Но вот такой горькой откровенности они не предвидели. И пока эта откровенность не улетучилась, он спросил, пусть даже чуточку грубовато: «Так чего же тебе не хватает?» И она ответила со свойственной ей прямотой: «Безграничности».
И тогда он ее понял: по воле крэгов из всей Вселенной для нее была изъята Равнина Паладинов, и этого оказалось для нее достаточно, чтобы чувствовать себя как в тюрьме. «Ладно, — сказал он, — откровенность за откровенность. А ты никогда не думала, как я тут схожу с ума, когда от тебя долго нет вестей? Ведь если поблизости нет никого из твоих служивых, то я тебе и на помощь не смогу прилететь. А если… если… ты… исчезнешь — что мы с Ю-юшкой будем делать здесь, на Джаспере?»
Мона Сэниа опустила ресницы, и ее охватил такой мрак, который не могли бы рассеять ни заботливые крылья Кукушонка, ни блистательный аметистовый обруч, дар немилой ее сердцу Земли. И вовсе не потому, что впервые ее ужалила мысль о реальности собственной гибели. О возможной опасности она думала постоянно — на то она и была командором вольной дружины. Об опасности — но не о смерти. А вот Юрг, ее звездный эрл, оказывается, размышлял даже о том, что будет после. Иначе откуда родились эти нестерпимо звенящие слова: «Что мы с Ю-ю будем делать здесь, на Джаспере?»
Значит, и это он обдумал, ее муж, ее любовь: он вернется туда, где не знают безудержной воли полетов, где все привязаны к своей обреченной на одиночество планете — убогой песчинке в бескрайнем и блистательном хаосе Вселенной. И он унесет в этот замкнутый мирок ее сына, рожденного летать, и воспитает его бескрылым, возможно, даже не посвятив его в тайну своего рождения — чтобы был, как все…
И это ее сына, — которого называют «Принцем трех планет»!
Они больше не сказали друг другу ни слова и появились на вечернем лугу Бирюзового Дола как ни в чем не бывало, впервые старательно делая вид, что все осталось по-прежнему.
3. Печаль и счастье короля Алэла
Как бы там ни было, а одним кувшином вина короля не поздравляют — это первое, что пришло в голову принцессе поутру, когда солнце еще только собиралось подыматься над Лютыми Островами.
— Дожил! — буркнул разбуженный супруг. — Чтобы моя молодая жена с утра пораньше думала о каком-то плешивом корольке…
— Ты же полномочный дипломатический представитель, так что ты, прежде всего, должен…
— Сейчас я покажу тебе, что я, прежде всего, должен.
— Детей разбудишь!
— Дети до шестнадцати лет в таких случаях послушно спят. Или делают вид…
А собственно, никто и не сопротивлялся. Вот только спустя какое-то время Юрг поймал себя на мысли: а все ли так, как было до вчерашнего разговора?
Все было так. Или казалось…
— Если меня покормят, то за завтраком я согласен обсудить выдвинутую тобой проблему меж… э-э-э… островных дипломатических отношений. На повестке дня — две погремушки. Или нет?
— Фи, благородный эрл, что за скупердяйство! И это после того, как ты в честь наследного первенца стащил из какого-то английского музея драгоценнейшую ванночку для купания младенцев.
— А, лохань из веджвудского яшмового фарфора… На самом деле это была всего лишь увеличенная копия, ты уж извини, я малость смошенничал — черта с два мне отдали бы кембриджский оригинал, даже для всех королей Джаспера вместе взятых. А вот чем теперь ублажить Алэла — ума не приложу.
— Мой отец ограничился колыбелькой.
Эврика! Вот это мы и соорудим — трехспальный малышовый тримаран, так сказать. У нас на севере имеется несказанной красоты древесина — карельская береза, цвета темного золота и вся в завитушках. Если учесть, что твои мастеровые сервы, когда переключишь их на форсированный режим, работают с молниеносной быстротой, то мы можем иметь этот уникум уже к вечеру. Остановка только за тем, чтобы слетать на Землю за березовыми заготовками. Когда-то это дерево было редкостью, но теперь развели обширные плантации на Кольском… Словом, я обернусь за минуточку… Мона Сэниа бесшумно вздохнула: за этот год она уже смирилась с той радостью, которая невольно прорывалась в интонациях супруга, когда он под каким-нибудь предлогом собирался на родную планету:
— К твоим «минуточкам» я, увы, уже привыкла…
— Жена, не ворчи — это перейдет в привычку. Если ты ревнуешь меня к Земле, пошлем кого-нибудь другого, хотя бы Пыметсу — в последнее время у него постоянно какая-то обиженная рожа.
— Не советую — обязательно что-нибудь да перепутает; Сорк или Дуз надежнее.
— Ты же знаешь, мое твое величество, твоя воля — закон.
Будь ее воля, она навсегда стерла бы из памяти своих дружинников Барсучий Остров — крошечную звездную пристань Земли, где вот уже больше года все оставалось неизменным, чтобы в нужный момент любой из обитателей Бирюзового Дола мог перенестись туда. Но ее воля в последнее время что-то слишком часто упиралась в тупики…
Так или иначе, а блистательная колыбель была готова уже к закату — золотистое чудо с медальонами из севрского бисквита (компилятивный шедевр генерального эрмитажного компьютера).
— И все-таки наша лучше, — ревниво заявила принцесса, имея в виду перламутровый дар своего отца. — Ну, как, летим ли мы к Алэлу сейчас или откладываем это на завтра?
Милейшая Ушинь несомненно накормит, и притом обалденно вкусно. А первейшее правило путешественника: никогда не откладывать на завтра то, что можно съесть сегодня.
— Муж мой, любовь моя, скажи: ты все еще чувствуешь себя заблудившимся путником?
И как бы шутливы ни были ее слова, Юрг почувствовал в них неизбывную горечь. В воздухе повисла прохладная, как лягушачье брюшко, пауза.
— Ну, тогда прямо сейчас и летим. Я только возьму Ю-ю, и толкаем эту люльку прямо ко входу в Алэлов дом.
— Нет, так не пойдет — можем кого-нибудь с ног сбить. Я полечу первая, а ты жди, пока я не приготовлю свободное место для подарка, а то ведь у этого государя жилье тесновато… Когда позову, пусть кто-нибудь, хоть тот же Пы, переправляет и тебя, и колыбель.
— Заметано, — кивнул Юрг и привычно чмокнул супругу возле ушка.
Она исчезла, и Юрг от нечего делать принялся покачивать ногой драгоценную «люльку». Изрядно потяжелевший наследник, которого он привычно держал поперек живота, сосредоточенно разглядывал накладной медальон, соображая, как бы его отколупнуть. «Ни-ни, — шепнул ему Юрг, — попортишь подарок — огорчишь мамочку».
Мамочка что-то замешкалась.
Наконец, совсем рядом раздался ее приглушенный голос:
— Мы в королевском висячем садике. Место приготовлено справа от обеденного стола.
— Давайте, ребятки, кто-нибудь… — скомандовал Юрг.
За эту зиму в гостеприимном доме Алэла перебывала по очереди вся дружина, так что хватило легкого и не вполне почтительного толчка кого-то из младших — и Юрг уже стоял возле жены в цветниковой коробочке, разместившейся на крыше королевского дома; тотчас же рядом появилась и дарственная колыбель. Он открыл было рот для поздравительного возгласа — и поперхнулся: мона Сэниа и бледная, как рыбья чешуя, Ардиень с новорожденным младенцем на руках замерли друг против друга, и у обеих выражение лица было прямо-таки невразумительным. Да что это с ними? Успели чисто по-женски поцапаться? Но нет — ненаследная принцесса Джаспера до этого не опустилась бы, а малышка Арди была воплощением кротости.
Тогда — что?..
Но тут обе женщины смущенно встрепенулись, как бы извиняясь за невольную неловкость, и начались традиционные ахи и охи: ну надо же, девочка (хотя сынишка, даже третий, все равно лучше), да какая хорошенькая, просто прелесть (а у Леонардо все равно красивше), вся в маму (поди разбери, что там на самом деле — все они, желторотики, одинаковы). «Просто прелесть» крутила светлой, почти безволосой головенкой и пускала пузыри, являя собой общевселенский стандарт новорожденной homo sapiens.
Явились старшие сестры с сыновьями — Радамфань с таким же светловолосым наследником престола, в требовательных воплях которого при желании уже можно было распознать истинно имперские нотки, и Шамшиень с рыжим плотненьким крепышом — ну, этот-то рожицей был весь в папашу, и так же молчалив. Алэл не показывался, зато впорхнула сияющая Ушинь, и разговор потонул в бесчисленных традиционных «милые вы мои!»
В колыбель полетели перинки, подушечки и все трое младенцев. Счастье было всеобщим. Юрг, правда, впервые почувствовал себя здесь не в своей тарелке, оглушенный щебетом восторженных мамаш, и уже искоса поглядывал на Кузнечного эрла, прикидывая, как бы им объединиться во имя мужской солидарности.
И тут появился Алэл. Царевны разом притихли; невольно поддавшись общему настроению, запнулась и Сэниа, только Ю-ю, уже перепачкавший нос в медовой цветочной пыльце, радостно завопил: «Деда!» и затопал к королю, чтобы как всегда бесцеремонно повиснуть на подоле его длинной, затканной диковинными узорами хламиды.
Чужому внуку Алэл позволял решительно все, но со своими, похоже, он с первых же дней установил суровую дисциплину, потому что Ардинька вспыхнула, подхватила из колыбели рыжего малыша и почему-то унесла в задние комнаты. Впрочем, это были их внутренние дела, в которые не пристало вмешиваться подданным другого королевства.
Застолье, как всегда, было обильным и отнюдь не вегетарианским, как того можно было бы ожидать в доме правителя, чьи подданные поголовно были рыбаками. Восторг по поводу изящества и роскоши колыбели не иссякал, и Юргу пришлось совершить маленький экскурс в область французского барокко (просто счастье, что он запомнил этот термин — остальное можно было и приврать, благо в череде многочисленных Луев он путался еще в школе, предпочитая им тангенсы и котангенсы). Король благосклонно кивал, но от зоркого ока принцессы не укрылась его нахохленность, из-за чего он напоминал большую усталую птицу, которая на старости лет рискнула обзавестись птенцами, а теперь сомневается, по силам ли ей такое счастье.
Между тем Ю-ю, вконец перемазавшийся, захныкал — пора было его укладывать. Мона Сэниа поднялась.
— Государь, — внезапно решилась она, — позволишь ли мне в этот радостный вечер отнять у тебя еще несколько минут?
Алэл кивнул — он всегда относился к принцессе с неизменной благосклонностью старшего кузена, и тоже поднялся из-за стола. Они подошли к плотному рядку подрезанного самшита, образующего что-то вроде зеленой балюстрады, за которой далеко внизу по лошадиному всхрапывало вечернее море. Солнце уже готово было скрыться за горизонтом, и поверхность воды мерцала бесчисленными огоньками — рыбаки, вышедшие на вечерний промысел, зажгли их на своих поплавках, волшебным образом преобразив морскую гладь в звездное небо — так благодарные подданные Алэла приветствовали своего государя.
«А вот мне такого не уготовано» — почему-то подумалось ей; с грустью или облегчением — этого она распознать не смогла.
— Что тебя заботит, владетельная хозяйка Игуаны? — Алэл со свойственным ему тактом дал ей понять, что она может обращаться к нему не только как к соседу, но и как к всесильному королю, готовому оказать ей любую помощь.
— Государь, забота моя… наша, — поправилась она, — требует могущества более высокого, чем власть над одним островом.
Алэл склонил голову в знак того, что и это ему доступно.
— Я рассказывала тебе о своих злоключениях, государь, приведших нас на дарованную тобой гостеприимную Игуану, — продолжала принцесса, старательно выбирая слова. — И тебе известно, что с тех пор мы с моим супругом безуспешно пытаемся отыскать на дальних планетах волшебный амулет, с помощью которого нам удалось бы снять заклятие неприкасаемости с заколдованной ледяной горы, в недрах которой, мы уверены, сокрыто тело девушки, погибшей по моей вине.
Алэл слегка качнул головой, как бы говоря: свою вину ты преувеличиваешь, но не мне разубеждать тебя.
— Не старайся объяснить причины, заставляющие тебя обращаться ко мне с просьбой, — мягко проговорил он. — Просто спрашивай.
— Благодарю тебя за твою прямоту. Скажи тогда, повелитель пяти стихий, а есть ли знак или другой способ, позволяющий отыскать на чужой земле такой талисман? Или хотя бы указать место, где он укрыт?
— Нет, — ни секунды не раздумывая, ответил Алэл. — Магия иноземных талисманов, заклинаний и чернокнижной волшбы — это шестая стихия, которая мне неподвластна.
Мона Сэниа не ожидала, что он так легко и безжалостно признается в своем бессилии.
— Значит, ты, государь… — Она запнулась, чтобы нечаянно не оскорбить короля.
— Всего-навсего властелин моря — сегодня, во всяком случае.
— Сегодня? — невольно вырвалось у принцессы — ей и в голову не приходило, что могущество Алэла, о котором она до сих пор больше слышала, чем видела воочию, каким-то образом ограничено во времени.
— Разумеется, — подтвердил король. — Даже двум богам нельзя поклоняться одновременно, а уж пятерым — и подавно. Сегодня перед восходом солнца я обратил свои мысли к алтарю воды — земной, морской и небесной, и только эта стихия стала подначальна мне до завтрашнего утра, пока на рассвете я не возложу на себя власть над другой — или этой же самой — частью всего сущего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72