юрг уже поднял было руку, чтобы покрутить пальцем около виска в интернациональном, как он полагал, жесте, но мона Сэниа неожиданно подбежала к гостю, обняла его за плечи и чмокнула в серую щеку. Харр утерся лапищей, которая, в отличие от лица, была абсолютно черной, словно тихрианин носил лайковые перчатки.
— Ну, хозяюшка, уважила, — сладким голосом промурлыкал менестрель. Только это, я понимаю закуска, а сам пир впереди? А то я не против подмогнуть на кухоньке — твои-то блошастики много ли наготовят!
Мона Сэниа махнула рукой — ну конечно же, как такой день без пира, да и Ушинь надо усадить за стол, соответствующий ее королевскому рангу. Потом спохватилась — ведь остальные еще не знают!..
Повинуясь ее мысленному приказу, привратный кораблик распахнул настежь оба люка, приглашая истомившихся дружинников, которых Харров свист уже привел в состояние стартовой готовности. Они ворвались возбужденной оравой, сопровождаемые низко парящей Гуен; вот только Кукушонка все это время как-то не было видно, но при его повседневности и неприметности на это никто не обратил внимания.
— Тс-с-с, — заставила всех примолкнуть принцесса, — никому приветственные кличи не издавать, ближе чем на два шага, не подходить. Сейчас принесу это чудо!
Она исчезла в шатре и тут же появилась обратно, неся на сгибе локтя обещанное чудо, запеленутое в расшитое диковинными цветами одеяльце. Все вытянули шеи, а Харр даже высунул кончик лиловатого языка. Несколько секунд стояла зачарованная тишина.
Потом раздался негромкий голос командора:
— Фирюза…
С крошечного сморщенного личика малышки глядели в теплое небо Джаспера неправдоподобно большие глаза — неотразимая васильковая синь скюзовых очей, смягченная и разбавленная материнским молоком.
Когда мона Сэниа вернулась в шатер, королева Ушинь уже сложила свою корзинку, и лупоглазое существо — то ли божок, то ли живой талисман — чуть пошевеливался в ее глубине. Шоео старательно умывался, по-кошачьи стирая лапочкой давешнее наваждение; мордочка его сохраняла выражение крайней озадаченности. Касаулта спала тем глубоким и самым счастливым на свете сном, который недоступен мужскому пониманию; нареченная странным, земным именем новорожденная так же безмятежно взирала на потолок, как и на небо — краткий промежуток покоя между ужасом рождения и первым голодом. Жизнь входила в нормальную колею.
От пира Ушинь отказалась — дела домашние, да и мало ли кому на ее островах понадобится неотложная помощь! Возразить было нечего.
— Прими благодарность, великодушная королева, от всех нас и от этой малышки, которая родилась, чтобы никогда не увидеть собственного отца, проговорила принцесса, невольно вкладывая в свой голос всю радость, облегчение и печаль, которые наполняли ее одновременно. — И соблаговоли сделать мне подарок: обратись ко мне с какой-нибудь просьбой!
Серебряная королева улыбнулась легко и чуточку смущенно, как бы извиняя принцессу за некоторую церемонность ее речи:
— Покажи мне твоего сына, моя милая.
Сэнни унеслась, стремительная, как девчонка; тут же появилась с сыном, держа его поперек живота. Наследник хрюкнул и потянулся к легкому ореолу, окружающему голову королевы, — вероятно, приняв ее летучие волосы за огромный одуванчик.
— Так вот, значит, каков наследник трона Величайшего-Из-Островов, задумчиво проговорила Ушинь.
— Надеюсь, что нет, — вырвалось у принцессы. — После моего отца трон достанется кому-нибудь из братьев, вот и пусть у них голова болит!
— По древним законам Джаспера, который вы, как я вижу, не сохранили, сын не может наследовать трон. Только внука можно успеть научить всему, что следует знать мудрому королю, — тихо проговорила королева, и в ее интонациях мона Сэниа уловила ту же горечь, что и в разговоре с Алэлом. — Но не принимай мои слова как совет, моя милая: древние законы существуют только для первозданных.
Принцесса догадалась, что королева Ушинь называет так не только свои острова, но и обитающий на них народ.
— Мне пора. — Ушинь сияла свой фартук из рыбьей кожи и, сложив, поместила в корзинку, старательно расправив углы, — как показалось принцессе, это было сделано для того, чтобы укрыть от посторонних глаз певучую животинку, чей вид будил какие-то смутные воспоминания. — Мой муж и господин прислал бы за мной лодку, но сегодня он не властен над морской стихией…
— Ушинь, вы не успеете моргнуть, как будете дома, — не могла сдержать улыбки мона Сэниа. — Честное слово, это совсем не страшно. Я сейчас.
Она вернулась в комнатку Касаулты, чтобы подвинуть к ней поближе новорожденную. Ушинь между тем вышла на солнечный луг, жмурясь от яркого света.
— Э-э, бабулька, можно тебя на минуточку? — услыхала она над самым ухом.
Это, несомненно, была незабываемая пара — крошечная розово-серебряная женщина и полуголый верзила, словно обмазанный дегтем с головы до громадных четырехпалых ступней.
— Дай-ка сюда. — Харр по-Харрада бесцеремонно вытащил у нее из корзинки опустевшую флягу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— Королева Ушинь — владетельница Храмового острова Сэниа. — Алэл представил женщин друг другу с учтивой легкостью, которая как бы должна была определить ненужность церемоний в их дальнейших отношениях. — Ушинька, тут требуется твоя помощь.
Королева кивнула и потерла пухлые ручки — с них посыпалась рыбья чешуя. Только тут Сэнни заметила, что на ее величестве надет обычный кухонный передник.
— Одну минутку, я облачусь, — певуче проговорила Ушинь, исчезая в глубине дома.
Принцесса не успела моргнуть, как она уже появилась на пороге, теперь на ней был блистающий чистотой фартук из скобленой рыбьей кожи. Объемистая плетеная корзинка, которую она держала в руках, тяжелой не казалась, по большую глиняную флягу она тут же передала принцессе — «Держи, милая!» — и нежно поцеловала супруга, избегая, впрочем, накрашенных мест.
— Мы возьмем лодку… Оюшки, ты же сегодня не властен…
Алэл остановил ее взмахом руки:
— Лодка не надобна. Владетельница Сэниа воспользуется даром, в котором древние боги нам отказали.
В лице королевы Ушинь что-то непроизвольно дрогнуло, розовые губы сжались в одну полосочку, по в следующий миг она овладела собой. Моне Сэниа вспомнился собственный инстинктивный ужас, когда она впервые решилась прыгнуть с отвесной скалы, чтобы ощутить невесомость свободного падения наверное, ее собственное выражение было именно таким. Но Ушинь уже справилась со своим замешательством и виновато глянула на принцессу:
— Твори скорей свои заклинания, моя милая, а то мне боязно…
Вероятно она полагала, что мона Сэниа перенесет ее в свои владения одним словом или жестом.
Принцесса невольно улыбнулась:
— Нет, не так, ваше ве…
— Ушинь, зови меня Ушинь, моя милая.
Одной рукой прижимая к себе тяжелую глиняную флягу, мона Сэниа другой обняла женщину за топкую, податливую талию и сделала короткий шажок вниз, со ступеньки; самого момента переноса Ушинь так и не почувствовала. Голубой ковер неувядающих колокольчиков, словно подстеленный под ее маленькие ноги, ошеломил ее, но протяжный крик (для привычного слуха повитухи, впрочем, не такой уж страшный) разом вернул ее к действительности. Она опустила на землю корзину и коротко велела принцессе:
— Полей-ка, милая.
Мона Сэниа раскупорила флягу и топкой струйкой полила содержимое на подставленные руки — над голубой поляной поплыл сладостный дух самогона тройной перегонки. Из привратного кораблика выскочил полуголый Харр с Ю-ю на руках.
— Сиди, где сидишь! — рявкнула на него принцесса, вложив в свой голос всю командорскую властность.
Ушинь, помахивая влажными руками, бросилась на голос; принцесса, подхватив корзину, — за ней. В корзине что-то шевелилось.
Очутившись у изголовья роженицы, Ушинь первым делом наклонила полураскрытую корзину, и оттуда выпорхнул то ли крошечный летучий зверек, то ли очень крупное насекомое. Лупоглазое существо уселось на спинку кровати, точно кузнечик, и тотчас комнатку наполнила мелодичная пульсирующая трель, как будто запел сверчок с необычайно развитым музыкальным слухом. Откуда-то сверху спрыгнул Шоео, настороженно принюхиваясь, — лупоглазик тотчас оборвал песню и уставился на хозяина дома строго и выжидающе, Шоео замер, а потом, как завороженный, медленно двинулся к невиданному гостю, угнездился рядышком и… тоже запел. Сначала его трель сбивалась и глохла — зверьку не хватало дыхания, по косой взгляд сверкающих разноцветными гранями глаз подстегивал его, и вот они уже пели в унисон. Касаулта затихла, и ее хриплое, постанывающее дыхание подчинилось ритму сверчковой трели.
— Воды, побольше воды, моя милая, — шепнула Ушинь, и мона Сэниа выбежала вон, стараясь припомнить, догадалась ли она отдать приказ сервам относительно воды. Наткнулась на мужа, который переминался с ноги на ногу и неловко крутил в руках тоненький хрупкий обруч.
— Дай сюда, согнешь ведь! — крикнула мона Сэниа, выхватывая у него офит. — Ну до чего же вы, мужчины, бываете бестолковыми…
И помчалась к сервам, копошившимся у южной стены возле кухонного навеса. Юрг только хмыкнул ей вслед — его чуткость не всегда оказывалась на должной высоте, по сейчас он понимал, что сопричастность высшему акту человеческой жизни делала его жену, как он однажды выразился — а она, выходит, запомнила — «старшей сестрой по развитию». Чтобы не мешать сервам, семенящей рысью устремившимся к их крошечному звезднокорабликовому замку, он убрался подальше — в прохладную тень привратной каморки, где босой полуголый Харр развлекал Юхани, водя угольным пальцем по затейливым узорам гобелена, брошенного на пол. Юный принц уже успел осчастливить джанибастову рухлядь двумя мокрыми пятнами, о чем Юрг нисколько не пожалел, ибо вытканная на гобелене картина отнюдь не предназначалась для детей младшего школьного возраста: она изображала жавра, совращающего отроковицу.
— А вот цветочек аленький, — сюсюкал Харр по-Харрада, как видно, тоже выбитый из привычной колеи, — а вот куколка голенькая… А вот чудище то ли осьмирукое, то ли…
— Это жавр, между прочим, — поспешил перебить его заботливый отец. — Ты, когда шел по болоту, имел все шансы познакомиться с ним на такой же короткой дистанции.
Харр так и подскочил:
— У, строфион твою мать, да ежели бы я знал, ни за что не сунулся…
— Выбирай выражения при детях, — строго заметил Юрг, — а то вылетишь вон туда!
Он указал большим пальцем на полупрозрачную заднюю стенку, за которой маячили силуэты дружинников, маявшихся в традиционном мужском ожидании. Теперь, после загадочной для них гибели товарища, каждый чувствовал себя в какой-то степени опекуном еще не родившегося малыша.
Харр пожал плечами и босой ногой подгреб поближе разноцветные земные погремушки, заброшенные на их корабль еще на Барсучьем.
— И откуда это в тебе, — флегматично обронил он, — ты ж вроде и не князь…
— Вот закончится вся эта катавасия, — пообещал командор, которого сейчас, когда он чувствовал себя не в своей тарелке, отнюдь не тянуло препираться с тихрианином, — и я тебе покажу, кто я таков. Кстати, за мной обещанный меч, не забыл?
— А я уж думал — замотаешь… — у Харра была какая-то врожденная антипатия к субординации.
Оба замолкли, прислушиваясь. Ничего не доносилось, кроме механического топотка сервов.
— Однако небывало тихо, — заметил Харр. — Не окочурилась бы девица. Говорил я тебе — надо было мне браться задело, сам двоих сыновей принимал, да и у чужих случалось, мало ли передряг на дорогах. Через колено перекинуть — враз опростается…
Юрг еще раз восхитился синонимической емкости транслейтора.
— А ежели дело замаринуется…
— Заткнись, и как там далее про строфиона, — сказал командор.
— Ни фига себе ордонанс, — с уважением проговорил по-Харрада и замолк.
И вовремя: из растворенного настежь шатра явственно донесся слабый, но постепенно набирающий силу плач новорожденного.
— Заблеял! — радостно возопил Харр, ткнув командора кулаком в грудь.
— Нашей дружины прибыло! — отозвался Юрг, награждая собеседника ответным тычком.
Ю-ю чутко прислушался и, как это бывает у младенцев, тоже завопил беззлобно и не требовательно, а просто так, за компанию.
Харр вскочил на ноги, обратился лицом к стене, за которой томились в ожидании семеро джасперян, и, поднеся ладони к губам, издал ни на что не похожий разбойничий свист.
Из шатра вылетела разгневанная Сэнни:
— Совсем обалдели, мужики?
— Кто? — заорали два голоса одновременно.
Принцесса заулыбалась, счастливо и чуточку виновато, словно она сама за чем-то недоглядела:
— Девочка…
— О-го-гей! — завопил тихрианин.
— А ты-то чего радуешься? — резонно спросил Юрг.
— Так у нас невеста!
Юрг уже поднял было руку, чтобы покрутить пальцем около виска в интернациональном, как он полагал, жесте, но мона Сэниа неожиданно подбежала к гостю, обняла его за плечи и чмокнула в серую щеку. Харр утерся лапищей, которая, в отличие от лица, была абсолютно черной, словно тихрианин носил лайковые перчатки.
— Ну, хозяюшка, уважила, — сладким голосом промурлыкал менестрель. Только это, я понимаю закуска, а сам пир впереди? А то я не против подмогнуть на кухоньке — твои-то блошастики много ли наготовят!
Мона Сэниа махнула рукой — ну конечно же, как такой день без пира, да и Ушинь надо усадить за стол, соответствующий ее королевскому рангу. Потом спохватилась — ведь остальные еще не знают!..
Повинуясь ее мысленному приказу, привратный кораблик распахнул настежь оба люка, приглашая истомившихся дружинников, которых Харров свист уже привел в состояние стартовой готовности. Они ворвались возбужденной оравой, сопровождаемые низко парящей Гуен; вот только Кукушонка все это время как-то не было видно, но при его повседневности и неприметности на это никто не обратил внимания.
— Тс-с-с, — заставила всех примолкнуть принцесса, — никому приветственные кличи не издавать, ближе чем на два шага, не подходить. Сейчас принесу это чудо!
Она исчезла в шатре и тут же появилась обратно, неся на сгибе локтя обещанное чудо, запеленутое в расшитое диковинными цветами одеяльце. Все вытянули шеи, а Харр даже высунул кончик лиловатого языка. Несколько секунд стояла зачарованная тишина.
Потом раздался негромкий голос командора:
— Фирюза…
С крошечного сморщенного личика малышки глядели в теплое небо Джаспера неправдоподобно большие глаза — неотразимая васильковая синь скюзовых очей, смягченная и разбавленная материнским молоком.
Когда мона Сэниа вернулась в шатер, королева Ушинь уже сложила свою корзинку, и лупоглазое существо — то ли божок, то ли живой талисман — чуть пошевеливался в ее глубине. Шоео старательно умывался, по-кошачьи стирая лапочкой давешнее наваждение; мордочка его сохраняла выражение крайней озадаченности. Касаулта спала тем глубоким и самым счастливым на свете сном, который недоступен мужскому пониманию; нареченная странным, земным именем новорожденная так же безмятежно взирала на потолок, как и на небо — краткий промежуток покоя между ужасом рождения и первым голодом. Жизнь входила в нормальную колею.
От пира Ушинь отказалась — дела домашние, да и мало ли кому на ее островах понадобится неотложная помощь! Возразить было нечего.
— Прими благодарность, великодушная королева, от всех нас и от этой малышки, которая родилась, чтобы никогда не увидеть собственного отца, проговорила принцесса, невольно вкладывая в свой голос всю радость, облегчение и печаль, которые наполняли ее одновременно. — И соблаговоли сделать мне подарок: обратись ко мне с какой-нибудь просьбой!
Серебряная королева улыбнулась легко и чуточку смущенно, как бы извиняя принцессу за некоторую церемонность ее речи:
— Покажи мне твоего сына, моя милая.
Сэнни унеслась, стремительная, как девчонка; тут же появилась с сыном, держа его поперек живота. Наследник хрюкнул и потянулся к легкому ореолу, окружающему голову королевы, — вероятно, приняв ее летучие волосы за огромный одуванчик.
— Так вот, значит, каков наследник трона Величайшего-Из-Островов, задумчиво проговорила Ушинь.
— Надеюсь, что нет, — вырвалось у принцессы. — После моего отца трон достанется кому-нибудь из братьев, вот и пусть у них голова болит!
— По древним законам Джаспера, который вы, как я вижу, не сохранили, сын не может наследовать трон. Только внука можно успеть научить всему, что следует знать мудрому королю, — тихо проговорила королева, и в ее интонациях мона Сэниа уловила ту же горечь, что и в разговоре с Алэлом. — Но не принимай мои слова как совет, моя милая: древние законы существуют только для первозданных.
Принцесса догадалась, что королева Ушинь называет так не только свои острова, но и обитающий на них народ.
— Мне пора. — Ушинь сияла свой фартук из рыбьей кожи и, сложив, поместила в корзинку, старательно расправив углы, — как показалось принцессе, это было сделано для того, чтобы укрыть от посторонних глаз певучую животинку, чей вид будил какие-то смутные воспоминания. — Мой муж и господин прислал бы за мной лодку, но сегодня он не властен над морской стихией…
— Ушинь, вы не успеете моргнуть, как будете дома, — не могла сдержать улыбки мона Сэниа. — Честное слово, это совсем не страшно. Я сейчас.
Она вернулась в комнатку Касаулты, чтобы подвинуть к ней поближе новорожденную. Ушинь между тем вышла на солнечный луг, жмурясь от яркого света.
— Э-э, бабулька, можно тебя на минуточку? — услыхала она над самым ухом.
Это, несомненно, была незабываемая пара — крошечная розово-серебряная женщина и полуголый верзила, словно обмазанный дегтем с головы до громадных четырехпалых ступней.
— Дай-ка сюда. — Харр по-Харрада бесцеремонно вытащил у нее из корзинки опустевшую флягу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69