сидельцы все ещё намертво были вмурованы в бараки, только и таскали, что в шизо и на следствие; зонное начальство с печальным свистом улетело со своих постов на новые места службы, кто с «неполным служебным соответствием», кто с понижением в звании и должности. Удержался лишь начальник хозчасти, неблизкий родственник генерал-губернатора округа, но и ему теперь предстояло заново акклиматизироваться в служебной среде, в которой он оставался единственным высокопоставленным старожилом.
Но время шло, и жизнь постепенно налаживалась: вновь заработали цеха, через вольняшек и унтеров сначала тоненьким ручейком, а спустя пару месяцев, когда ослаб аварийный шмон-режим, полновесной рекой потекли запрещённые радости: курево, алкоголь, чаек, сахар, деньги, письма, радиоприёмники, порнуха… Геку пришлось передать часть связей и полномочий подручным, поскольку его новое положение требовало иного рода усилий и занимало все его время.
Он побожился прилюдно и исполнил. Он стёр с лица земли мощное осиное гнездо скуржавых, один из важнейших бастионов их «пробы». Проклятие «де-факто» перестало существовать; любой правильный нетак, либо ржавый, мог отныне без голодовок и саморезов подниматься на зону, не опасаясь за свою жизнь (или честь). С «де-юре» вопрос был посложнее, поскольку авторитеты золотой пробы пока ещё не приняли вердикта и не разослали соответствующих маляв.
В том-то и состоял один из самых сложных и тонких моментов существования Гека в здешнем мире зазеркальных понятий и неписаных эдиктов. Он знал для себя, что его «проба» – высшая, но уж больно мала она была – в сам-один – и не имела законных перспектив на возрождение. Стало быть, от взаимодействия со ржавыми, наиболее близкими по духу и понятиям урками, было не уйти. Но признать их верховенство или хотя бы ассимилироваться с ними Гек не желал – он выше, и все тут.
Рассчитывать на лёгкое признание этого факта со стороны ржавых не приходилось, но и воевать с ними нельзя, да и незачем – просто получится ещё одна смута и брожение и беспредел… Как быть? Гек думал.
Может быть, ему бы стало полегче, узнай он, что и ржавые попали почти в аналогичное положение по отношению к нему. Все зоны юго-востока и выше были переполнены слухами о случившемся на двадцать шестом спецу. Времена Большой Рвакли, казалось бы, канувшей в седую вечность, возвращались во всем своём страшном величии. Триста псов, погибших в одночасье, – и в самом деле очень уж круто, а рассказы, идущие от этапа к этапу, от зоны к зоне, приумножали сей результат до тысяч. Все, кто хотя бы мимолётно видел легендарного Ларея – на этапе ли, в камере, сейчас или в прошлом – становились желанными рассказчиками. И любой жест его, любое слово и действие, задним числом позлащаемое недавними подвигами, наполнялось глубоким смыслом и значением. Лунь и раньше докладывал ржавым – как он выглядит, как держится и что излагает, но теперь он мог не обращать внимание на скепсис золотых авторитетов, ибо авторитет человека, бесстрашного и безупречного в своих понятиях, который приблизил его к себе и относился к нему, простому нетаку, с уважением – в его глазах и в глазах любого правильного сидельца весил теперь не меньше целой сходки ржавых. Бабилонский «Пентагон» давно уже почернел усилиями того же Ларея, и хотя подтверждённые урки все ещё туда не ходили дальше предвариловки, но нетакам был в «Пентагоне» полный зелёный свет и уважение, если по заслугам. И там помнили Ларея и чтили его первым в самых почётных тюремных святцах… Как ни цеплялись ржавые, как бы ни хмыкали, но придраться к словам и поступкам Ларея – не могли. Более того, жёсткость и непримиримая верность Ларея старинным «идеям», отныне широко известная в пределах царства-за-колючкой, на этом фоне превращала самих ржавых в вольнодумцев и неженок.
Лунь в сотый и тысячный раз сдержанно подтверждал: да, это его подушка, да, как тебя сейчас – вместе кушали… поначалу страшно, а… потом – тоже, только по-другому…
Как бы то ни было, но Луня, проверенного нетака по третьей ходке, возвели – приняли в «пробу» на очередном сходняке. Золотые рассчитывали таким образом сохранить влияние и удерживать молодых авторитетов в своей пробе, черпая через них свежую кровь и силу, столь необходимые в бесконечной битве под угрюмым тюремным солнцем. Да, если бы Гек знал об этом, то не удержался бы от улыбки: это отвечало его планам на будущее и хоть немного, но упрощало важнейшую из задач: найти точку опоры в существующей пробе, а не ковать новую. И то, что его персонально приговорили к мученической смерти на всех скуржавых сходках страны, – ни в какой степени его не колыхало: попадись он им – без приговора разорвут.
А тут грянул высочайший Указ от Господина Президента: долгожданная амнистия и кое-что ещё. Амнистия, стараниями Сабборга, почти восстановившего прежнюю степень Адмиральского благоволения, коснулась немногих – женщин-матерей, малолеток-первосрочников, мелких правонарушителей, погоревших лягавых всех мастей, военнослужащих… Профессиональный же уголовный мир не получил в этом смысле ничего. Сабборг хотел как лучше, по принципу: сел – досиживай, но забыл в служебном раже, что лишает своих «цепных» присных, служителей решётки, сильнейших рычагов влияния на сидельцев. На зонах, прежде вполне благополучных, где администрация поставила «на путь исправления» и под свой контроль всю неформальную знать, ЧП посыпались как горох: драки, побеги, голодовки – все то, что раньше было уделом чёрных урочьих зон. Однако было в указе и пресловутое «кое-что ещё», а именно: отмена локальных ограждений в жилых и промышленных зонах мест лишения свободы. До некоторой степени это ослабило напряжение для тех, кто сидел и не ждал милостей от великого праздника: дышать стало легче, и общаться, и держаться, и вообще…
Местные зонные власти всеми правдами и неправдами пытались сохранить сидельческий быт в прежних, уже невидимых границах, но дело было сделано – ветер не воротишь…
С полгода, не меньше, прошло со времени победы, пока на зону поднялся первый нетачий этап. Пусть и небольшой, в шесть рыл, но прецедент был создан: так ещё одна зона «официально» стала чёрной.
Гек по-прежнему жил в своём четвёртом бараке, но перенёс резиденцию в противоположный правый торец – а то привыкают люди к рутине, случайную близость к оазису принимают за положенную природой данность, ленятся, не поспевают за изменениями… Всем хочется поближе к трону держаться – началось массовое переселение и подспудная тусовка по принципу: кто выше – тот ближе. Наружная часть правого торца барака к тому же стояла прямо под лучами прожектора и хорошо просматривалась с вышек – мало ли кто затеет недоброе, ну, к примеру, захочет добраться до Ларея с помощью взрывчатки или подкопа… Так пусть «попки» на вышках и правильному делу послужат, охраняют то, что должны охранять.
Порядок, принятый ранее в трех бараках, Гек распространил на всю зону. Его беспощадность к отступникам попригнула все недовольные головы, но само недовольство не остановила. Люди шептались в курилках и закутках, кляли его на все корки (с оглядкой), но – что делать – приспосабливались, жить-то надо. Однако основные сидельческие массы, не из числа борзых и деликвентных, почувствовали реальное облегчение: появился стабильный заработок, вполне божеские поборы (добровольно-принудительные пять процентов), установился жёсткий, но всем понятный порядок взамен прежнему беспределу. Каждый трудила теперь знал, что может потребовать правды и справедливости у кого угодно и в поисках её дойти хоть до самого Ларея, хотя и не всякому дано – вот так запросто поговорить с верховным Паханом. Каждый нетак воочию мог видеть, как стремительно поднимаются в урочьей иерархии недавние товарищи, делом доказавшие ум, решительность и верность. Не ссы и не волчи, не мелочись и не крысятничай, сучьё – руби, перед псами не гнись. И однажды, сидишь такой в курилке, травишь с кентами на сон грядущий, а тут посыльный: Ларей приглашает к себе на вечерний чаек – ух ты, в рот компот!…
Вот и сейчас Гек сидел в своей конторке и готовил малявы соседям на близлежащие зоны: на ординарный режим и на малолетку. С ординаром – было хлопот: почти поголовно сидит там дуроломная молодёжь по первому разу. Сил девать некуда, мозгов взять неоткуда… «…Перестать обманом играть на „просто так“, прекратить наказывать хером – все ведь вернётся бумерангом через трамбовки. Соблюдайте себя. Любой незаслуженный самодеятельный опуск будет наказываться на тот же манер, ибо нельзя гадить в доме, где живёшь ты и твои собратья. Лягавый всегда рад макнуть человека в грязь – лишите его такой радости… На этот раз гревом поможем и дадим чистых „коней“ с воли, но вы должны держать свой общак на нужды многих, а не некоторых. Зырковым назначаю…»
С малолеткой тоже мороки хватало, но Гек не жалел времени и сил для контакта с молодняком: о подрастающем поколении думать бывает поздно, а рано – не бывает. Три-пять лет пройдёт, и они рядом сядут. Кто это будет – ужели все равно? Нет, конечно… И Гек терпеливо, подробно и без малейшего раздражения разбирал их жалобы и запросы, учил зонному уму-разуму.
«…каждый может учиться в школе, от нетака до парафина, это никому не в падлу, если оценки не из-под кулака. Пока ты парнишка – можешь ходить в кружок, лобзиком стараться, да хоть стихи сочинять… Но уж коли ты нетак или решил поддерживать – долой со сцены, вон из секции – пусть другие декламируют, а нетаку не положено перед псами прыгать. По поводу кассеты…»
– Бушмен! Кто у нас в музыке современной рубит?… Позови Бубенчика, живо.
– …Что он там сопит? Трахает, что ли, кого?
– Тише, мудила! Услышит – жопу оторвёт!… Тренируется он, физкультурой занимается для здоровья… Каждый день по тренажёру бегает, приседает, отжимается и нас заставляет. Сейчас закончит – доложу…
– …Садись, братишка… Как зовут по имени? Вот что, Том, меня просят рассудить по поводу одной вещи… Группа музыкальная есть черт те откуда, с библейским таким погонялом, из Нового Завета… Забыл, сейчас скажу… Так у них альбом имеется или песня со стремным названием «Сучья шерсть»… Известная?… Ага. Какого, говоришь, семьдесят пятого?…
«…По поводу кассеты сообщаю, что группа английская, запись старая и к нашим понятиям отношения не имеет, что видно из содержания. Слушать её не западло, а название звучит скорее как „Собачьи волосы“. Правилку отменить. Не перегибайте палку. Лучше думайте о себе, а то пришёл тут с малолетки – сразу к нам один спец по мохнатым сейфам, да ещё нюхать и ширяться повадливый: под нарами теперь живёт…»
Фант вполне обвыкся на новом месте жительства и даже настолько, что напросился на свидание с Геком и попросил у него разрешения жениться на местной красотке из бухгалтерии лесоперерабатывающей фабрики. Гек поморщился, но благословение дал.
– Может, теперь вовсе от нас отколешься?
– Нет, ну что вы! Просто надоело одному болтаться, да со случайными бабами… Она очень хорошая, я вас обязательно познакомлю.
– А вот это как раз и не обязательно. Да, есть слушок – да ведь ты сам первый знаешь, что могут меня на другое место жительства перебросить. И как тогда?
– И я перееду. У нас же детей пока не предвидится, так что на подъем мы легки, а деньги есть…
– Ну-ну. Она любопытная?
– Так… В меру, я бы сказал. Техникой не пользуется.
– Допустим. Теперь о делах с моей стороны. Освобождается несколько парней, из толковых, я им дал наколочку к Ушастому, пусть пристроит. Остальные наши должны, кстати, прикинуть – куда размещать новеньких, если таковые пойдут. А я на это рассчитываю. В столицу не обязательно, пора осваивать вплотную и другие перспективные места – и миллионники, и поменьше. В основном – ближе к северо-западу. Гнедых предупреди от моего имени – если ещё хоть раз помимо меня поведут шашни с колумбийцами… Экспорт ацетона, понимаешь ли!… Пусть дураками не кидаются: каждого утоплю в такой бочке мелкими кусками. Это если они искренне врубиться не могут – зачем колумбийцам понадобилось втридорога добывать ацетон чужими руками. А если они понимают да продолжить хотят – накажу на всю свою фантазию, так и передай, это они осмыслят. У меня все. Что у тебя ещё?
– Красный открыточку Арбузу, точнее на его адрес, прислал. Вас с Рождеством поздравил и в гости приглашал.
– Ну, если отпустят на недельку… Но, кроме шуток, рад, очень рад. Что он, как он?
– Большой человек вроде стал… К открытке фотки цветные: вилла, бассейн, сам весь в смокинге. Вокруг раздолбаи в чёрных очках, вроде как охрана…
– Во как… Где фото?
– Я… Ой… Забыл захватить… – Воцарилась жутковатая пауза, Фант зажмурился.
– Не следует забывать. Ты понял?
Фанту и страшно было – хуже нет, когда шеф так леденеет в своём спокойствии, – и муторно – человек сидит, а он ему – элементарное, очевидное – и то забыл…
– Дурак я, по маковку дурак!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Но время шло, и жизнь постепенно налаживалась: вновь заработали цеха, через вольняшек и унтеров сначала тоненьким ручейком, а спустя пару месяцев, когда ослаб аварийный шмон-режим, полновесной рекой потекли запрещённые радости: курево, алкоголь, чаек, сахар, деньги, письма, радиоприёмники, порнуха… Геку пришлось передать часть связей и полномочий подручным, поскольку его новое положение требовало иного рода усилий и занимало все его время.
Он побожился прилюдно и исполнил. Он стёр с лица земли мощное осиное гнездо скуржавых, один из важнейших бастионов их «пробы». Проклятие «де-факто» перестало существовать; любой правильный нетак, либо ржавый, мог отныне без голодовок и саморезов подниматься на зону, не опасаясь за свою жизнь (или честь). С «де-юре» вопрос был посложнее, поскольку авторитеты золотой пробы пока ещё не приняли вердикта и не разослали соответствующих маляв.
В том-то и состоял один из самых сложных и тонких моментов существования Гека в здешнем мире зазеркальных понятий и неписаных эдиктов. Он знал для себя, что его «проба» – высшая, но уж больно мала она была – в сам-один – и не имела законных перспектив на возрождение. Стало быть, от взаимодействия со ржавыми, наиболее близкими по духу и понятиям урками, было не уйти. Но признать их верховенство или хотя бы ассимилироваться с ними Гек не желал – он выше, и все тут.
Рассчитывать на лёгкое признание этого факта со стороны ржавых не приходилось, но и воевать с ними нельзя, да и незачем – просто получится ещё одна смута и брожение и беспредел… Как быть? Гек думал.
Может быть, ему бы стало полегче, узнай он, что и ржавые попали почти в аналогичное положение по отношению к нему. Все зоны юго-востока и выше были переполнены слухами о случившемся на двадцать шестом спецу. Времена Большой Рвакли, казалось бы, канувшей в седую вечность, возвращались во всем своём страшном величии. Триста псов, погибших в одночасье, – и в самом деле очень уж круто, а рассказы, идущие от этапа к этапу, от зоны к зоне, приумножали сей результат до тысяч. Все, кто хотя бы мимолётно видел легендарного Ларея – на этапе ли, в камере, сейчас или в прошлом – становились желанными рассказчиками. И любой жест его, любое слово и действие, задним числом позлащаемое недавними подвигами, наполнялось глубоким смыслом и значением. Лунь и раньше докладывал ржавым – как он выглядит, как держится и что излагает, но теперь он мог не обращать внимание на скепсис золотых авторитетов, ибо авторитет человека, бесстрашного и безупречного в своих понятиях, который приблизил его к себе и относился к нему, простому нетаку, с уважением – в его глазах и в глазах любого правильного сидельца весил теперь не меньше целой сходки ржавых. Бабилонский «Пентагон» давно уже почернел усилиями того же Ларея, и хотя подтверждённые урки все ещё туда не ходили дальше предвариловки, но нетакам был в «Пентагоне» полный зелёный свет и уважение, если по заслугам. И там помнили Ларея и чтили его первым в самых почётных тюремных святцах… Как ни цеплялись ржавые, как бы ни хмыкали, но придраться к словам и поступкам Ларея – не могли. Более того, жёсткость и непримиримая верность Ларея старинным «идеям», отныне широко известная в пределах царства-за-колючкой, на этом фоне превращала самих ржавых в вольнодумцев и неженок.
Лунь в сотый и тысячный раз сдержанно подтверждал: да, это его подушка, да, как тебя сейчас – вместе кушали… поначалу страшно, а… потом – тоже, только по-другому…
Как бы то ни было, но Луня, проверенного нетака по третьей ходке, возвели – приняли в «пробу» на очередном сходняке. Золотые рассчитывали таким образом сохранить влияние и удерживать молодых авторитетов в своей пробе, черпая через них свежую кровь и силу, столь необходимые в бесконечной битве под угрюмым тюремным солнцем. Да, если бы Гек знал об этом, то не удержался бы от улыбки: это отвечало его планам на будущее и хоть немного, но упрощало важнейшую из задач: найти точку опоры в существующей пробе, а не ковать новую. И то, что его персонально приговорили к мученической смерти на всех скуржавых сходках страны, – ни в какой степени его не колыхало: попадись он им – без приговора разорвут.
А тут грянул высочайший Указ от Господина Президента: долгожданная амнистия и кое-что ещё. Амнистия, стараниями Сабборга, почти восстановившего прежнюю степень Адмиральского благоволения, коснулась немногих – женщин-матерей, малолеток-первосрочников, мелких правонарушителей, погоревших лягавых всех мастей, военнослужащих… Профессиональный же уголовный мир не получил в этом смысле ничего. Сабборг хотел как лучше, по принципу: сел – досиживай, но забыл в служебном раже, что лишает своих «цепных» присных, служителей решётки, сильнейших рычагов влияния на сидельцев. На зонах, прежде вполне благополучных, где администрация поставила «на путь исправления» и под свой контроль всю неформальную знать, ЧП посыпались как горох: драки, побеги, голодовки – все то, что раньше было уделом чёрных урочьих зон. Однако было в указе и пресловутое «кое-что ещё», а именно: отмена локальных ограждений в жилых и промышленных зонах мест лишения свободы. До некоторой степени это ослабило напряжение для тех, кто сидел и не ждал милостей от великого праздника: дышать стало легче, и общаться, и держаться, и вообще…
Местные зонные власти всеми правдами и неправдами пытались сохранить сидельческий быт в прежних, уже невидимых границах, но дело было сделано – ветер не воротишь…
С полгода, не меньше, прошло со времени победы, пока на зону поднялся первый нетачий этап. Пусть и небольшой, в шесть рыл, но прецедент был создан: так ещё одна зона «официально» стала чёрной.
Гек по-прежнему жил в своём четвёртом бараке, но перенёс резиденцию в противоположный правый торец – а то привыкают люди к рутине, случайную близость к оазису принимают за положенную природой данность, ленятся, не поспевают за изменениями… Всем хочется поближе к трону держаться – началось массовое переселение и подспудная тусовка по принципу: кто выше – тот ближе. Наружная часть правого торца барака к тому же стояла прямо под лучами прожектора и хорошо просматривалась с вышек – мало ли кто затеет недоброе, ну, к примеру, захочет добраться до Ларея с помощью взрывчатки или подкопа… Так пусть «попки» на вышках и правильному делу послужат, охраняют то, что должны охранять.
Порядок, принятый ранее в трех бараках, Гек распространил на всю зону. Его беспощадность к отступникам попригнула все недовольные головы, но само недовольство не остановила. Люди шептались в курилках и закутках, кляли его на все корки (с оглядкой), но – что делать – приспосабливались, жить-то надо. Однако основные сидельческие массы, не из числа борзых и деликвентных, почувствовали реальное облегчение: появился стабильный заработок, вполне божеские поборы (добровольно-принудительные пять процентов), установился жёсткий, но всем понятный порядок взамен прежнему беспределу. Каждый трудила теперь знал, что может потребовать правды и справедливости у кого угодно и в поисках её дойти хоть до самого Ларея, хотя и не всякому дано – вот так запросто поговорить с верховным Паханом. Каждый нетак воочию мог видеть, как стремительно поднимаются в урочьей иерархии недавние товарищи, делом доказавшие ум, решительность и верность. Не ссы и не волчи, не мелочись и не крысятничай, сучьё – руби, перед псами не гнись. И однажды, сидишь такой в курилке, травишь с кентами на сон грядущий, а тут посыльный: Ларей приглашает к себе на вечерний чаек – ух ты, в рот компот!…
Вот и сейчас Гек сидел в своей конторке и готовил малявы соседям на близлежащие зоны: на ординарный режим и на малолетку. С ординаром – было хлопот: почти поголовно сидит там дуроломная молодёжь по первому разу. Сил девать некуда, мозгов взять неоткуда… «…Перестать обманом играть на „просто так“, прекратить наказывать хером – все ведь вернётся бумерангом через трамбовки. Соблюдайте себя. Любой незаслуженный самодеятельный опуск будет наказываться на тот же манер, ибо нельзя гадить в доме, где живёшь ты и твои собратья. Лягавый всегда рад макнуть человека в грязь – лишите его такой радости… На этот раз гревом поможем и дадим чистых „коней“ с воли, но вы должны держать свой общак на нужды многих, а не некоторых. Зырковым назначаю…»
С малолеткой тоже мороки хватало, но Гек не жалел времени и сил для контакта с молодняком: о подрастающем поколении думать бывает поздно, а рано – не бывает. Три-пять лет пройдёт, и они рядом сядут. Кто это будет – ужели все равно? Нет, конечно… И Гек терпеливо, подробно и без малейшего раздражения разбирал их жалобы и запросы, учил зонному уму-разуму.
«…каждый может учиться в школе, от нетака до парафина, это никому не в падлу, если оценки не из-под кулака. Пока ты парнишка – можешь ходить в кружок, лобзиком стараться, да хоть стихи сочинять… Но уж коли ты нетак или решил поддерживать – долой со сцены, вон из секции – пусть другие декламируют, а нетаку не положено перед псами прыгать. По поводу кассеты…»
– Бушмен! Кто у нас в музыке современной рубит?… Позови Бубенчика, живо.
– …Что он там сопит? Трахает, что ли, кого?
– Тише, мудила! Услышит – жопу оторвёт!… Тренируется он, физкультурой занимается для здоровья… Каждый день по тренажёру бегает, приседает, отжимается и нас заставляет. Сейчас закончит – доложу…
– …Садись, братишка… Как зовут по имени? Вот что, Том, меня просят рассудить по поводу одной вещи… Группа музыкальная есть черт те откуда, с библейским таким погонялом, из Нового Завета… Забыл, сейчас скажу… Так у них альбом имеется или песня со стремным названием «Сучья шерсть»… Известная?… Ага. Какого, говоришь, семьдесят пятого?…
«…По поводу кассеты сообщаю, что группа английская, запись старая и к нашим понятиям отношения не имеет, что видно из содержания. Слушать её не западло, а название звучит скорее как „Собачьи волосы“. Правилку отменить. Не перегибайте палку. Лучше думайте о себе, а то пришёл тут с малолетки – сразу к нам один спец по мохнатым сейфам, да ещё нюхать и ширяться повадливый: под нарами теперь живёт…»
Фант вполне обвыкся на новом месте жительства и даже настолько, что напросился на свидание с Геком и попросил у него разрешения жениться на местной красотке из бухгалтерии лесоперерабатывающей фабрики. Гек поморщился, но благословение дал.
– Может, теперь вовсе от нас отколешься?
– Нет, ну что вы! Просто надоело одному болтаться, да со случайными бабами… Она очень хорошая, я вас обязательно познакомлю.
– А вот это как раз и не обязательно. Да, есть слушок – да ведь ты сам первый знаешь, что могут меня на другое место жительства перебросить. И как тогда?
– И я перееду. У нас же детей пока не предвидится, так что на подъем мы легки, а деньги есть…
– Ну-ну. Она любопытная?
– Так… В меру, я бы сказал. Техникой не пользуется.
– Допустим. Теперь о делах с моей стороны. Освобождается несколько парней, из толковых, я им дал наколочку к Ушастому, пусть пристроит. Остальные наши должны, кстати, прикинуть – куда размещать новеньких, если таковые пойдут. А я на это рассчитываю. В столицу не обязательно, пора осваивать вплотную и другие перспективные места – и миллионники, и поменьше. В основном – ближе к северо-западу. Гнедых предупреди от моего имени – если ещё хоть раз помимо меня поведут шашни с колумбийцами… Экспорт ацетона, понимаешь ли!… Пусть дураками не кидаются: каждого утоплю в такой бочке мелкими кусками. Это если они искренне врубиться не могут – зачем колумбийцам понадобилось втридорога добывать ацетон чужими руками. А если они понимают да продолжить хотят – накажу на всю свою фантазию, так и передай, это они осмыслят. У меня все. Что у тебя ещё?
– Красный открыточку Арбузу, точнее на его адрес, прислал. Вас с Рождеством поздравил и в гости приглашал.
– Ну, если отпустят на недельку… Но, кроме шуток, рад, очень рад. Что он, как он?
– Большой человек вроде стал… К открытке фотки цветные: вилла, бассейн, сам весь в смокинге. Вокруг раздолбаи в чёрных очках, вроде как охрана…
– Во как… Где фото?
– Я… Ой… Забыл захватить… – Воцарилась жутковатая пауза, Фант зажмурился.
– Не следует забывать. Ты понял?
Фанту и страшно было – хуже нет, когда шеф так леденеет в своём спокойствии, – и муторно – человек сидит, а он ему – элементарное, очевидное – и то забыл…
– Дурак я, по маковку дурак!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130