Через пять минут упали первые бомбы.
Через пятнадцать минут военно-морская база Вильгельмсхафена была объята огнем. Несомненно, это был не обычный налет. К тому времени фон Мантойфель приказал включить самые мощные дуговые лампы и даже прожектора, если нужно, поскольку это теперь не имело никакого значения. Весь район доков превратился в преисподнюю, наполненную густым зловонным дымом, сквозь который пробивались огромные языки пламени. И в этом дыму, как в неком безымянном кошмаре, напоминавшем дантовский ад, двигались неясные фигуры, словно бы не обращая внимания ни на окружающую обстановку, ни на рев авиамоторов, оглушительные разрывы бомб, резкое щелканье зенитных орудий и непрестанный стрекот пулеметов (хотя от последних вряд ли была какая-нибудь польза). Вынужденные теперь двигаться с медлительностью зомби из-за возросшей тяжести сундуков, солдаты СС и моряки, покорившись судьбе, продолжали переносить груз на подлодку.
На боевой рубке фон Мантойфель и капитан Рейнхардт задыхались от кашля из-за окутавшего их плотного дыма с горящих нефтяных танкеров. По щекам обоих мужчин текли слезы. Капитан прохрипел:
- Господи, эта последняя была десятитонной! И прямо в верхушку укрытия для подводных лодок. Что ей бетон в три или даже в шесть метров толщиной! Там вряд ли кто-нибудь уцелел после такого удара. Ради бога, генерал, давайте уходить! До сих пор нам чертовски везло. Мы сможем вернуться, когда все закончится.
- Послушайте, капитан, налет в самом разгаре. Попробуйте выйти сейчас из гавани - а это, как вам известно, дело небыстрое, - и вы получите такую же прекрасную возможность наглотаться воды, как и здесь у причала.
- Может, и так, господин генерал. Но по крайней мере мы будем хоть что-то делать! - Рейнхардт помолчал и добавил: - Не хочу никого обидеть, генерал, однако позволю себе напомнить, что на корабле командует капитан.
- Хотя я не моряк, но знаю это. Знаю также и то, что вы не имеете права командовать, пока не отдадите швартовы и не двинетесь в путь. Так что мы закончим погрузку.
- Пусть меня отдадут под трибунал за эти слова, но вы бесчеловечны, генерал. Не иначе как сам дьявол вас подгоняет!
Фон Мантойфель кивнул:
- Так оно и есть.
* * *
На летном поле Вильгельмсхафена едва различимый во тьме самолет, позже опознанный как "Юнкерс-88", тяжело подпрыгнул при приземлении, чуть не сломав шасси. Этот толчок был вполне объясним: из-за стелющегося над землей густого дыма пилот имел очень слабое представление о своей высоте над взлетной полосой. При нормальных обстоятельствах он ни за что бы не решился на такую рискованную посадку, но сейчас обстоятельства были далеки от нормальных. Полковник Шпац умел быть очень убедительным. Самолет еще не остановился, а Шпац уже отворил дверь и озабоченно огляделся в поисках ожидавшей его машины. Наконец он увидел штабной "мерседес" и через двадцать секунд уже сидел рядом с водителем, приказывая тому ехать как можно быстрее.
* * *
Окутывавший подводную лодку дым стал еще более едким и густым, чем прежде, хотя внезапно налетевший ветер-следствие огненной бури - обещал вскорости улучшить обстановку. Но задыхающийся, полуослепший от дыма фон Мантойфель сумел-таки разглядеть то, что, вопреки его кажущемуся спокойствию, он так отчаянно хотел увидеть.
- Ну все, капитан, последний сундук погружен. Сажайте ваших людей, и пусть теперь дьявол подгоняет вас!
Капитану Рейнхардту не нужно было повторять дважды. Стараясь перекричать оглушительный грохот, он хриплым голосом приказал своей команде подняться на борт, отдать швартовы и малым ходом двигаться вперед. Последние моряки еще карабкались по ускользающему трапу, а субмарина уже начала медленно отваливать от стенки причала. Она отошла всего лишь на метр, когда шум автомобильного мотора и визг тормозов заставили фон Мантойфеля резко обернуться и посмотреть на причал.
Шпац на ходу выпрыгнул из "мерседеса". Он споткнулся, выпрямился и с отчаянным беспокойством уставился на подлодку, двигавшуюся все еще очень медленно.
- Вольфганг! - Это был уже не крик, а визг. - Вольфганг, ради бога, подожди!
И вдруг беспокойство на его лице сменилось выражением крайнего недоверия: фон Мантойфель целился в него из пистолета. На несколько секунд полковник застыл на месте, потрясенный и ничего не понимающий, но щелчок пистолета привел его в чувство, и, когда рядом с ним ударила пуля, Шпац бросился на землю. Он выхватил из кобуры свой "люгер" и опустошил обойму вслед удалявшейся подлодке, что, конечно, дало выход его гневу, но в остальном было бесполезным жестом; поскольку фон Мантойфель и капитан Рейнхардт благоразумно укрылись под защиту стальных стен, от которых пули Шпаца отскакивали, не причиняя никакого вреда. А потом субмарина исчезла в клубах дыма.
Шпац встал на четвереньки, затем поднялся на ноги и в бессильной ярости посмотрел ей вслед.
- Пусть ваша душа сгниет в аду, генерал-майор фон Мантойфель, - тихо произнес он. - Деньги партии, фонды СС, часть личных состояний Гитлера и Геринга да еще и сокровища из Греции... Мой верный и преданный друг! - Полковник усмехнулся. - Однако мир тесен, Вольфи, дружище, и я найду тебя. Третьего рейха уже нет, а у человека должно быть что-то такое, ради чего стоит жить.
Шпац не спеша перезарядил "люгер", отряхнул грязь с одежды и решительно зашагал к "мерседесу".
Пилот "Юнкерса-88" сидел в своем кресле, сосредоточенно рассматривая карту, когда полковник Шпац забрался в самолет и занял соседнее сиденье. Летчик поднял голову и взглянул на него с легким удивлением.
- Как у вас с горючим? - спросил Шпац.
- Полные баки. Я... я не ждал вас, полковник. Уже собирался лететь в Берлин.
- А полетите в Мадрид.
- В Мадрид? - Пилот удивился еще больше. - Но у меня приказ...
- Вот ваш новый приказ, - сказал Шпац, доставая "люгер".
Глава 1
В потрепанном салоне тридцатиместного самолета было грязно и довольно-таки дурно пахло, что вполне соответствовало облику большей части пассажиров, которых трудно было бы отнести к международной элите. Впрочем, двое пассажиров являли собой исключение или, по крайней мере, отличались от остальных, хотя ни того ни другого тоже нельзя было назвать сливками общества: им недоставало псевдоаристократического лоска, присущего богатым и ленивым бездельникам.
Один из них, который называл себя Эдвардом Хиллером - в этом отдаленном районе Южной Бразилии считалось дурным тоном пользоваться своим настоящим именем, - был лет тридцати пяти, коренастый, светловолосый, с резкими чертами лица, по-видимому европеец или американец. На нем был костюм из рыжевато-коричневого тика. Почти все время полета Хиллер уныло изучал пейзаж за окном, который, по правде говоря, едва ли был достоин изучения, поскольку повторялся на десятках тысяч квадратных километров этой поистине неизведанной части мира; единственное, на что стоило посмотреть, был приток Амазонки, прокладывающий свой извилистый путь через бесконечное зеленое пространство тропического леса на плоскогорье Мату-Гросу.
Второй человек, ставший "исключением" (опять-таки вследствие явного знакомства с правилами гигиены), претендовал на имя Серрано и был одет в довольно сносный, хотя и утративший былую белизну костюм. Он был примерно того же возраста, что и Хиллер, худощавый, смуглый, темноволосый и с черными усами, скорее всего мексиканец. Серрано не изучал пейзаж, он изучал Хиллера, и весьма пристально.
- Мы собираемся приземлиться в Ромоно. - Громкоговоритель скрежетал и хрипел, так что почти невозможно было разобрать слова. - Пожалуйста, пристегните ремни.
Самолет накренился, внезапно потерял высоту и сделал заход на посадку прямо вдоль русла реки. В ста - ста пятидесяти метрах ниже траектории полета медленно двигалась вверх по течению маленькая моторная лодка.
На этом суденышке, довольно ветхом при ближайшем рассмотрении, находились три человека. Самому старшему из них, Джону Гамильтону, высокому, широкоплечему человеку могучего телосложения, было около сорока лет. У него были проницательные карие глаза - пожалуй, единственная узнаваемая черта на его лице, так как он был поразительно грязен, лохмат и небрит, отчего создавалось впечатление, что он пережил нечто ужасное, и это впечатление подкреплялось тем, что его одежда превратилась в лохмотья, а на лице, шее и плечах виднелись кровавые пятна. Два его спутника, напротив, выглядели вполне презентабельно. Худощавые и жилистые, они были лет на десять моложе Гамильтона. Оливковый цвет их живых, веселых, умных лиц выдавал их латиноамериканское происхождение, и они походили друг на друга, как могут быть похожи только идентичные близнецы, каковыми они и являлись на самом деле. По причинам, известным только им самим, они предпочитали, чтобы их называли Рамон и Наварро. Оба критически рассматривали Гамильтона, чье настоящее имя было, как ни странно, Гамильтон.
Рамон сказал:
- Вы неважно выглядите.
Наварро кивнул, соглашаясь:
- Сразу видно, ему многое довелось испытать. Думаешь, он достаточно жутко выглядит?
Рамон еще раз оглядел Гамильтона.
- Пожалуй, нет. Не хватает какой-то мелочи. Штришок здесь, штришок там...
Он наклонился вперед и разорвал пошире несколько уже существующих прорех в одежде Гамильтона. Наварро нагнулся ко дну лодки, обмакнул руку в кровь лежавшего там какого-то мелкого животного и сделал несколько художественных мазков по лицу, шее и груди Гамильтона. Откинувшись назад, он критически оценил свою работу и остался более чем доволен результатом своей творческой деятельности.
- Бог ты мой! - Он сокрушенно покачал головой. - Да, мистер Гамильтон, вам пришлось туго!
* * *
Поблекшая и облупившаяся надпись на здании аэропорта, представлявшем из себя обыкновенный сарай, гласила: "Добро пожаловать в международный аэропорт Ромоно!", что свидетельствовало лишь о неистребимом оптимизме или смелости написавшего эти слова. Ни один "международный" самолет никогда не приземлялся и не приземлится в Ромоно, и не только потому, что ни один здравомыслящий человек не стал бы по доброй воле покидать борт самолета, чтобы посетить Ромоно, но главным образом потому, что единственная взлетная полоса, поросшая густой травой, была очень короткой и могла принимать только "дугласы" сорока лет от роду, не моложе.
Самолет зашел на посадку со стороны реки и приземлился, не без труда остановившись почти вплотную к полуразвалившемуся аэропорту. Пассажиры вышли и направились к поджидавшему неподалеку автобусу, который должен был доставить их в город.
Серрано благоразумно держался позади Хиллера, так чтобы между ними было человек десять, но при посадке в автобус ему повезло меньше. Ему пришлось занять место впереди Хиллера, и наблюдение стало невозможным. Теперь уже Хиллер задумчиво наблюдал за Серрано.
* * *
Лодка причалила к берегу, и Гамильтон произнес:
- Нет ничего лучше родного дома, пусть даже и такого скромного.
Употребив слово "скромный", Гамильтон сильно преувеличил. Ромоно был всего лишь затерянными в джунглях трущобами, причем, без сомнения, самыми вонючими из поселений подобного типа. Он располагался на левом берегу водного потока, очень удачно названного рекой Смерти. Одна часть города стояла на засыпанном зловонном болоте, а другая часть - на территории, с трудом отвоеванной у джунглей, которые грозно наступали со всех сторон, стремясь вернуть свои былые владения. Судя по внешнему виду, город мог насчитывать тысячи три жителей, но их наверняка было вдвое больше, потому что нормой проживания здесь считалось три-четыре человека на комнату. В общем, это был типичный грязный приграничный городок, убогий, пришедший в упадок и удивительно несуразный - лабиринт узких, беспорядочно пересекающихся улочек, на которых стояли постройки самого разного свойства: от ветхих деревянных лачуг до винных магазинов, игорных притонов и борделей и, наконец, довольно большого отеля с фальшивым фасадом, радовавшим глаз яркой неоновой вывеской "ТЕЛЬ ДЕ АРИ" - видимо, какое-то несчастье постигло пропавшие буквы О и П.
Прибрежная полоса вполне соответствовала городу. Трудно было понять, где кончается вода и начинается берег, поскольку по всей длине береговой линии выстроились плавучие дома (нужно же было как-то называть этих плавающих уродов!), построенные почти исключительно из толя. Между плавучими домами возвышались кучи принесенного рекой плавника, банок из-под масла, бутылок, мусора, нечистот и роились тучи мух. Вонь была жуткая. Гигиена, даже если она когда-то и приходила в Ромоно, благополучно покинула этот город много лет назад.
Трое мужчин причалили к берегу, высадились из лодки и привязали ее. Гамильтон сказал:
- Как только будете готовы, отправляйтесь в столицу. Встретимся в "Империале".
- Соскучились по мраморной ванне, милорд? - поинтересовался Наварро. - Не терпится надеть смокинг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20