Она расслабилась и отдалась ему, описывая длинную красивую дугу.
Однако воздушный поток повернул к обрыву, и Марис решила изменить направление. Она изогнулась, готовясь взмыть вверх, и тут небо задрожало, заплясало. Она притормозила, но не рассчитала усилия и, когда попробовала исправить ошибку, чуть не перевернулась в воздухе. У нее перехватило дыхание.
Ощущение полета пропало. Марис закрыла глаза, пытаясь подавить тошноту. Она падала — тело перестало ей подчиняться, в ушах стоял несмолкаемый звон. Прежде все ее существо знало, как опираться на ветер, — она реагировала на малейшие изменения в движении воздуха, еще не успев их осознать, улавливала вкус надвигающейся бури, распознавала приметы штиля. Все было утрачено: она летела сквозь бесконечный океан воздуха, ничего не чувствуя, кроме тошноты, беспомощная во власти беспощадного ветра, которого не понимала.
Огромные серебряные крылья накренялись то туда, то сюда, тело раскачивалось. В приливе отчаяния Марис открыла глаза, выровнялась и решила лететь, полагаясь только на зрение. Но скалы шатались, обрыв двигался, темнота мешала смотреть, и даже яркие холодные звезды вверху, казалось, смещались, плясали и смеялись над ней.
Дурнота завладела ею, и Марис отпустила держатели — впервые в жизни. Теперь она не летела, а висела в петлях под крыльями, перегнувшись пополам и судорожно кашляя. Обед Правителя извергся в море. Ее сотрясала дрожь.
Джем и Корина уже летели к ней, но Марис охватило безразличие. Она чувствовала себя опустошенной и старой. Внизу по черным волнам скользили лодки. Она снова ухватилась за держатели, попыталась набрать высоту, но вместо этого резко пошла вниз, поняв, что падает и уже не сумеет исправить положение.
Она заплакала. Море устремилось к ней, мерцая, вздымаясь и опадая. Уши разрывала боль. Она не может летать! А она ведь летатель — и всегда была им — любовница ветра с деревянными крыльями, дитя небес, одинокая, только в небе дома… Летатель, летатель, летатель… не способный летать!
Марис закрыла глаза, и мир перестал вращаться.
Со шлепком, рассыпая соленые брызги, ее забрало море. «Долго же оно дожидалось этой минуты», — подумала Марис.
— Не трогай меня! — сказала она ночью, когда они, наконец, вернулись в дом Эвана, и ушла к себе.
Марис проспала почти весь следующий день. Но на второе утро проснулась рано, когда в комнату проникли первые лучи солнца. Чувствовала она себя ужасно: все тело покрылось холодным потом, а грудь словно придавили тяжелым камнем. Она не сразу сообразила, что произошло. Но потом вспомнила. У нее больше нет крыльев. Она попыталась отогнать эту мысль, но ее захлестнули отчаяние, гнев, жалость к себе. Свернувшись под одеялом, Марис попыталась снова забыться во сне.
Но сон все не шел. Наконец, она встала и оделась.
Эван в соседней комнате готовил яичницу.
— Ты голодна? — окликнул он.
— Нет, — вяло ответила она.
Эван кивнул и разбил еще два яйца. Марис села за стол и, когда он поставил перед ней тарелку с яичницей, начала апатично ковырять вилкой в желтке.
День выдался дождливый, ветер налетал бешеными порывами. Кончив есть, Эван занялся какой-то работой, а около полудня ушел. Марис бесцельно бродила из комнаты в комнату, потом села у окна и уставилась на дождевые струи.
Эван возвратился, когда уже давно стемнело, промокший насквозь и усталый. Марис оставалась в той же позе.
— Могла бы хоть огонь развести, — неодобрительно проворчал он.
— А-а!.. — Она растерянно посмотрела на него. — Я не догадалась.
Эван захлопотал у очага. Марис хотела было ему помочь, но он только пробурчал, чтобы она не лезла под руку. Ели они молча, но Эван уже не смотрел так угрюмо. Потом он заварил свой особый чай, поставил перед ней полную кружку и уселся в любимое кресло.
Марис отхлебнула обжигающий напиток, чувствуя на себе взгляд Эвана. В конце концов она подняла на него глаза.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— У меня внутри ничего нет, — ответила она после раздумья.
— Открой мне свою душу.
— Не могу, — сказала она и заплакала. — Не могу!
Она продолжала рыдать, пока Эван не напоил ее снотворным и не уложил в постель.
На следующий день Марис ушла из дома.
Она пошла по тропе, которую показал ей Эван, вниз, к самому морю. Весь день она бродила одна по холодному галечному пляжу, казавшемуся бесконечным. Уставая, она садилась у воды и бросала камешки в волны, грустно наблюдая, как они прыгают, а потом тонут. Это ей нравилось.
«Даже море здесь другое, — думала она. — Серое, холодное, тусклое». До чего ей не хватало его зелени и синевы, как вокруг Эмберли. По щекам Марис ползли слезы, но она их не вытирала. Иногда она вдруг замечала, что захлебывается в рыданиях, но не помнила, как начала плакать и почему.
Море было огромным и пустынным. Безлюдный пляж уходил в бесконечность, а над всем простиралось клубящееся тучами небо, но Марис чувствовала себя придавленной к земле, ей было трудно дышать. Она вспоминала острова, которые ей больше не суждено увидеть, и мысль о каждом пронзала ее новой болью. Перед ее глазами стояли величественные руины Старой Крепости на Лаосе; как наяву возникла академия «Деревянные Крылья» — обширная, темная, врезанная в скалу Ситуфа; храм Бога Неба на Дите; состоящие из сквозняков замки принцев-летателей на Артелии; ветряные мельницы Штормтауна и Дом Старого Капитана — невообразимо древний; деревянные города Сетина и Аллеси; кладбища и поля сражений Ломаррона; виноградники обоих Эмберли и теплая дымная харчевня Рисы на Скални. Теперь их для нее не существует. И Эйри… Другие места можно навестить и по морю, но Эйри — обитель летателей — теперь навеки для нее недоступна.
Она думала о своих друзьях, разбросанных по Гавани Ветров, точно множество островов. Некоторые будут ее навещать, но сколько из них навсегда ушли из ее жизни, как будто их никогда и не было. Например, Т'Мар
— растолстевший, счастливый. Когда она в последний раз виделась с ним в его каменном домике на Хетене, он учил внучку извлекать красоту из камня… А теперь он для нее мертв, как и Холланд — воспоминание, не больше.
И уже никогда она не свидится с Рейдом, с его веселой красавицей-женой. Никогда ей не пить эль в харчевне Рисы, не делиться с ней воспоминаниями о Гарте. Не покупать деревянных безделушек на С'Меле, не шутить с кухаркой в маленькой гостинице на Повите.
Ей уже не придется наблюдать полеты на больших ежегодных Состязаниях, не придется сидеть среди летателей, смеяться и болтать на пирушках.
Воспоминания разрывали ее на Части, и Марис кричала и захлебывалась в рыданиях. Она понимала, как смешно это выглядит: одинокая старуха плачет и причитает у моря. Но не могла остановиться.
А мысль о невозможности еще раз подняться в небо, о безграничной радости и свободе, навеки утраченных ею, была и вовсе невыносимой. Но воспоминания вторгались непрощенно: раскинувшийся под ней океан, восторг и упоение полетом на волне приближающейся бури, разнообразнейшие краски неба, великолепие одиночества. Все, чего больше ей не видеть, не ощутить… Однажды она нашла восходящий воздушный поток, который вознес ее на половину пути к бесконечности, до просторов, покоряемых Звездоплавателями. Оттуда даже океана не было видно — только незримые призрачные ветры. Этот день она будет помнить всегда. Всегда!
Вокруг смыкался сумрак, вверху заблестели звезды. Море шумело словно со всех сторон. Тело Марис онемело, слезы иссякли, ее пронизывал холод, а впереди ждала только пустота. Наконец, она повернулась спиной к небу и морю и побрела через лес к хижине.
В комнате было тепло и вкусно пахло мясной похлебкой. Эван колдовал над пылающим очагом, и сердце у нее забилось быстрее. Его голубые глаза светились глубокой нежностью, когда он произнес ее имя. Она подбежала к нему, обняла, крепко прижалась, словно ища спасения. И закрыла глаза, борясь с головокружением.
— Марис, — повторил он. — Марис! — В его голосе были радость и удивление. Он обнял ее — ласково и нежно, будто ограждая от всех бед. А потом подвел к столу и поставил перед ней горячий ужин.
За ужином Эван рассказывал ей, как прошел день. Погоня за козой — настоящее приключение! А еще он нашел куст серебрянки, усыпанный спелыми ягодами, и приготовил для нее особенный десерт.
Марис кивала, смутно понимая его слова, но черпая утешение в звуке его голоса. Только бы он не замолчал! Его присутствие убеждало ее, что мир все-таки незыблем.
Вдруг она перебила его на полуслове:
— Эван, мне необходимо знать! Это… это мое увечье… Есть ли надежда, что когда-нибудь все пройдет? Что я смогу… что я буду здорова?
Он положил ложку, сразу став серьезным.
— Не знаю, Марис. И думаю, никто не сможет точно установить, временное ли твое состояние, или все останется как есть. Я не берусь судить.
— Ну просто скажи свое мнение. Что, по-твоему, вероятнее?
В его глазах мелькнуло отчаяние.
— Нет, — сказал он тихо, — я не думаю, что ты когда-нибудь полностью выздоровеешь и сможешь летать, как прежде.
Она кивнула, сохраняя внешнее спокойствие.
— Спасибо! Я должна была спросить. Где-то в глубине души мне не верилось… — Она встала.
— Марис…
Она знаком остановила его.
— Я устала. День для меня был очень тяжелым. Мне надо подумать, Эван. Есть решения, которые я должна принять не откладывая и наедине с собой. Извини. — Она вымученно улыбнулась. — Похлебка чудесная. Жаль, что я не попробую десерта, но я сыта.
Когда Марис проснулась, в комнате было темно и холодно. Огонь в очаге погас. Присев на постели, она уставилась в темноту. «Довольно слез, — подумала она. — С этим кончено».
Марис откинула одеяло, опустила ноги и попыталась встать, но пол закачался, и она чуть не упала. Немного посидев и придя в себя, она надела короткий халат, прошла на кухню и зажгла свечу от тлеющий углей. Деревянный пол леденил ее босые ноги, пока она шла по коридору мимо комнаты, где Эван готовил свои настойки и мази, мимо спальни для гостей.
Когда она открыла дверь его комнаты, Эван зашевелился, повернулся на бок и растерянно заморгал.
— Марис? — спросил он хриплым голосом. — Что случилось?
— Я не хочу быть мертвой! — Она прошла через комнату и поставила свечу на тумбочку.
Эван сел и взял ее за руку.
— Как целитель, я сделал все, что мог, — сказал он. — Но если тебе нужна моя любовь… если тебе нужен я…
Она закрыла его рот поцелуем.
— Да, — произнесла она, отдышавшись.
— Милая, — прошептал Эван, глядя на нее. В колеблющемся пламени свечи его лицо вдруг показалось ей незнакомым, и на мгновение Марис почувствовала неловкость и испуг.
Но это быстро прошло. Она сбросила халат и забралась к нему в постель. Его руки были ласковыми, нежными, такими знакомыми, а тело — теплым и полным жизни…
— Научи меня своему искусству, — попросила Марис утром. — Мне бы хотелось помогать тебе.
— Я, конечно, очень благодарен! — Эван улыбнулся. — Но ведь это нелегко, ты понимаешь. Откуда такой внезапный интерес?
Она нахмурилась.
— Мне надо чем-то заняться, Эван. Я-ведь умею только одно — летать, а это мне теперь недоступно. Я могу сесть на корабль, идущий в Эмберли, и скоротать остаток своих дней в доме, который унаследовала от моего приемного отца, в полной праздности. Обо мне позаботятся — даже не имей я ничего, жители Эмберли не допустят, чтобы их состарившиеся летатели жили как нищие. — Она встала из-за стола и принялась ходить взад-вперед. — Эван, если я не сумею заполнить свою жизнь чем-то полезным, я сойду с ума от воспоминаний. Стать матерью я уже не смогу — в юности я решила не иметь детей, а теперь мое время прошло. Я не умею водить корабли, петь или строить. Сады, которые я пыталась разводить, всегда погибали, шью я из рук вон плохо, а если бы мне довелось целыми днями торговать в тесной лавчонке, я бы запила.
— Вижу, ты перебрала все варианты, — сказал Эван с легкой усмешкой.
— Да, — ответила Марис серьезно. — Не знаю, есть ли у меня способности к врачеванию, но я готова приложить все усилия, а моя память — профессиональная память летателя — не даст мне перепутать ядовитые травы с целебными. Я могу помогать тебе готовить сборы растений, а также ухаживать за больными. Два раза я принимала роды, и буду делать все, что ты скажешь, когда тебе понадобится вторая пара рук.
— Я очень долго работал один, Марис. Неуклюжесть и невежество мне ни к чему.
— Или мнения, не совпадающие с твоими! — Марис улыбнулась.
Он засмеялся.
— Да. Думаю, обучить тебя мне удастся, и от помощи я не откажусь, но твое «я буду делать все, что ты скажешь» не внушает мне доверия. Для тебя поздновато быть смиренной рабыней.
Марис смотрела на него, пытаясь скрыть охвативший ее ужас. Если он откажет, что же ей делать? Она готова умолять его позволить ей остаться.
Видимо, о чем-то догадавшись по ее лицу, Эван схватил ее за руку и крепко сжал.
— Попробуем, — сказал он. — Если ты готова учиться, то уж я-то учить готов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Однако воздушный поток повернул к обрыву, и Марис решила изменить направление. Она изогнулась, готовясь взмыть вверх, и тут небо задрожало, заплясало. Она притормозила, но не рассчитала усилия и, когда попробовала исправить ошибку, чуть не перевернулась в воздухе. У нее перехватило дыхание.
Ощущение полета пропало. Марис закрыла глаза, пытаясь подавить тошноту. Она падала — тело перестало ей подчиняться, в ушах стоял несмолкаемый звон. Прежде все ее существо знало, как опираться на ветер, — она реагировала на малейшие изменения в движении воздуха, еще не успев их осознать, улавливала вкус надвигающейся бури, распознавала приметы штиля. Все было утрачено: она летела сквозь бесконечный океан воздуха, ничего не чувствуя, кроме тошноты, беспомощная во власти беспощадного ветра, которого не понимала.
Огромные серебряные крылья накренялись то туда, то сюда, тело раскачивалось. В приливе отчаяния Марис открыла глаза, выровнялась и решила лететь, полагаясь только на зрение. Но скалы шатались, обрыв двигался, темнота мешала смотреть, и даже яркие холодные звезды вверху, казалось, смещались, плясали и смеялись над ней.
Дурнота завладела ею, и Марис отпустила держатели — впервые в жизни. Теперь она не летела, а висела в петлях под крыльями, перегнувшись пополам и судорожно кашляя. Обед Правителя извергся в море. Ее сотрясала дрожь.
Джем и Корина уже летели к ней, но Марис охватило безразличие. Она чувствовала себя опустошенной и старой. Внизу по черным волнам скользили лодки. Она снова ухватилась за держатели, попыталась набрать высоту, но вместо этого резко пошла вниз, поняв, что падает и уже не сумеет исправить положение.
Она заплакала. Море устремилось к ней, мерцая, вздымаясь и опадая. Уши разрывала боль. Она не может летать! А она ведь летатель — и всегда была им — любовница ветра с деревянными крыльями, дитя небес, одинокая, только в небе дома… Летатель, летатель, летатель… не способный летать!
Марис закрыла глаза, и мир перестал вращаться.
Со шлепком, рассыпая соленые брызги, ее забрало море. «Долго же оно дожидалось этой минуты», — подумала Марис.
— Не трогай меня! — сказала она ночью, когда они, наконец, вернулись в дом Эвана, и ушла к себе.
Марис проспала почти весь следующий день. Но на второе утро проснулась рано, когда в комнату проникли первые лучи солнца. Чувствовала она себя ужасно: все тело покрылось холодным потом, а грудь словно придавили тяжелым камнем. Она не сразу сообразила, что произошло. Но потом вспомнила. У нее больше нет крыльев. Она попыталась отогнать эту мысль, но ее захлестнули отчаяние, гнев, жалость к себе. Свернувшись под одеялом, Марис попыталась снова забыться во сне.
Но сон все не шел. Наконец, она встала и оделась.
Эван в соседней комнате готовил яичницу.
— Ты голодна? — окликнул он.
— Нет, — вяло ответила она.
Эван кивнул и разбил еще два яйца. Марис села за стол и, когда он поставил перед ней тарелку с яичницей, начала апатично ковырять вилкой в желтке.
День выдался дождливый, ветер налетал бешеными порывами. Кончив есть, Эван занялся какой-то работой, а около полудня ушел. Марис бесцельно бродила из комнаты в комнату, потом села у окна и уставилась на дождевые струи.
Эван возвратился, когда уже давно стемнело, промокший насквозь и усталый. Марис оставалась в той же позе.
— Могла бы хоть огонь развести, — неодобрительно проворчал он.
— А-а!.. — Она растерянно посмотрела на него. — Я не догадалась.
Эван захлопотал у очага. Марис хотела было ему помочь, но он только пробурчал, чтобы она не лезла под руку. Ели они молча, но Эван уже не смотрел так угрюмо. Потом он заварил свой особый чай, поставил перед ней полную кружку и уселся в любимое кресло.
Марис отхлебнула обжигающий напиток, чувствуя на себе взгляд Эвана. В конце концов она подняла на него глаза.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— У меня внутри ничего нет, — ответила она после раздумья.
— Открой мне свою душу.
— Не могу, — сказала она и заплакала. — Не могу!
Она продолжала рыдать, пока Эван не напоил ее снотворным и не уложил в постель.
На следующий день Марис ушла из дома.
Она пошла по тропе, которую показал ей Эван, вниз, к самому морю. Весь день она бродила одна по холодному галечному пляжу, казавшемуся бесконечным. Уставая, она садилась у воды и бросала камешки в волны, грустно наблюдая, как они прыгают, а потом тонут. Это ей нравилось.
«Даже море здесь другое, — думала она. — Серое, холодное, тусклое». До чего ей не хватало его зелени и синевы, как вокруг Эмберли. По щекам Марис ползли слезы, но она их не вытирала. Иногда она вдруг замечала, что захлебывается в рыданиях, но не помнила, как начала плакать и почему.
Море было огромным и пустынным. Безлюдный пляж уходил в бесконечность, а над всем простиралось клубящееся тучами небо, но Марис чувствовала себя придавленной к земле, ей было трудно дышать. Она вспоминала острова, которые ей больше не суждено увидеть, и мысль о каждом пронзала ее новой болью. Перед ее глазами стояли величественные руины Старой Крепости на Лаосе; как наяву возникла академия «Деревянные Крылья» — обширная, темная, врезанная в скалу Ситуфа; храм Бога Неба на Дите; состоящие из сквозняков замки принцев-летателей на Артелии; ветряные мельницы Штормтауна и Дом Старого Капитана — невообразимо древний; деревянные города Сетина и Аллеси; кладбища и поля сражений Ломаррона; виноградники обоих Эмберли и теплая дымная харчевня Рисы на Скални. Теперь их для нее не существует. И Эйри… Другие места можно навестить и по морю, но Эйри — обитель летателей — теперь навеки для нее недоступна.
Она думала о своих друзьях, разбросанных по Гавани Ветров, точно множество островов. Некоторые будут ее навещать, но сколько из них навсегда ушли из ее жизни, как будто их никогда и не было. Например, Т'Мар
— растолстевший, счастливый. Когда она в последний раз виделась с ним в его каменном домике на Хетене, он учил внучку извлекать красоту из камня… А теперь он для нее мертв, как и Холланд — воспоминание, не больше.
И уже никогда она не свидится с Рейдом, с его веселой красавицей-женой. Никогда ей не пить эль в харчевне Рисы, не делиться с ней воспоминаниями о Гарте. Не покупать деревянных безделушек на С'Меле, не шутить с кухаркой в маленькой гостинице на Повите.
Ей уже не придется наблюдать полеты на больших ежегодных Состязаниях, не придется сидеть среди летателей, смеяться и болтать на пирушках.
Воспоминания разрывали ее на Части, и Марис кричала и захлебывалась в рыданиях. Она понимала, как смешно это выглядит: одинокая старуха плачет и причитает у моря. Но не могла остановиться.
А мысль о невозможности еще раз подняться в небо, о безграничной радости и свободе, навеки утраченных ею, была и вовсе невыносимой. Но воспоминания вторгались непрощенно: раскинувшийся под ней океан, восторг и упоение полетом на волне приближающейся бури, разнообразнейшие краски неба, великолепие одиночества. Все, чего больше ей не видеть, не ощутить… Однажды она нашла восходящий воздушный поток, который вознес ее на половину пути к бесконечности, до просторов, покоряемых Звездоплавателями. Оттуда даже океана не было видно — только незримые призрачные ветры. Этот день она будет помнить всегда. Всегда!
Вокруг смыкался сумрак, вверху заблестели звезды. Море шумело словно со всех сторон. Тело Марис онемело, слезы иссякли, ее пронизывал холод, а впереди ждала только пустота. Наконец, она повернулась спиной к небу и морю и побрела через лес к хижине.
В комнате было тепло и вкусно пахло мясной похлебкой. Эван колдовал над пылающим очагом, и сердце у нее забилось быстрее. Его голубые глаза светились глубокой нежностью, когда он произнес ее имя. Она подбежала к нему, обняла, крепко прижалась, словно ища спасения. И закрыла глаза, борясь с головокружением.
— Марис, — повторил он. — Марис! — В его голосе были радость и удивление. Он обнял ее — ласково и нежно, будто ограждая от всех бед. А потом подвел к столу и поставил перед ней горячий ужин.
За ужином Эван рассказывал ей, как прошел день. Погоня за козой — настоящее приключение! А еще он нашел куст серебрянки, усыпанный спелыми ягодами, и приготовил для нее особенный десерт.
Марис кивала, смутно понимая его слова, но черпая утешение в звуке его голоса. Только бы он не замолчал! Его присутствие убеждало ее, что мир все-таки незыблем.
Вдруг она перебила его на полуслове:
— Эван, мне необходимо знать! Это… это мое увечье… Есть ли надежда, что когда-нибудь все пройдет? Что я смогу… что я буду здорова?
Он положил ложку, сразу став серьезным.
— Не знаю, Марис. И думаю, никто не сможет точно установить, временное ли твое состояние, или все останется как есть. Я не берусь судить.
— Ну просто скажи свое мнение. Что, по-твоему, вероятнее?
В его глазах мелькнуло отчаяние.
— Нет, — сказал он тихо, — я не думаю, что ты когда-нибудь полностью выздоровеешь и сможешь летать, как прежде.
Она кивнула, сохраняя внешнее спокойствие.
— Спасибо! Я должна была спросить. Где-то в глубине души мне не верилось… — Она встала.
— Марис…
Она знаком остановила его.
— Я устала. День для меня был очень тяжелым. Мне надо подумать, Эван. Есть решения, которые я должна принять не откладывая и наедине с собой. Извини. — Она вымученно улыбнулась. — Похлебка чудесная. Жаль, что я не попробую десерта, но я сыта.
Когда Марис проснулась, в комнате было темно и холодно. Огонь в очаге погас. Присев на постели, она уставилась в темноту. «Довольно слез, — подумала она. — С этим кончено».
Марис откинула одеяло, опустила ноги и попыталась встать, но пол закачался, и она чуть не упала. Немного посидев и придя в себя, она надела короткий халат, прошла на кухню и зажгла свечу от тлеющий углей. Деревянный пол леденил ее босые ноги, пока она шла по коридору мимо комнаты, где Эван готовил свои настойки и мази, мимо спальни для гостей.
Когда она открыла дверь его комнаты, Эван зашевелился, повернулся на бок и растерянно заморгал.
— Марис? — спросил он хриплым голосом. — Что случилось?
— Я не хочу быть мертвой! — Она прошла через комнату и поставила свечу на тумбочку.
Эван сел и взял ее за руку.
— Как целитель, я сделал все, что мог, — сказал он. — Но если тебе нужна моя любовь… если тебе нужен я…
Она закрыла его рот поцелуем.
— Да, — произнесла она, отдышавшись.
— Милая, — прошептал Эван, глядя на нее. В колеблющемся пламени свечи его лицо вдруг показалось ей незнакомым, и на мгновение Марис почувствовала неловкость и испуг.
Но это быстро прошло. Она сбросила халат и забралась к нему в постель. Его руки были ласковыми, нежными, такими знакомыми, а тело — теплым и полным жизни…
— Научи меня своему искусству, — попросила Марис утром. — Мне бы хотелось помогать тебе.
— Я, конечно, очень благодарен! — Эван улыбнулся. — Но ведь это нелегко, ты понимаешь. Откуда такой внезапный интерес?
Она нахмурилась.
— Мне надо чем-то заняться, Эван. Я-ведь умею только одно — летать, а это мне теперь недоступно. Я могу сесть на корабль, идущий в Эмберли, и скоротать остаток своих дней в доме, который унаследовала от моего приемного отца, в полной праздности. Обо мне позаботятся — даже не имей я ничего, жители Эмберли не допустят, чтобы их состарившиеся летатели жили как нищие. — Она встала из-за стола и принялась ходить взад-вперед. — Эван, если я не сумею заполнить свою жизнь чем-то полезным, я сойду с ума от воспоминаний. Стать матерью я уже не смогу — в юности я решила не иметь детей, а теперь мое время прошло. Я не умею водить корабли, петь или строить. Сады, которые я пыталась разводить, всегда погибали, шью я из рук вон плохо, а если бы мне довелось целыми днями торговать в тесной лавчонке, я бы запила.
— Вижу, ты перебрала все варианты, — сказал Эван с легкой усмешкой.
— Да, — ответила Марис серьезно. — Не знаю, есть ли у меня способности к врачеванию, но я готова приложить все усилия, а моя память — профессиональная память летателя — не даст мне перепутать ядовитые травы с целебными. Я могу помогать тебе готовить сборы растений, а также ухаживать за больными. Два раза я принимала роды, и буду делать все, что ты скажешь, когда тебе понадобится вторая пара рук.
— Я очень долго работал один, Марис. Неуклюжесть и невежество мне ни к чему.
— Или мнения, не совпадающие с твоими! — Марис улыбнулась.
Он засмеялся.
— Да. Думаю, обучить тебя мне удастся, и от помощи я не откажусь, но твое «я буду делать все, что ты скажешь» не внушает мне доверия. Для тебя поздновато быть смиренной рабыней.
Марис смотрела на него, пытаясь скрыть охвативший ее ужас. Если он откажет, что же ей делать? Она готова умолять его позволить ей остаться.
Видимо, о чем-то догадавшись по ее лицу, Эван схватил ее за руку и крепко сжал.
— Попробуем, — сказал он. — Если ты готова учиться, то уж я-то учить готов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50