«Геринг – преемником! – воинственно оскалился Скорцени. – Кому, при здравом уме, могло прийти в голову подсунуть фюреру такого наследничка?
«Теперь в Кригсмарине уже принято такое обращение: Мой гросс-адмирал? – не без ехидства поинтересовался этот не в меру располневший «король спекулянтов», как не раз в порыве раздражения называл рейхсмаршала люфтваффе сам Гиммлер.
«Теперь отдельные офицеры флота называют так своего главнокомандующего, – парировал Дениц. – И делается это без принуждения и подсказок».
«Но так в рейхе принято обращаться только к фюреру, – вскинул подбородок и сделал безнадежную попытку подтянуть свой отвисающий живот Геринг. – Собственно, так обращаются к нему все, кроме, как я заметил, вас, мой гросс-адмирал».
«Так, господин рейхсмаршал, обращаются к тем командирам, которых искренне уважают!»
Дениц полностью разделял отношение Гиммлера к рейхсмаршал у. И хотя сам он никогда не позволял себе называть его «королем спекулянтов», поскольку вообще не позволял себе грубых высказываний в адрес кого-либо из должностных лиц, предпочитая придерживаться английских аристократичных манер; тем не менее, не воспринимал этого человека ни в каких его рейхс-ипостасях, особенно в ипостаси преемника фюрера.
Вот почему гросс-адмирал с душевным облегчением наблюдал за тем, как интерес фюрера к Герингу падает и как все реже фюрер упоминает о нем и как о рейхсмаршале авиации, и как о своем официальном преемнике. А ведь недалек тот час, когда Гитлер попросту не захочет слышать о нем.
«До сих пор вас называли Папой Карлом, мой гросс-адмирал, – резко завершил эту полемику, происходившую в ставке Вольфшанце перед началом совещания у фюрера, Герман Геринг. – И на вашем месте, я бы этим довольствовался».
«Вам теперь многим придется довольствоваться из того, чем раньше вы довольствоваться гнушались, господин Геринг», – отомстил ему Дениц.
Однако никакие замечания и предупреждения Наубе остановить не могли: он не скрывал, что для него фюрером является его гросс-адмирал. – Никого иного в этой ипостаси он попросту не признавал.
Существуют люди, которые всю свою жизнь посвящают низвержению кумиров, но существуют и такие, кто всю свою жизнь посвящает их сотворению. Так вот, Фридрих Наубе как раз и принадлежит к плеяде кумиросоздателей. И с этим фактом приходилось мириться.
Возможно, Дениц все же заставил бы своего порученца обращаться в соответствии с уставом, если бы знал, что Наубе играет на публику или же впадает в подхалимаж. Но он-то как раз был убежден в другом: Наубе попросту не способен «играть» и подхалимничать.
Узнав, что Дениц решился взять Наубе к себе в адъютанты-порученцы, удивленный командир крейсера «Нимфе» позвонил ему и, убедившись, что слухи о неожиданном назначении бывшего обер-фейерверкера на должность адъютанта, с одновременным производством его в чин лейтенанта цур зее, – не досужий вымысел, так прямо и сказал: «Я бы на такой шаг не решился».
«Вы – не решились бы, – признал Дениц. – Я в этом не сомневаюсь».
«Неужели вы не видите, что этот парень простой и бесхитростный, как ржавая морская рында? И находиться рядом с главнокомандующим флотом, представлять его…»
«Именно за это качество я его и ценю», – последовал ответ Деница, совершенно сбивший капитана цур зее с толку.
Впрочем, как оказалось, старый капитан был прав: и в том, что Фридрих признает, и в том, что отрицает, он всегда остается убийственно, порой до неприличия, непосредственным и искренним.
27
Январь 1939 года. Антарктика.
Борт германского авианосца «Швабенланд».
Над Антарктикой все еще царило некое подобие лета, очередной день которого обещал облагоденствовать полярников ярким, но по-арктически холодным солнцем, ослепительным сиянием прибрежных ледяных гор и благородной белизной гордых айсбергов.
К средине дня здесь, на южной окраине благословенной Богом Атлантики, воздух прогревался до двух градусов выше нуля по Цельсию, а посему фон Готту с трудом верилось, что буквально в десяти минутах лета отсюда, за плоскогорьем Ричера, по-прежнему царила вполне приличная по европейским понятиям зима – с ледяной крупой вместо теплого августовского дождя, с морозами до тридцати и колониями бодрствующих пингвинов, выгуливающих свое потомство на ледяных пляжах заливов.
Поднявшись на корму, барон фон Готт пожелал счастливого полета обершарфюреру (оберфельдфебелю) СС Ансену и его штурману Герману Вельту, а затем проследил, как паровая катапульта выстреливает гидроплан системы «Dornier» в сторону моря Уэдделла. Там, развернувшись над открытой водной гладью, на которую у пилота «Кита» существовал спасительный шанс приводниться в случае неудачного запуска, Ансен помахал крыльями и ушел в сторону материка.
Это уже был четвертый полет гидроплана, во время которого штурман старательно запечатлевал местность на пленку фотокамеры «Zeis RMK 38» и каждые двадцать пять километров полета сбрасывал специальные металлические вымпелы – с тиснеными на них гербом и флагом рейха, надписью «Neuschwabenland», то есть «Новая Швабия», а также датой экспедиции. Таким образом пилоты пытались застолбить как можно большую часть территории Антарктиды, чтобы сразу после окончания экспедиции, имея подробную карту местности, фюрер мог объявить ее «неотъемлемой частью территории Германии».
– Он ушел на континент? – услышал фон Готт позади себя голос Норманнии.
– Ушел.
– Слава Богу. Я почему-то настолько волновалась, что даже не решилась выйти на палубу, чтобы посмотреть на запуск. Боялась, что вдруг что-то случится.
– Обычный запуск, обычный полет, – пожал плечами фрегаттен-капитан.
– Если забыть, что сразу же после возвращения «Кита» должен состояться наш «выход на арену».
– Вас это пугает?
– Мне настолько хочется поскорее выбраться из этой ледовой западни, что появился страх: вдруг с гидропланом что-то произойдет и наш полет не состоится!
Барон окинул взглядом ее охваченную меховой кожаной курткой талию, скользнул взглядом по выбивающимся из-под утепленной кожаной фуражки золотистым волосам и, вспомнив, что на судне он все еще является единственным обладателем тела этой «холодной нормандки», самодовольно хмыкнул:
– Если бы вы появились до выстрела катапульты, полет наверняка не состоялся бы. Мотор гидроплана, возможно, завелся бы, а вот пилот точно вышел бы из строя.
– Кому вы пытаетесь льстить, господин барон: мне или пилоту?
– Себе, обладателю немыслимо прекрасной женщины.
– Вот именно: немыслимо. С которой в этих богоугодных краях ни одна пингвиниха ни в какое сравнение не идет.
Как ни странно это выглядело в глазах Теодора, но он все тверже убеждался, что нормандская графиня и в самом деле очень скептически относится к своей красоте и своим женским достоинствам, и барон никак не мог понять, когда эта самоубийственная недооценка в сознании Норманнии возникла и чем она была вызвана.
Весь прошлый вечер и почти половину ночи они вновь провели вместе. Это была еще одна «холодная ночь пылкой любви», как называла их антарктические экстазы сама Норманния, – преисполненная эротической изобретательности и рассчитанная на полное истощение сил и ласк.
Но даже после того как графиня фон Криффер ушла в свою каюту, Теодор еще какое-то время сладостно возрождал в своей сексуальной памяти ее ангельскую, непорочно тугую грудь, ее аристократически развернутые покатые плечи, ее по-германски мощные, цвета слоновой кости и под слоновую же кость точеные бедра…
И не ощущал он в эти минуты грез ни столь обычного для себя постсексуального состояния опустошенности, ни усталости, ни даже элементарной удовлетворенности. И вины «холодной нормандки» в этом не было.
Пока она оставалась рядом, Теодор фон Готт еще мог ощущать какие-то симптомы пресыщенности, но стоило ей скрыться за дверью каюты, как он готов был бросаться вслед за ней и, обуянный страстью и ревностью, от всего мира требовать: «Верните мне женщину! Верните мне мою женщину!»
– Вы хоть успели обстоятельно ознакомиться с инструкциями, содержащимися в переданном вам Консулом фюрер-пакете?
– Побойтесь Бога, графиня! – проговорил фрегаттен-капитан, наблюдая, как, подбадриваемые горластым штабсобербоцманом, матросы осматривают и облачают в специальный чехол паровую катапульту. – Мы ведь вместе читали их.
– Если уж по-настоящему бояться Бога, то следует покаянно признать, что читать пыталась я, да-да, только я. Ваши же помыслы, господин Полярный Барон, были заняты чем угодно, вплоть до каких-то там портово-бордельных воспоминаний и моих невинно соблазненных бедер. Но только не мудрыми наставлениями Посланника Шамбалы и суровыми приказами фюрера.
Несколько мгновений они всматривались в глаза друг другу, как шаловливые влюбленные, и если и не предались пылким объятиям, то только потому, что помнили суровый приказ командира корабля, на борту которого оказалось пять женщин: «Никаких любовных интриг в каютах и никаких любезничаний на палубах и в пассажирском салоне! Под угрозой повешения на рее!»
Идти с ним в каюту Норманния отказалась, и, уединившись, фон Готт вновь извлек из сейфа пакет. Судя по паспортам, он должен был сойти на латиноамериканский континент под именем германца испанского происхождения, специалиста по наскальной живописи доктора Севилио Кодара, а Норманния явится перуанцам в образе гляциолога и фотожурналистки, закоренелой саксонки Герты Менц.
Норманния действительно давно увлекалась фотографией, а в разведшколе это ее увлечение было возведено в ранг профессиональной обязанности. Притом, что она и в самом деле пыталась подвизаться на ниве журналистики и даже опубликовала добрых два десятка снимков в различных германских изданиях. Но самое любопытное, что появились они под кем-то подсказанным ей псевдонимом Герта Менц. А это уже помогало Норманнии легализоваться, найти оправдание тому, почему она пересекла границу под чужим именем.
Пилот гидроплана получил задание высадить их на плато у горы Борг, венчавшей антарктический горный массив Крауль, откуда атланты, и тоже на самолете, только уже своем, должны были перебросить диверсантов в Уругвай, в район мыса Пунта-дель-Эсте, на секретную базу рейха. Чтобы затем, легализовавшись, они на вполне законных основаниях могли прибыть из Монтевидео в столицу Перу.».
А задание их заключалось в том, чтобы, не привлекая излишнего внимания, проникнуть в окрестностях городка Анданачи на горную виллу некоего доктора Микейроса, собирателя таинственных каменных плит, на которых неизвестная, находившаяся на грани гибели, цивилизация закодировала свои знания. Все пиктограммы должны быть старательнейшим образом сфотографированы, как обычным, так сказать, легальным, так и тайным мини-шпионским, фотоаппаратами.
Но это лишь часть задания. Плиты оказались разбросанными по труднодоступным вершинам и ущельям Анд; по горным плато и долинам Восточных, Центральных и Западных Кордильер. Знания, которые там закодированы, могли представлять большой интерес и для германских ученых, и для ученых Страны атлантов.
Но самое важное заключалось в том, чтобы не подпустить к этой каменной энциклопедии погибшей расы адептов тайного ордена «Стражи Земли», уже получивших задание уничтожить плиты, дабы зашифрованные в пиктограммах знания не были использованы Нынешними нациями и расами во вред планете.
Идеальным решением этой проблемы, советовал фрегаттен-капитану Посланник Шамбалы, стало бы приобретение госпожой Гертой Менц этой горной виллы, вместе, собранными на ней плитами, в частное владение. С последующей передачей всех каменных посланий одному из музеев мира или консорциуму ученых, которые пожелают заняться их расшифровкой.
Барон фон Готт не сомневался, что в конечном итоге все эти плиты, которых, по предположениям, может насчитываться несколько тысяч, окажутся в хранилищах Страны атлантов. В которых уже, наверное, оказались чертежи и описания многих других земных открытий, образцы гражданской и военной техники, древние, давно «исчезнувшие» библиотеки и скупленные «коллекционерами, пожелавшими остаться неизвестными» произведения искусства.
Жаль, что фон Риттер оказался слишком скупым на подробности своего пребывания во Внутреннем Мире. Барон фон Готт ощущал, что ему явно не хватает знаний о том, что представляет собой этот мир, как он возник и какова его истинная идеология.
Но еще большего сожаления заслуживал тот факт, что самому ему, барону фон Готту, побывать в этом антарктическом эдеме не посчастливилось. И кто знает, не придет ли фюреру, Гиммлеру или Герингу в голову забросить его для разведывательной работы в эти подземелья. Вот где настоящий кладезь тайн всех погибших и ныне сущих земных цивилизаций!
Однако разбираться во всем этом в его компетенцию не входило. Он, фрегаттен-капитан и гауптштурмфюрер СС Теодор Готт, получил личное задание фюрера и обязан выполнить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
«Теперь в Кригсмарине уже принято такое обращение: Мой гросс-адмирал? – не без ехидства поинтересовался этот не в меру располневший «король спекулянтов», как не раз в порыве раздражения называл рейхсмаршала люфтваффе сам Гиммлер.
«Теперь отдельные офицеры флота называют так своего главнокомандующего, – парировал Дениц. – И делается это без принуждения и подсказок».
«Но так в рейхе принято обращаться только к фюреру, – вскинул подбородок и сделал безнадежную попытку подтянуть свой отвисающий живот Геринг. – Собственно, так обращаются к нему все, кроме, как я заметил, вас, мой гросс-адмирал».
«Так, господин рейхсмаршал, обращаются к тем командирам, которых искренне уважают!»
Дениц полностью разделял отношение Гиммлера к рейхсмаршал у. И хотя сам он никогда не позволял себе называть его «королем спекулянтов», поскольку вообще не позволял себе грубых высказываний в адрес кого-либо из должностных лиц, предпочитая придерживаться английских аристократичных манер; тем не менее, не воспринимал этого человека ни в каких его рейхс-ипостасях, особенно в ипостаси преемника фюрера.
Вот почему гросс-адмирал с душевным облегчением наблюдал за тем, как интерес фюрера к Герингу падает и как все реже фюрер упоминает о нем и как о рейхсмаршале авиации, и как о своем официальном преемнике. А ведь недалек тот час, когда Гитлер попросту не захочет слышать о нем.
«До сих пор вас называли Папой Карлом, мой гросс-адмирал, – резко завершил эту полемику, происходившую в ставке Вольфшанце перед началом совещания у фюрера, Герман Геринг. – И на вашем месте, я бы этим довольствовался».
«Вам теперь многим придется довольствоваться из того, чем раньше вы довольствоваться гнушались, господин Геринг», – отомстил ему Дениц.
Однако никакие замечания и предупреждения Наубе остановить не могли: он не скрывал, что для него фюрером является его гросс-адмирал. – Никого иного в этой ипостаси он попросту не признавал.
Существуют люди, которые всю свою жизнь посвящают низвержению кумиров, но существуют и такие, кто всю свою жизнь посвящает их сотворению. Так вот, Фридрих Наубе как раз и принадлежит к плеяде кумиросоздателей. И с этим фактом приходилось мириться.
Возможно, Дениц все же заставил бы своего порученца обращаться в соответствии с уставом, если бы знал, что Наубе играет на публику или же впадает в подхалимаж. Но он-то как раз был убежден в другом: Наубе попросту не способен «играть» и подхалимничать.
Узнав, что Дениц решился взять Наубе к себе в адъютанты-порученцы, удивленный командир крейсера «Нимфе» позвонил ему и, убедившись, что слухи о неожиданном назначении бывшего обер-фейерверкера на должность адъютанта, с одновременным производством его в чин лейтенанта цур зее, – не досужий вымысел, так прямо и сказал: «Я бы на такой шаг не решился».
«Вы – не решились бы, – признал Дениц. – Я в этом не сомневаюсь».
«Неужели вы не видите, что этот парень простой и бесхитростный, как ржавая морская рында? И находиться рядом с главнокомандующим флотом, представлять его…»
«Именно за это качество я его и ценю», – последовал ответ Деница, совершенно сбивший капитана цур зее с толку.
Впрочем, как оказалось, старый капитан был прав: и в том, что Фридрих признает, и в том, что отрицает, он всегда остается убийственно, порой до неприличия, непосредственным и искренним.
27
Январь 1939 года. Антарктика.
Борт германского авианосца «Швабенланд».
Над Антарктикой все еще царило некое подобие лета, очередной день которого обещал облагоденствовать полярников ярким, но по-арктически холодным солнцем, ослепительным сиянием прибрежных ледяных гор и благородной белизной гордых айсбергов.
К средине дня здесь, на южной окраине благословенной Богом Атлантики, воздух прогревался до двух градусов выше нуля по Цельсию, а посему фон Готту с трудом верилось, что буквально в десяти минутах лета отсюда, за плоскогорьем Ричера, по-прежнему царила вполне приличная по европейским понятиям зима – с ледяной крупой вместо теплого августовского дождя, с морозами до тридцати и колониями бодрствующих пингвинов, выгуливающих свое потомство на ледяных пляжах заливов.
Поднявшись на корму, барон фон Готт пожелал счастливого полета обершарфюреру (оберфельдфебелю) СС Ансену и его штурману Герману Вельту, а затем проследил, как паровая катапульта выстреливает гидроплан системы «Dornier» в сторону моря Уэдделла. Там, развернувшись над открытой водной гладью, на которую у пилота «Кита» существовал спасительный шанс приводниться в случае неудачного запуска, Ансен помахал крыльями и ушел в сторону материка.
Это уже был четвертый полет гидроплана, во время которого штурман старательно запечатлевал местность на пленку фотокамеры «Zeis RMK 38» и каждые двадцать пять километров полета сбрасывал специальные металлические вымпелы – с тиснеными на них гербом и флагом рейха, надписью «Neuschwabenland», то есть «Новая Швабия», а также датой экспедиции. Таким образом пилоты пытались застолбить как можно большую часть территории Антарктиды, чтобы сразу после окончания экспедиции, имея подробную карту местности, фюрер мог объявить ее «неотъемлемой частью территории Германии».
– Он ушел на континент? – услышал фон Готт позади себя голос Норманнии.
– Ушел.
– Слава Богу. Я почему-то настолько волновалась, что даже не решилась выйти на палубу, чтобы посмотреть на запуск. Боялась, что вдруг что-то случится.
– Обычный запуск, обычный полет, – пожал плечами фрегаттен-капитан.
– Если забыть, что сразу же после возвращения «Кита» должен состояться наш «выход на арену».
– Вас это пугает?
– Мне настолько хочется поскорее выбраться из этой ледовой западни, что появился страх: вдруг с гидропланом что-то произойдет и наш полет не состоится!
Барон окинул взглядом ее охваченную меховой кожаной курткой талию, скользнул взглядом по выбивающимся из-под утепленной кожаной фуражки золотистым волосам и, вспомнив, что на судне он все еще является единственным обладателем тела этой «холодной нормандки», самодовольно хмыкнул:
– Если бы вы появились до выстрела катапульты, полет наверняка не состоялся бы. Мотор гидроплана, возможно, завелся бы, а вот пилот точно вышел бы из строя.
– Кому вы пытаетесь льстить, господин барон: мне или пилоту?
– Себе, обладателю немыслимо прекрасной женщины.
– Вот именно: немыслимо. С которой в этих богоугодных краях ни одна пингвиниха ни в какое сравнение не идет.
Как ни странно это выглядело в глазах Теодора, но он все тверже убеждался, что нормандская графиня и в самом деле очень скептически относится к своей красоте и своим женским достоинствам, и барон никак не мог понять, когда эта самоубийственная недооценка в сознании Норманнии возникла и чем она была вызвана.
Весь прошлый вечер и почти половину ночи они вновь провели вместе. Это была еще одна «холодная ночь пылкой любви», как называла их антарктические экстазы сама Норманния, – преисполненная эротической изобретательности и рассчитанная на полное истощение сил и ласк.
Но даже после того как графиня фон Криффер ушла в свою каюту, Теодор еще какое-то время сладостно возрождал в своей сексуальной памяти ее ангельскую, непорочно тугую грудь, ее аристократически развернутые покатые плечи, ее по-германски мощные, цвета слоновой кости и под слоновую же кость точеные бедра…
И не ощущал он в эти минуты грез ни столь обычного для себя постсексуального состояния опустошенности, ни усталости, ни даже элементарной удовлетворенности. И вины «холодной нормандки» в этом не было.
Пока она оставалась рядом, Теодор фон Готт еще мог ощущать какие-то симптомы пресыщенности, но стоило ей скрыться за дверью каюты, как он готов был бросаться вслед за ней и, обуянный страстью и ревностью, от всего мира требовать: «Верните мне женщину! Верните мне мою женщину!»
– Вы хоть успели обстоятельно ознакомиться с инструкциями, содержащимися в переданном вам Консулом фюрер-пакете?
– Побойтесь Бога, графиня! – проговорил фрегаттен-капитан, наблюдая, как, подбадриваемые горластым штабсобербоцманом, матросы осматривают и облачают в специальный чехол паровую катапульту. – Мы ведь вместе читали их.
– Если уж по-настоящему бояться Бога, то следует покаянно признать, что читать пыталась я, да-да, только я. Ваши же помыслы, господин Полярный Барон, были заняты чем угодно, вплоть до каких-то там портово-бордельных воспоминаний и моих невинно соблазненных бедер. Но только не мудрыми наставлениями Посланника Шамбалы и суровыми приказами фюрера.
Несколько мгновений они всматривались в глаза друг другу, как шаловливые влюбленные, и если и не предались пылким объятиям, то только потому, что помнили суровый приказ командира корабля, на борту которого оказалось пять женщин: «Никаких любовных интриг в каютах и никаких любезничаний на палубах и в пассажирском салоне! Под угрозой повешения на рее!»
Идти с ним в каюту Норманния отказалась, и, уединившись, фон Готт вновь извлек из сейфа пакет. Судя по паспортам, он должен был сойти на латиноамериканский континент под именем германца испанского происхождения, специалиста по наскальной живописи доктора Севилио Кодара, а Норманния явится перуанцам в образе гляциолога и фотожурналистки, закоренелой саксонки Герты Менц.
Норманния действительно давно увлекалась фотографией, а в разведшколе это ее увлечение было возведено в ранг профессиональной обязанности. Притом, что она и в самом деле пыталась подвизаться на ниве журналистики и даже опубликовала добрых два десятка снимков в различных германских изданиях. Но самое любопытное, что появились они под кем-то подсказанным ей псевдонимом Герта Менц. А это уже помогало Норманнии легализоваться, найти оправдание тому, почему она пересекла границу под чужим именем.
Пилот гидроплана получил задание высадить их на плато у горы Борг, венчавшей антарктический горный массив Крауль, откуда атланты, и тоже на самолете, только уже своем, должны были перебросить диверсантов в Уругвай, в район мыса Пунта-дель-Эсте, на секретную базу рейха. Чтобы затем, легализовавшись, они на вполне законных основаниях могли прибыть из Монтевидео в столицу Перу.».
А задание их заключалось в том, чтобы, не привлекая излишнего внимания, проникнуть в окрестностях городка Анданачи на горную виллу некоего доктора Микейроса, собирателя таинственных каменных плит, на которых неизвестная, находившаяся на грани гибели, цивилизация закодировала свои знания. Все пиктограммы должны быть старательнейшим образом сфотографированы, как обычным, так сказать, легальным, так и тайным мини-шпионским, фотоаппаратами.
Но это лишь часть задания. Плиты оказались разбросанными по труднодоступным вершинам и ущельям Анд; по горным плато и долинам Восточных, Центральных и Западных Кордильер. Знания, которые там закодированы, могли представлять большой интерес и для германских ученых, и для ученых Страны атлантов.
Но самое важное заключалось в том, чтобы не подпустить к этой каменной энциклопедии погибшей расы адептов тайного ордена «Стражи Земли», уже получивших задание уничтожить плиты, дабы зашифрованные в пиктограммах знания не были использованы Нынешними нациями и расами во вред планете.
Идеальным решением этой проблемы, советовал фрегаттен-капитану Посланник Шамбалы, стало бы приобретение госпожой Гертой Менц этой горной виллы, вместе, собранными на ней плитами, в частное владение. С последующей передачей всех каменных посланий одному из музеев мира или консорциуму ученых, которые пожелают заняться их расшифровкой.
Барон фон Готт не сомневался, что в конечном итоге все эти плиты, которых, по предположениям, может насчитываться несколько тысяч, окажутся в хранилищах Страны атлантов. В которых уже, наверное, оказались чертежи и описания многих других земных открытий, образцы гражданской и военной техники, древние, давно «исчезнувшие» библиотеки и скупленные «коллекционерами, пожелавшими остаться неизвестными» произведения искусства.
Жаль, что фон Риттер оказался слишком скупым на подробности своего пребывания во Внутреннем Мире. Барон фон Готт ощущал, что ему явно не хватает знаний о том, что представляет собой этот мир, как он возник и какова его истинная идеология.
Но еще большего сожаления заслуживал тот факт, что самому ему, барону фон Готту, побывать в этом антарктическом эдеме не посчастливилось. И кто знает, не придет ли фюреру, Гиммлеру или Герингу в голову забросить его для разведывательной работы в эти подземелья. Вот где настоящий кладезь тайн всех погибших и ныне сущих земных цивилизаций!
Однако разбираться во всем этом в его компетенцию не входило. Он, фрегаттен-капитан и гауптштурмфюрер СС Теодор Готт, получил личное задание фюрера и обязан выполнить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67