Евоная простота — от строгости душевной.
— Ну что касается мудрости, то Алэл ему вряд ли уступит, а к тому же он еще и чародей, не чета вашим сибиллам.
Во-во, потому и брезгую. Уж на что наш-то княжий ведун никудышный, а как вперится очи в очи — точно вилкой в душе ковыряет. Не любо мне такое.
Мона Сэниа пожала плечами — вот уже чего-чего, а робости или неловкости она перед магами и колдунами никогда не испытывала.
— Тебе-то что, княжна, — Паянна прихватила край своей необъятной юбки и шумно в него высморкалась. — Ты живу воду пила, так что покудова у тебя в крови хоть макова росинка от той воды имеется, тебе колдовства сторожиться нечего. Тебя никое чернокнижное стерво не проймет.
Принцесса всеми силами постаралась, чтобы на ее лице не промелькнуло ни тени высокомерной усмешки. Какой бы бесстрашной подругой ни была Паянна своему покойному мужу, управлявшемуся с оголтелыми ордами подрассветных земель, но ее храбрость ограничивалась тем, что могли ей противопоставить человеческая хитрость и стальное оружие (да и сталь-то на Тихри была дрянноватой). Но вот как не без разочарования убедилась принцесса, даже шаманские фокусы сибиллы заставляли старую воеводиху от него шарахаться, а высокая магия пугала до смерти. Кроме того, Паянна, простолюдинка по крови, даже представить себе не могла, как же это — не бояться абсолютно ничего и никогда, независимо от количества капель живой воды, еще сохранявшихся в крови (интересно, и как надолго?); вероятно, для такого нужно было все-таки родиться дочерью короля Джаспера.
Мона Сэниа рассмеялась, постаравшись при этом, чтобы этот смех прозвучал по-детски беззаботно.
— Это что же выходит, колдовская молния мне не страшна, а простой стрелы следует опасаться?
И чему токмо тебя в дитячестве твоем учили? Это ж и пню придорожному яснее ясного: колдовство от колдовства спасает, а естеству естество противостоит. Так что чар не опасуйся, а боронись от железа оружного, окромя заговоренного — тое тебе не грозит. А что поранено, то заживать на тебе будет, как на кошке.
— Ну что касается железа, то тут ты можешь за меня не беспокоиться: ты меня в бою еще не видала. И Алэла ты напрасно сторонишься, в глаза он тебе глядеть не будет, у него сейчас другая забота. Он все ближайшее время намерен земными дарами властвовать.
— Эт-т как понимать? — почему-то насторожилась Паянна. — Яблочками-огурчиками, что ли?
— Каменьями драгоценными. Он из них одну диковину строить собрался.
Ой, манера говорить старой воеводихи похоже, оказалась заразной.
— Блажит дед, одно слово — фигура венчанная. Ан ведь имеет право. — Паянна пожевала губами, поднялась с камня, подбирая края юбки. — Однако ж выходит — не беден… Ну, у меня туточки делов невпроворот, княжна, а то наша мелюзга до синюшных задов докупается, пока мы с тобой языки-то чешем.
«Мелюзга» действительно уже бултыхалась в воде, время от времени выставляя разномастные попки. Паянна, переваливавшаяся с камня на камень с изяществом и энергией моржихи, вдруг резко остановилась, так что Сэнни, следовавшая за нею, вынуждена была по-воробьиному перескочить на ступеньку выше.
— С твоих слов выходит, что ежели королек тутошний в землице шарить надумал, то ему при том над людишками простым кудесить невмоготу? — глухо прозвучал низкий голос воеводихи.
Мона Сэниа, уже переключившая свое внимание на шалости Ю-ю и его подружки, не сразу поняла, к чему прикованы неотвязные мысли ее спутницы.
— Ты про Алэла? Да, пять стихий ему, как он утверждает, подвластны, но… не одновременно. Насколько я поняла, каждый день с утра он, сообразно со своими монаршими планами, получает власть над одной из стихий. Молится он там, жертвы приносит или просто свяничам брюшко чешет — не спрашивала. Но если он посвятил свой день огню, то в море он уже беззащитен, как простой смертный; если надумал самоцветы из недр земных добывать — души людские от него укрыты.
— А-а… то не волшба, а срамота одна, — с демонстративным равнодушием протянула Паянна и, утеревшись рукавом, продолжила свои опекунские хлопоты.
От моря тянуло гнилыми водорослями и нелетним беспокойным холодком. Ау, неслышимый мой, к чему бы это?..
Как всегда на собственной планете, внутренний голос ответить не соизволил.
Паянна, достигшая, наконец, цели, не снимая сапог, забрела в мелкую воду и молниеносным движением выудила из пены морской взвизгнувшую от неожиданности Фирюзу — так цапля безошибочно выхватывает из водорослей серебряную рыбешку. Ю-ю, однако, увернулся. Ненадолго, правда.
— А ты, княжна, ступай по своим делам, — укладывая детишек на мелкую гальку, распорядилась воеводиха. — Тебе, я чаю, токмо ввечеру купаться любо. А взамен косолапика мово пришли.
«Косолапиком» она величала неповоротливого (везде, кроме поля боя) Пыметсу, чаще других выбирая его себе в собеседники — наверное, потому, что он один слушал ее байки, раскрыв рот и, как казалось со стороны, не без плохо скрываемого ужаса. Ну, скудный умишком, что с него возьмешь.
— Как скажешь, нянюшка.
Вот уж чего она никак не ожидала, так это того, что ворчливая воеводиха растрогается чуть не до слез:
— Ах ты, девонька моя горемышная! Даром что дщеря королевина, а все едино без родной матери-то — сиротинка необласканная. Чай, мамку-кормилиху свою вспомнила? Ладно уж, слетаю ввечеру к чародею твому, скопидому загребущему, погляжу…
— Что, что? Скопидому? Ты это про Алэла? — Принцесса от изумления чуть было не утратила дар речи.
— А то нет! Ты, княжна, по рождению высокому — королевна, а он тебе землицы выделил с гулькин нос. Островок задрипанный — обсмеешься… Нет, чтобы полцарства отделить!
— Да зачем мне его полцарства?
— Енто как же — зачем? Перекинули бы мосты горбатые с острова на остров, уложили б по ним дороженьку гладкобитую, чтобы всех их в одно кольцо единила, и гуляли б мы по раздольному пути тому беспрепятственно да весело…
— Просто так, для удовольствия? — не могла понять ее принцесса.
— И еще для каковского! Всю б дорогу дворцами-теремами обстроили, побогаче пятилученских…
— А ты разве в Пятилучье побывала?
— Так рассказывали ссыльные, когда им карачун приходил.
— Хорошо, Паянна, я подумаю.
Вот, оказывается, о чем мечтала старая воеводиха, задумчиво глядя в ослепительно голубое, как бывает только ранним летом, джасперянское небо. Над бесконечными унылыми дорогами Тихри оно как-то ниже, тусклее; под тем небом люди бредут, думая лишь о ночлеге под убогой своей повозкой, но их грёзы не принимают очертаний сказочных замков.
А вот старая воеводиха, как выяснилось, оказалась исключением. И рушить одним словом такие мечты было просто кощунством.
— Я подумаю, нянюшка, обещаю тебе.
Но в следующий миг, очутившись на бирюзовом лугу, она думала уже совсем о другом: а долго ли до вечера?..
«Торопливость женщину не украшает» — кажется, эту сентенцию она слышала еще на Равнине Паладинов, от одной из придворных дам, которым было доверено ее воспитание. Хотя «слышала» — не то слово. Все подобные нотации она добросовестно пропускала мимо ушей, старательно отбирая только те, которые относились к турнирам, кодексу рыцарской чести и оружию.
Тем не менее, наставление припомнилось нынче же вечером, и не где-нибудь, а на весьма удаленном от Равнины Паладинов взгорье Невесты. И весьма кстати. Мрачная стена, явно страдающая приступами камнепада, была еще по-ночному черным-черна (как Паяннина юбка), и щербатые ниши, в которых можно было укрыться от каменных брызг, приходилось отыскивать на ощупь. Правильно ли она запомнила? Влево. Все время влево. Несколько ночей назад, в подземном коридоре, ей тоже было велено: ни в коем случае не поворачивать направо. Похоже, они с Гороном двигались не по прямой и даже не зигзагом, а по плавной, на первый взгляд и неугадываемой дуге. Если бы она действительно проводила здесь целые сутки, она могла бы запомнить ориентиры чужого ночного неба. Но сейчас в толчее нехотя угасающих звезд ей не удалось отыскать даже знакомое Веретено.
Что ж, тогда остается только поскорее добраться до вторых ворот, ведущих в долину вяльев; ведь не исключено, что Горон уже там.
Нет, торопиться все-таки не следовало — его и там не оказалось, да и ворота представляли собой всего лишь два черных, неаккуратно обтесанных монолита, каким-то образом втиснутые в треугольный пролом сероватой стены, оказавшейся в этом месте на удивление тонкой. Мона Сэниа только пожала плечами: склонность примитивных цивилизаций к манипулированию такими тяжеловесными глыбами (неоднократно упоминаемая в Звездных Анналах) неизменно приводила ее в недоумение. А Горон по всей вероятности все-таки опередил ее и сейчас разыскивает свою напросившуюся на его шею попутчицу там, в долине, куда вчера она второпях даже не удосужилась заглянуть, ограничившись в своей разведке только этой стеной. Кляня себя за непредусмотрительность, она вспрыгнула на шероховатый камень, служащий естественным порогом, и от неожиданности едва не потеряла равновесия: такого она здесь еще не видела.
Естественная базальтовая лестница широкими уступами спускалась вниз; от нижней ступени, точно трилистник кормового бесцветника, расходились овальные рощицы, слишком уж одинаковые по форме, что наводило на мысль о их рукотворном происхождении. Крайняя справа и была, похоже, местом поселения вяльев — об этом говорила темно-зеленая бугорчатая пелена, укрывающая от дневного зноя людской муравейник; тусклый фосфорический свет нижней листвы проступал сквозь медлительное, точно неживое шевеление верхних защитных листьев. Здесь все было обычно.
Левый гигантский «лепесток» даже на беглый взгляд производил впечатление чего-то мертвого, тяжеловесного — ни единого зеленоватого проблеска в предрассветной полумгле было не разобрать. Несомненно, при свете дня он замутнеет гиблыми пятнами бронзовой патины или подернется рыжим прахом безнадежной ржавчины. Но живой зеленью ему не быть, это и сейчас ясно.
Но вот средняя часть этой трехдольной низины, черная и смрадная, курилась многочисленными дымками; время от времени то тут, то там стремительно вспархивали тонкие язычки радужно окрашенного пламени, точно пытаясь вырваться из пепельного плена, но в глубине этого миниатюрного пекла кто-то, несомненно, улавливал эти огоньки, пресекая их попытки к бегству. Эта часть долины была обнесена добротной плитняковой стеной, так что жилому подлесью пожар не грозил — предосторожность обязательная, ведь в такой сухости он стал бы бедствием стремительным и ужасающим.
И все-таки интересно: почему разводить костры дозволяется именно вяльям — или они не подчиняются запретам ночного тирана?
Ну а раз уж ей стало интересно, значит — вперед и вниз!.. И тут же — упругий толчок невидимой липкой стены, преградившей ей путь на выходе из черных ворог.
Боли не было, но она чуть не закричала. Дьявольская воля проклятого Нетопыря не просто отрезана ей дорогу в трилистниковую долину — она встала между нею и Гороном, который, несомненно, был уже там, внизу…
Между тобой — и твоим Гороном.
Да! Проклятие, да!
Она в бешенстве выхватила свой маленький боевой нож, с которым никогда не расставалась, и бесполезные удары посыпались на несокрушимую, безразличную к ее ярости преграду, через которую ее не мог перенести даже всемогущий полет через доступное только джасперянам ничто…
— Назад.
Голос — Горона или Нетопыря, она даже не поняла, таким тихим, но беспрекословным он был — заставил ее отпрянуть от черного треугольника ворот.
— Сюда.
Судя по направлению, откуда доносился шепот, это значило — налево. Нырнуть под тяжелый уступчатый навес, под которым приходится сгибаться и куда не проникает еще сиреневатая дымка рассвета. Для крылатого нелюдя здесь слишком тесно, значит — Горон.
Твой Горон.
— Спрячь. Твой нож бесполезен, Эссени, — продолжал доносящийся откуда-то сбоку голос. — Ничто не может сокрушить то, что мы зовем «лунной поволокой», хотя на самом деле она есть ничто.
16. Звезды подземелья
Наверное, Горон принял ее смятение за испуг, но это была скорее растерянность: как же она сама-то не догадалась?..
Закон Вселенной: равному должно противостоять равное.
Изделие простых кузнецов не равноценно талисману.
— Знаешь, Горон, сама мудрость глаголет твоими устами. Тебе и самому неведомо, какую загадку ты сейчас разрешил! Только… где же ты? Я тебя не вижу.
— Поспеши. Пройди еще немного влево. Не время для разгадывания загадок.
Она послушно двинулась на голос, царапая голое плечо о щербатую стену, и вдруг у самых ног завидела слабое мерцание. Дыра. И в глубине — фосфоресцирующая ветвь с крупными зазубренными листьями, словно плавающая в густой черноте.
— Спускайся.
Мерцающий оливковый факел плавно сдвинулся в сторону. Оно, конечно, для королевского достоинства невместно, но придется подчиниться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
— Ну что касается мудрости, то Алэл ему вряд ли уступит, а к тому же он еще и чародей, не чета вашим сибиллам.
Во-во, потому и брезгую. Уж на что наш-то княжий ведун никудышный, а как вперится очи в очи — точно вилкой в душе ковыряет. Не любо мне такое.
Мона Сэниа пожала плечами — вот уже чего-чего, а робости или неловкости она перед магами и колдунами никогда не испытывала.
— Тебе-то что, княжна, — Паянна прихватила край своей необъятной юбки и шумно в него высморкалась. — Ты живу воду пила, так что покудова у тебя в крови хоть макова росинка от той воды имеется, тебе колдовства сторожиться нечего. Тебя никое чернокнижное стерво не проймет.
Принцесса всеми силами постаралась, чтобы на ее лице не промелькнуло ни тени высокомерной усмешки. Какой бы бесстрашной подругой ни была Паянна своему покойному мужу, управлявшемуся с оголтелыми ордами подрассветных земель, но ее храбрость ограничивалась тем, что могли ей противопоставить человеческая хитрость и стальное оружие (да и сталь-то на Тихри была дрянноватой). Но вот как не без разочарования убедилась принцесса, даже шаманские фокусы сибиллы заставляли старую воеводиху от него шарахаться, а высокая магия пугала до смерти. Кроме того, Паянна, простолюдинка по крови, даже представить себе не могла, как же это — не бояться абсолютно ничего и никогда, независимо от количества капель живой воды, еще сохранявшихся в крови (интересно, и как надолго?); вероятно, для такого нужно было все-таки родиться дочерью короля Джаспера.
Мона Сэниа рассмеялась, постаравшись при этом, чтобы этот смех прозвучал по-детски беззаботно.
— Это что же выходит, колдовская молния мне не страшна, а простой стрелы следует опасаться?
И чему токмо тебя в дитячестве твоем учили? Это ж и пню придорожному яснее ясного: колдовство от колдовства спасает, а естеству естество противостоит. Так что чар не опасуйся, а боронись от железа оружного, окромя заговоренного — тое тебе не грозит. А что поранено, то заживать на тебе будет, как на кошке.
— Ну что касается железа, то тут ты можешь за меня не беспокоиться: ты меня в бою еще не видала. И Алэла ты напрасно сторонишься, в глаза он тебе глядеть не будет, у него сейчас другая забота. Он все ближайшее время намерен земными дарами властвовать.
— Эт-т как понимать? — почему-то насторожилась Паянна. — Яблочками-огурчиками, что ли?
— Каменьями драгоценными. Он из них одну диковину строить собрался.
Ой, манера говорить старой воеводихи похоже, оказалась заразной.
— Блажит дед, одно слово — фигура венчанная. Ан ведь имеет право. — Паянна пожевала губами, поднялась с камня, подбирая края юбки. — Однако ж выходит — не беден… Ну, у меня туточки делов невпроворот, княжна, а то наша мелюзга до синюшных задов докупается, пока мы с тобой языки-то чешем.
«Мелюзга» действительно уже бултыхалась в воде, время от времени выставляя разномастные попки. Паянна, переваливавшаяся с камня на камень с изяществом и энергией моржихи, вдруг резко остановилась, так что Сэнни, следовавшая за нею, вынуждена была по-воробьиному перескочить на ступеньку выше.
— С твоих слов выходит, что ежели королек тутошний в землице шарить надумал, то ему при том над людишками простым кудесить невмоготу? — глухо прозвучал низкий голос воеводихи.
Мона Сэниа, уже переключившая свое внимание на шалости Ю-ю и его подружки, не сразу поняла, к чему прикованы неотвязные мысли ее спутницы.
— Ты про Алэла? Да, пять стихий ему, как он утверждает, подвластны, но… не одновременно. Насколько я поняла, каждый день с утра он, сообразно со своими монаршими планами, получает власть над одной из стихий. Молится он там, жертвы приносит или просто свяничам брюшко чешет — не спрашивала. Но если он посвятил свой день огню, то в море он уже беззащитен, как простой смертный; если надумал самоцветы из недр земных добывать — души людские от него укрыты.
— А-а… то не волшба, а срамота одна, — с демонстративным равнодушием протянула Паянна и, утеревшись рукавом, продолжила свои опекунские хлопоты.
От моря тянуло гнилыми водорослями и нелетним беспокойным холодком. Ау, неслышимый мой, к чему бы это?..
Как всегда на собственной планете, внутренний голос ответить не соизволил.
Паянна, достигшая, наконец, цели, не снимая сапог, забрела в мелкую воду и молниеносным движением выудила из пены морской взвизгнувшую от неожиданности Фирюзу — так цапля безошибочно выхватывает из водорослей серебряную рыбешку. Ю-ю, однако, увернулся. Ненадолго, правда.
— А ты, княжна, ступай по своим делам, — укладывая детишек на мелкую гальку, распорядилась воеводиха. — Тебе, я чаю, токмо ввечеру купаться любо. А взамен косолапика мово пришли.
«Косолапиком» она величала неповоротливого (везде, кроме поля боя) Пыметсу, чаще других выбирая его себе в собеседники — наверное, потому, что он один слушал ее байки, раскрыв рот и, как казалось со стороны, не без плохо скрываемого ужаса. Ну, скудный умишком, что с него возьмешь.
— Как скажешь, нянюшка.
Вот уж чего она никак не ожидала, так это того, что ворчливая воеводиха растрогается чуть не до слез:
— Ах ты, девонька моя горемышная! Даром что дщеря королевина, а все едино без родной матери-то — сиротинка необласканная. Чай, мамку-кормилиху свою вспомнила? Ладно уж, слетаю ввечеру к чародею твому, скопидому загребущему, погляжу…
— Что, что? Скопидому? Ты это про Алэла? — Принцесса от изумления чуть было не утратила дар речи.
— А то нет! Ты, княжна, по рождению высокому — королевна, а он тебе землицы выделил с гулькин нос. Островок задрипанный — обсмеешься… Нет, чтобы полцарства отделить!
— Да зачем мне его полцарства?
— Енто как же — зачем? Перекинули бы мосты горбатые с острова на остров, уложили б по ним дороженьку гладкобитую, чтобы всех их в одно кольцо единила, и гуляли б мы по раздольному пути тому беспрепятственно да весело…
— Просто так, для удовольствия? — не могла понять ее принцесса.
— И еще для каковского! Всю б дорогу дворцами-теремами обстроили, побогаче пятилученских…
— А ты разве в Пятилучье побывала?
— Так рассказывали ссыльные, когда им карачун приходил.
— Хорошо, Паянна, я подумаю.
Вот, оказывается, о чем мечтала старая воеводиха, задумчиво глядя в ослепительно голубое, как бывает только ранним летом, джасперянское небо. Над бесконечными унылыми дорогами Тихри оно как-то ниже, тусклее; под тем небом люди бредут, думая лишь о ночлеге под убогой своей повозкой, но их грёзы не принимают очертаний сказочных замков.
А вот старая воеводиха, как выяснилось, оказалась исключением. И рушить одним словом такие мечты было просто кощунством.
— Я подумаю, нянюшка, обещаю тебе.
Но в следующий миг, очутившись на бирюзовом лугу, она думала уже совсем о другом: а долго ли до вечера?..
«Торопливость женщину не украшает» — кажется, эту сентенцию она слышала еще на Равнине Паладинов, от одной из придворных дам, которым было доверено ее воспитание. Хотя «слышала» — не то слово. Все подобные нотации она добросовестно пропускала мимо ушей, старательно отбирая только те, которые относились к турнирам, кодексу рыцарской чести и оружию.
Тем не менее, наставление припомнилось нынче же вечером, и не где-нибудь, а на весьма удаленном от Равнины Паладинов взгорье Невесты. И весьма кстати. Мрачная стена, явно страдающая приступами камнепада, была еще по-ночному черным-черна (как Паяннина юбка), и щербатые ниши, в которых можно было укрыться от каменных брызг, приходилось отыскивать на ощупь. Правильно ли она запомнила? Влево. Все время влево. Несколько ночей назад, в подземном коридоре, ей тоже было велено: ни в коем случае не поворачивать направо. Похоже, они с Гороном двигались не по прямой и даже не зигзагом, а по плавной, на первый взгляд и неугадываемой дуге. Если бы она действительно проводила здесь целые сутки, она могла бы запомнить ориентиры чужого ночного неба. Но сейчас в толчее нехотя угасающих звезд ей не удалось отыскать даже знакомое Веретено.
Что ж, тогда остается только поскорее добраться до вторых ворот, ведущих в долину вяльев; ведь не исключено, что Горон уже там.
Нет, торопиться все-таки не следовало — его и там не оказалось, да и ворота представляли собой всего лишь два черных, неаккуратно обтесанных монолита, каким-то образом втиснутые в треугольный пролом сероватой стены, оказавшейся в этом месте на удивление тонкой. Мона Сэниа только пожала плечами: склонность примитивных цивилизаций к манипулированию такими тяжеловесными глыбами (неоднократно упоминаемая в Звездных Анналах) неизменно приводила ее в недоумение. А Горон по всей вероятности все-таки опередил ее и сейчас разыскивает свою напросившуюся на его шею попутчицу там, в долине, куда вчера она второпях даже не удосужилась заглянуть, ограничившись в своей разведке только этой стеной. Кляня себя за непредусмотрительность, она вспрыгнула на шероховатый камень, служащий естественным порогом, и от неожиданности едва не потеряла равновесия: такого она здесь еще не видела.
Естественная базальтовая лестница широкими уступами спускалась вниз; от нижней ступени, точно трилистник кормового бесцветника, расходились овальные рощицы, слишком уж одинаковые по форме, что наводило на мысль о их рукотворном происхождении. Крайняя справа и была, похоже, местом поселения вяльев — об этом говорила темно-зеленая бугорчатая пелена, укрывающая от дневного зноя людской муравейник; тусклый фосфорический свет нижней листвы проступал сквозь медлительное, точно неживое шевеление верхних защитных листьев. Здесь все было обычно.
Левый гигантский «лепесток» даже на беглый взгляд производил впечатление чего-то мертвого, тяжеловесного — ни единого зеленоватого проблеска в предрассветной полумгле было не разобрать. Несомненно, при свете дня он замутнеет гиблыми пятнами бронзовой патины или подернется рыжим прахом безнадежной ржавчины. Но живой зеленью ему не быть, это и сейчас ясно.
Но вот средняя часть этой трехдольной низины, черная и смрадная, курилась многочисленными дымками; время от времени то тут, то там стремительно вспархивали тонкие язычки радужно окрашенного пламени, точно пытаясь вырваться из пепельного плена, но в глубине этого миниатюрного пекла кто-то, несомненно, улавливал эти огоньки, пресекая их попытки к бегству. Эта часть долины была обнесена добротной плитняковой стеной, так что жилому подлесью пожар не грозил — предосторожность обязательная, ведь в такой сухости он стал бы бедствием стремительным и ужасающим.
И все-таки интересно: почему разводить костры дозволяется именно вяльям — или они не подчиняются запретам ночного тирана?
Ну а раз уж ей стало интересно, значит — вперед и вниз!.. И тут же — упругий толчок невидимой липкой стены, преградившей ей путь на выходе из черных ворог.
Боли не было, но она чуть не закричала. Дьявольская воля проклятого Нетопыря не просто отрезана ей дорогу в трилистниковую долину — она встала между нею и Гороном, который, несомненно, был уже там, внизу…
Между тобой — и твоим Гороном.
Да! Проклятие, да!
Она в бешенстве выхватила свой маленький боевой нож, с которым никогда не расставалась, и бесполезные удары посыпались на несокрушимую, безразличную к ее ярости преграду, через которую ее не мог перенести даже всемогущий полет через доступное только джасперянам ничто…
— Назад.
Голос — Горона или Нетопыря, она даже не поняла, таким тихим, но беспрекословным он был — заставил ее отпрянуть от черного треугольника ворот.
— Сюда.
Судя по направлению, откуда доносился шепот, это значило — налево. Нырнуть под тяжелый уступчатый навес, под которым приходится сгибаться и куда не проникает еще сиреневатая дымка рассвета. Для крылатого нелюдя здесь слишком тесно, значит — Горон.
Твой Горон.
— Спрячь. Твой нож бесполезен, Эссени, — продолжал доносящийся откуда-то сбоку голос. — Ничто не может сокрушить то, что мы зовем «лунной поволокой», хотя на самом деле она есть ничто.
16. Звезды подземелья
Наверное, Горон принял ее смятение за испуг, но это была скорее растерянность: как же она сама-то не догадалась?..
Закон Вселенной: равному должно противостоять равное.
Изделие простых кузнецов не равноценно талисману.
— Знаешь, Горон, сама мудрость глаголет твоими устами. Тебе и самому неведомо, какую загадку ты сейчас разрешил! Только… где же ты? Я тебя не вижу.
— Поспеши. Пройди еще немного влево. Не время для разгадывания загадок.
Она послушно двинулась на голос, царапая голое плечо о щербатую стену, и вдруг у самых ног завидела слабое мерцание. Дыра. И в глубине — фосфоресцирующая ветвь с крупными зазубренными листьями, словно плавающая в густой черноте.
— Спускайся.
Мерцающий оливковый факел плавно сдвинулся в сторону. Оно, конечно, для королевского достоинства невместно, но придется подчиниться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72