- Как вам угодно. У меня нет настроения шутить именно здесь - Он бросил взгляд на Кландона и сразу отвел глаза. - Я не полицейский и не военный. Если бы вы...
- Конечно. - Харденджер указал на расположенную в нескольких футах от нас дверь. - Что там находится?
- Это кладовая, извините...
- Пойдемте туда. - Харденджер направился к кладовой, а мы за ним. Не обращая внимания на табличку "Не курить", Грегори зажег сигарету и стал быстро и нервно затягиваться.
- Не хочу отнимать у вас время, - произнес он. - Буду по возможности краток, но необходимо вас убедить, - он умолк и затем тихо продолжал: Сейчас термоядерный век. Это век, когда десятки миллионов людей идут на работу и возвращаются домой, зная об угрозе термоядерной войны. Миллионы людей не могут спокойно спать ночью, задумываясь о судьбе нашей зеленой и прекрасной планеты, которой угрожают оружием, сделающим ее безжизненной пустыней. - Он глубоко затянулся, погасил сигарету и сразу закурил новую, продолжая говорить в облаке табачного дыма. - Я избавлен от этих страхов о термоядерном Армагеддоне и безмятежно сплю по ночам. Слышу о русских ракетах и улыбаюсь. Слушаю американцев, хвалящихся своими ракетами, и тоже улыбаюсь. Такой войны никогда не будет, потому что я знаю, пока две сверхдержавы держат свои сабли в ножнах в виде разных мощных ракет, несущих столько-то и столько-то мегатонн, они в действительности не думают о них вообще. Они думают, господа, о Мортоне, потому что англичане, осмелюсь сказать, дали понять великим державам недвусмысленно, что бактериологическое оружие, которое у них имеется, сильнее всех бомб. И это оружие делается здесь, в Мортоне. Это оружие, если его применить, не оставит на всей планете ничего живого. Абсолютно ничего. Вот почему у меня страх перед дверью лаборатории номер один. Надеюсь, вы поймете меня.
Мы выслушали доктора Грегори в полном молчании и были согласны, что опасность за дверью велика. Но нужно было убедиться, что преступники не входили туда. И мы открыли дверь. И убедились в том, что из самой секретной лаборатории исчезло шесть ампул в контейнерах, специальных стальных контейнерах. В трех из них был сильный ботулинусный вирус, смертельный для всего живого. Но самое страшное, что неизвестные похитили три ампулы дьявольского микроба, против которого вообще не было никакой защиты - ни сыворотки, ничего другого. Это был нокаут.
Мэри Кэвел в моей жизни значила все. Уже два месяца я женат на ней, но знаю, это чувство останется до конца моих дней. На всю жизнь. Конечно, это легко может сказать любой - легко, просто и не задумываясь. Звучит такое, возможно, немного банально. Но вам надо бы ее увидеть, мою жену, и тогда вы поверите мне.
Моя жена - маленькая белокурая красавица с поразительными зелеными глазами, но замечательна она не только этим. Вечером вы можете, расставив руки, ловить на улицах Лондона в часы пик всех девушек подряд - и половина из дюжины окажется маленькими белокурыми красавицами. Она была не просто сияющим счастьем, которое никого не минует. Мэри олицетворяла безудержную радость и влюбленность в жизнь. Она жила с напряжением тропической птицы колибри, у которой сердце бьется в темпе шестисот ударов в минуту. Было в ней и еще нечто иное. Какое-то сияние - в лице, в глазах, в голосе, во всем, что она говорила и делала. Она - единственный известный мне человек, не имеющий врагов ни среди женщин, ни среди мужчин. К этим чертам, пожалуй, можно применить только несколько старомодное и затасканное слово "добродетель". Она терпеть не могла святош, всех, кого называют ханжами, но ее собственная добродетель окружала ее ощутимым магнитным полем. Магнитным полем, невольно притягивавшим к ней стольких обездоленных, надломленных душой и телом, что иному потребовалась бы еще дюжина жизней, чтобы столько встретить. Старик, доживающий свои последние дни при слабом осеннем солнце на скамейке в парке, птица со сломанным крылом - все они тянулись к Мэри. Лечить изуродованные тела и души было ее талантом, и я только совсем недавно стал понимать, что, врачуя одного, она уже знала о другом страждущем, о ком никто еще не подозревал. Впрочем, у нее был маленький недостаток, который мешал ей превратиться в ангелоподобное существо, - она была вспыльчива, и вспыльчивость эта могла проявиться самым невероятным образом в сопровождении не менее невероятных выражений, но только тогда, когда она видела птицу со сломанным крылом и человека, сделавшего это.
Она была моей женой, чему я не переставал удивляться. Она могла выбрать любого по своему желанию, но остановила выбор на мне. Я отношу это к тому, что в некотором роде у меня тоже были перебиты крылья. Гусеница немецкого танка изувечила мне ногу в сражении близ Кайе, а осколок зажигательного снаряда сжег половину лица так, что стать Адонисом мне не помогла бы теперь никакая пластическая операция. Ко всему этому, левый глаз мой едва мог отличить день от ночи,
Подошел поезд, и я увидел ее, легко спрыгивающую с подножки вагона в двадцати ярдах от меня. Она была с толстым типом средних лет, несшим ее чемодан. Отмерший тип промышленного дельца большого города, в костюме и с зонтиком. Такие проводят время в сочувственном разглядывании лиц бедных вдов и сирот. Я его никогда раньше не встречал, Мэри тоже. Она просто умела сходиться с людьми: абсолютно разные люди соперничали между собой, чтобы оказать ей услугу. Таким соперником был и этот делец.
Она побежала ко мне, и я раскрыл объятия навстречу. Она всегда бурно выражала свою радость после разлуки, и я каждый раз замечал вокруг удивленно поднятые брови окружающих, но легко с этим примирился. Последний раз мы виделись с ней сегодня утром, но я уже скучал по ней так, словно был на австралийском безлюдье. Едва начал усаживать ее в машину, как подошел делец, опустил чемоданы, поклонился Мэри, приподняв котелок, повернулся, кланяясь, и упал, зацепившись за тележку носильщика. Затем встал, отряхнулся и опять начал кланяться. И вот, наконец, в последний раз приподнял свой котелок и исчез.
- Постарайся поменьше улыбаться своим приятелям, если не хочешь, чтобы я по гроб жизни работал на пособия по увечьям, полученным не без твоей помощи. Этот угнетатель рабочего класса мог бы вынудить меня носить эти чемоданы остаток жизни, хоть и исчез.
- Он довольно милый и внимательный, не правда ли? - серьезно взглянув на меня, сказала она. - Пьер Кэвел, вы устали, раздражены, и нога ваша сильно ноет.
- Лицо Кэвела - маска, - возразил я, - по нему невозможно узнать ни мысли, ни чувства. Его лицо, как утверждают, непроницаемо. Спроси любого.
- И вы уже пили виски?..
- Только долгая разлука с тобой вынудила меня к этому позорному поступку, - пробормотал я и завел машину. - Мы остановились в отеле "Вогоннер".
- Изумительно. Тростниковые крыши, дубовые ветви, местечко у пылающего камина. - Она поежилась. - В самом деле, холодно.
До отеля мы добрались ровно за три минуты. Я остановил машину у модерновой кондитерской, сияющей стеклом и никелем. Мэри глянула на нее, потом на меня и спросила:
- Это и есть "Вогоннер"? Отель?
- Можешь убедиться в этом по неоновой рекламе. Мусорные ведра у двери и клопы в кроватях теперь не в моде. Кроме того, здесь центральное отопление.
Хозяин, он же администратор, встречал нас - краснолицый, с закатанными рукавами рубашки, сильно пропахший выпивкой. Отведя хмурый взгляд от меня, он тотчас же улыбнулся Мэри и вызвал мальчика лет десяти, наверное своего сына, который и провел нас в комнату. Номер был довольно чистый, просторный и выходил окнами на задний двор с мощеными дорожками довольно слабое подражание европейскому городскому садику. Для меня имело значение, что одно из окон выходило на окружающую двор веранду. Дверь за мальчиком закрылась, и Мэри подошла ко мне.
- Как твоя нога, Пьер? Только честно.
- Не совсем в порядке. - Я давно оставил мысль обманывать Мэри: если дело касалось выяснения истины, она превращалась в чуткий детектор, чувствующий малейшую ложь. - Ничего. Отпустит. Всегда так.
- Вот кресло. И вот стул. Вот так. Надеюсь, больше ты сегодня не будешь ходить?
- Боюсь, придется. Нужно. Совсем немного. Весьма сожалею, но иначе не получается.
- Получится, - заупрямилась она, - нет необходимости тебе всегда все делать самому. Разве нет людей кроме тебя?
- Только не на этот раз. Мне нужно сделать два визита. Первый - с тобой. Вот почему я тебя вызвал. Больше вопросов она не задавала. Подняла телефонную трубку, заказала мне виски и себе шерри. Принес сам хозяин, слегка отдуваясь от подъема по лестнице. Мэри улыбнулась ему и сказала:
- Можно пообедать в комнате, с вашего разрешения?
- Пообедать? - Он стал еще багровее от возмущения. - В вашей комнате? Обед! Неплохо, черт возьми, а? Как вы думаете, где вы приземлились? Не в Кларидже? - Он отвел взгляд от потолка, куда взывал к небесам, и поглядел вновь на Мэри. Открыл было рот, потом закрыл его, уставившись на Мэри. Я уже знал, что песенка его спета. - Кларидж, - машинально повторил он, я... гм... я посмотрю, что можно сделать. Против заведенного в этом доме порядка, заметьте... вы... но... мне доставит удовольствие это сделать, мадам.
Он ушел, а я заметил:
- Против тебя нужно издать закон. Налей мне виски и передай телефон.
Я сделал три звонка. Первый в Лондон, второй инспектору Вилли и третий Харденджеру. Тот все еще находился в Мортоне. По голосу чувствовалось, что ол раздраженный и усталый. И неудивительно: у него был тягостный и не очень приятный день.
- Кэвел? - почти прорычал он. - Как там у вас, с теми двумя, с которыми вы виделись? На ферме.
- Брисон и Чиперфильд?.. Ничего. Есть около двухсот свидетелей, готовых поклясться, что никто из них не был замечен ближе пяти миль от Мортона между одиннадцатью и двенадцатью вчера вечером.
- Что вы несете?! Двести свидетелей...
- Они были на танцах. А вы что-нибудь новое узнали из опроса подозреваемых в лаборатории номер один?
- А вы ожидали отсюда что-то новое? - уныло спросил он. - Уж не думаете ли вы, что преступник настолько глуп, что не обеспечит себе алиби? И черт возьми, хорошее. По-прежнему уверен, что не обошлось без помощи извне.
- Чессингем и доктор Хартнелл. Насколько правдивы их объяснения?
- Почему вы спрашиваете именно о них? - насторожился он.
- Так, интересуюсь. Собираюсь сегодня вечером с ними встретиться, послушать, что скажут.
- Без моего согласия вы не имеете права с кем-либо видеться, Кэвел, почти закричал он. - Я не хочу, чтобы совершались ошибки...
- Я не ошибусь, поеду, Харденджер. Ведь сам Шеф говорил, чтобы дали свободу действий, не так ли? Препятствуя мне... знаете, я несколько иначе понимаю свободу действий. Шефу это не понравится, Харденджер.
Мой собеседник помолчал, успокоился и наконец произнес ровным тоном:
- Вы утверждали, что не подозреваете Чессингема.
- И все-таки хочу увидеться с ним. Он внимателен и осторожен, он более обычного дружен с доктором Хартнеллом. Меня прежде всего интересует Хартнелл. Он довольно выдающийся исследователь, однако в денежных делах весьма неразборчив. Он полагает, что если умен в науке, то таковым будет и на бирже. Три месяца назад Хартнелл вложил деньги в ненадежную компанию, которая помещала свои рекламы во всех национальных еженедельниках. Он почти все потерял. Затем, за несколько недель до моего ухода из Мортона, заложил свой дом. Подозреваю, что и его потерял, пытаясь возвратить ранее утраченное.
- Так какого черта вы не говорили мне об этом прежде? - возмутился Харденджер.
- Мне это только сегодня вечером совершенно внезапно пришло в голову.
- Совершенно внезапно пришло... - Харденджер умолк, будто ему заткнули рот, затем сказал задумчиво: - Не слишком ли это легко? Броситься на Хартнелла только потому, что его ожидает вызов в суд как банкрота?
- Не знаю. Но, повторяю, он не во всем поступает здраво. Мне нужно выяснить. У обоих алиби, конечно?
- Оба были дома. Семьи могут поручиться за них. Потом хочу с вами встретиться, - сдался он. - Буду в Альфингеме.
- Я остановился в "Вогоннере". Сейчас ухожу. Сможете прийти к нам? Скажем, в десять?
- К нам?..
- Сегодня в полдень приехала Мэри.
- Мэри? - удивился он с долей скрытого подозрения и все же обрадовано.
Единственная причина, почему Харденджер недолюбливал меня, заключалась в том, что я увел от него самую лучшую секретаршу, какую он когда-либо имел. Она работала с ним три года, и он берег ее как зеницу ока, мою Мэри. Конечно, он ответил, что будет у нас в десять.
Я выехал в Хайлем-вудс с Мэри. Она сидела рядом, задумчивая и молчаливая. За обедом я рассказал ей все подробности истории. Никогда раньше не видел ее такой напуганной. Двое испуганных в автомобиле... Было чего бояться. Этот дьявольский микроб... К дому Чессингема мы подъехали без четверти восемь. Это был старомодный, каменный, с плоской крышей и длинными окнами особняк. Пролет каменных ступеней вел к парадной двери через подобие рва, проложенного вправо вдоль дома для окон подвального помещения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31