Потом они _у_в_и_д_е_л_и_. За
парапетом, в каменном желобе покоился гигантский членистый червь. Тысяча
или больше метровых оранжевых бугроватых шаров, соединенных в бесконечную,
монотонную цепь. Слипшихся боками. Нависающих над парапетом. Уходящих
далеко, в оранжевую мглу.
Старец выбросил руку, показывая на ближний шар. Провозгласил:
"Нарана! Нарана!"
Сквозь хор человеческих голосов прорывались невыносимо визгливые, не
людские, почти ультразвуковые вскрики. От режущего запаха подступал
кашель.
Это было совершенно ни на что не похоже.
...Николай вырвался из оцепенения, шагнул вперед, вплотную к
парапету. На уровне его глаз была бесконечная волнистая череда визжащих
шаров. Они лежали, на треть погруженные в оранжевую густую жидкость,
кисель, трепыхавшийся мелкими волнами.
Володя придерживал очки двумя руками.
- Увеличенная модификация существ-анализаторов, я полагаю?
- Они, голубчики, - пробурчал Колька. - Существа...
Режущий формалиновый дух, розоватые, мясистые тела в редких черных
волосках, мерзкие ротики-щелки. Чавкают, слившись боками. Белые муравьи,
просвечивая оранжевым, суетятся на бугристых телах - облизывают...
- Логическое завершение, - бормотал Володя. Живая магнитофонная
станция.
- Ну, ты держись, в общем, - ответил Колька. - Вперед, разведчики, во
имя Науки...
Ахука смотрел на них, сочувственно выставив бороду. Старец вернулся и
делал неловкие приглашающие движения. Колька сказал:
- Веди, веди, старый краб!
Шар, около которого они стояли, ответил внезапным визгом: "О-и-и!"
Это было ужасно, в сущности. Неподвижная безглазая глыба говорила,
пошевеливая впадиной-воронкой... Старец тут же подскочил и глухим басом, с
оттенком подобострастия пропел что-то. Воронка умолкла.
- Нарана, нарана! - экзальтированно повторил старец.
Пошли, пробираясь по узкому проходу за спинами людей, которые
перекликались с _э_т_и_м_, тихо, протяжно распевая гласные, а _э_т_о
визжало, отвечая. У людей были сосредоточенные, усталые лица. Володя вслух
считал шары, потом сбился и бросил. Некоторые были побольше, другие -
поменьше. В нескольких местах за _э_т_и_м_, сгибаясь под сводом, ходили
люди. По одному, наклонившись, осторожно переставляя ноги. Что-то делали
там, сзади, невидимое.
Пришли в тупик, к глухой стене. От двух крайних мест поднялись
грустные парни, поклонились, поднеся руки к груди. У них были, жуки нового
цвета, фиолетовые.
Бледный старец сказал несколько слов, один парень подошел к Кольке,
второй - к Бурмистрову. Пригласили сесть в метре друг от друга. Володька,
торжественно-бледный, перед своим шаром, Колька - перед своим. Край желоба
закрыл чавкающие ротики, перед самым лицом оказалась оранжевая тьма
воронки. - йе... - пропел парень с фиолетовым жуком.
Колька догадался повторить звук.
- У-у...
Повторил и это.
- А-а...
Пожалуйста... Как в музклассе, пой себе "ре" третьей октавы.
Сольфеджио.
Учитель быстро запел, обращаясь к _э_т_о_м_у_. Воронка шевельнулась,
ответила тонким визгом: "Й-иуи-аье-е", в разных тонах. Колька почувствовал
- от него ждут, чтобы он поговорил на своем языке. Он посмотрел на
учителя. Тот кивнул, заламывая густые брови.
- Ну, что я вам скажу... Жила-была курочка... то есть баба. Была,
понимаете, у нее эта - курочка Ряба. Ну что, хватит?
Воронка опять запела - длинно, грустно, замедленно, как пастушья
жалейка. Учитель выслушал ее и произнес: "Каопу", Николай повторил сразу
правильно, подмигнув Ахуке. Тот медленно улыбнулся. Старец закивал,
восторженно сжимая руки.
- Каопу, - повторил учитель и пропел два звука: "у-о", первое в "до",
второе в "ми". Колька тоже повторил и пропел. Вот как - предмет можно
обозначить и словом, и пением без слов.
"Э, нет - эта штука посложней магнитофона, Бурмистров!" - легко
подумал он, и в этот самый момент с ним случилось нечто, чего он никогда
потом не мог объяснить и понять. Слова полились рекой в его мозг. Воронка
их выпевала, учитель произносил, а он впитывал - все легче и легче, с
наслаждением легкости и удачи. Слово влетает, как ласточка в гнездо,
ложится на место, как кирпич в стену, голова приятно согревается, и так
весело, хорошо на сердце! Он чувствовал, что дважды повторять не надо,
запомнит и с одного раза, и учитель перестал повторять слова, и началась
группа абстракций - знать, запоминать, верить, изучать, действовать,
соотноситься - в бешеном, нарастающем темпе... Но он был и сам не промах,
о учителя, Николай Карпов брал английский по кембриджской программе! Он
даже успевал оценивать их методику, успевал гордиться собою и отвечал
Воспитателю все более сложными фразами. Потом он перестал ощущать себя, а
слова, летящие из оранжевой воронки, четырехзвучные-четырехнотные слова,
стали видимыми. Они выплывали из воронки, как оранжевые много-рельефные
фигуры. Другие были серебристыми, переливались радужной пленкой. Форма их
и мера были геометрически-совершенными, причем буквам соответствовала
горизонтальная плоскость, а тону и продолжительности звука - две
вертикальные, и эта чудесная геометрия озвучивалась голосом Воспитателя,
повторявшим слова на раджана. Но голос отставал от мягкого лета фигурок.
Они говорили свое, и оказывалось, что мир также устроен
геометрически-совершенно, стоит лишь понять сущность и выразить ее
символами. Жизнь, обладание, смерть, рождение, счастье? Не более чем
звуки! Четырехмерные звуки, вечно изменчивая вибрация времени...
- Потешно! - расхохотался он. - Ты разве не сущностна, разве ты -
чрезмерный звук? Как мне называть тебя?
- Нарана, - был ответ, что означало "Великая Память".
Он больше не смеялся. Было счастье: слушать молча и запоминать. Ибо
высшее счастье - не в действии, но в памяти, и в ней же истина. В памяти -
истина.
- Погоди, - взмолился он. - Я не могу без действия!
- Слушать и мыслить... - сказала Нарана, и вдруг его схватили за
плечи.
Голос извне приказал:
- Поблагодари Нарану и Воспитателя! И встань!
Он улыбался. Пропел, улыбаясь: "Пришелец без касты благодарит и
уходит". Кровь, горячая, как неразведенный спирт, отливала от мозга.
- Встань, встань! - твердил голос Ахуки.
Он со счастливой улыбкой посмотрел на них. Ахука и Брахак. Их лица
были неподвижны - серые каменные маски. Он воскликнул:
- Хорошо ли я владею речью, друг Брахак и друг Ахука?
Они воткнулись в него глазами, - да что с ними?
- Что тревожит тебя, друг Ахука?
Краска стала возвращаться на лицо охотника, Брахак сделал
успокоительный жест. Старец, Хранитель Великой Памяти, покачал головой и
засеменил к выходу. Он вовсе не был светлокожим - выцвел в подземелье.
Медленно, с тем же сверлящим взглядом, Брахак выговорил:
- Как твое имя?
- Коля, ты ведь знаешь, друг Брахак! - и по-русски: - Володь, да
посмотри на меня! Они же меня не узнают!
- Повернись... Почему не узнают? Все в порядке...
Ахука засмеялся коротким, невеселым смехом.
- Не-ет, внешностью ты не переменился, пришелец... Вставай же, я тебе
помогу. - Взял за плечи, поддержал. - Обошлось, во имя Равновесия...
Колька не спросил, что обошлось. Он охнул, нестерпимые мурашки бежали
по ногам, кололи иглами. Разминаясь, постанывая, взглянул на часы.
Шестнадцать ноль пять?! А тогда было десять без минут - просидели шесть
часов! Как миг единый...
- Идите за мной, поспешайте, - приказал Ахука.
Подгонять не приходилось - двадцать часов они не видели Рафаила, и
стал заметен гнет подземелья, пригибал головы. Душно, тяжко... Мимо
поющих, шевелящихся оранжевых глыб, мимо неподвижных людей, скорее на
волю... Но что за чудище, - думал Колька, - это же гигант немыслимый, не
зря они его боятся... показалось им, что со мной беда. Рисковали, значит.
Игра того стоила, ай да Великая Память!
Вдруг остановка. От Уха Памяти поднялся человек и загородил им
дорогу. Длинный, ясноглазый; костлявые плечи подняты.
- Ахука, - проговорил костлявый, - надо ждать беды.
- Пропусти, мы торопимся.
- Наблюдающий небо, остерегись!
- Остерегись ты, Потерявший имя! - Ахука, как зверь, оглянулся,
увидел нагоняющего Брахака и рывком обошел незнакомца. Тот грустно
улыбался, и Колька постарался запомнить его тощую фигуру. "Чудак печальный
и опасный", как сказал Пушкин, - возьмем его на заметку.
Наверху было жарко. На холме играли другие музыканты, и слушатели
были другие. Брахак, сжав губы в линейку, отозвал Ахуку. Их разговор был
тих и краток, но кое-что удалось подслушать.
Брахак советовал охотнику оставить пришельцев в покое. Особенно этой
ночью... Высказался и вернулся в подземелье, - мрачно, не попрощавшись.
Ахука же ринулся с холма, в беспощадном темпе привел гостей к лечилищу и
выговорил одним дыханием: "Я произношу важное. Без меня лечилище не
покидайте - я вернусь до заката". С дерева съехал орангутанг, держа под
лапой колчан, лук и другое снаряжение, и Ахука исчез.
Володя посмотрел ему вслед и нырнул в лечилище.
Колька еще немного постоял на поляне, хмурясь от головной боли и
соображая. Вот они узнали язык, и по логике должно стать легче, а стало
непонятно и тягостно. Главное - непонятно, и поговорить не с кем. Плохо,
плохо...
Он чувствовал - дело оборачивается очень плохо.

6
Рафаил лежал розовый, бритый. Спал, посвистывая вздернутым носом.
Хоть здесь все спокойно... Колька рухнул на лежанку, взялся за виски.
- Бурмистров, болит голова?
- От голода, по-моему, а здесь пусто.
..."Ие-и-о", - провизжали голоса, завертелись оранжевые пятна.
Кудрявая девушка протянула ему сверток, вроде блинчика с мясом. Колька
пробормотал: "Прохладного полудня..."
- Прими это и съешь. Это бахуш.
В свертке были сушеные белые черви, какие попадаются в яблоках, но
крупные, парафиновые - гадость.
- Оч-чень вкусно, похоже на снетки, - сказал Володя. - Ешь, ешь! Это
не черви, - он хрустел бахушем вовсю.
- Ну, другая гадость, - Николай нерешительно попробовал и вдруг
набросился на хрустящие соленые штучки, как собака весной на траву - с
бессознательной жадностью. Голова начала проясняться, спадала боль.
Кудрявая прибежала, принесла кульком свернутый лист с кучей плодов;
Колька, морщась от уходящей боли, смотрел на нее. Потрясающая эстетика
движений... Ох, что за аппетит, чертовщина!
Они ели так, что треск стоял кругом, - охмелели и развеселились.
Володя проговорил:
- Сиги. Необыкновенно вкусны с белым столовым вином, смотри нумер
1250...
Колька захохотал, брызнув оранжевой плодовой мякотью.
- Это сиги, а снетки?..
- "Привозятся в Петербург только морожеными. Это - самая мелкая
рыба...". И дальше: "их совсем не потрошат, промыв только как можно лучше,
осушить на салфетке".
- Ох-ха-ха! - заходился Колька. - Отлично! "К каждой книге приложен
следующий мой штемпель!"
Хорошо! Будто они сидели в уютной кухне Клавдии Ивановны, Володькиной
матери, и он, забавляясь, цитировал на память целые страницы из книги
"Подарок молодым хозяйкам, или Средство к уменьшению расходов" - толстый
золоченый корешок красовался на полке, рядом с эмалевыми вместилищами для
круп...
Девушка наблюдала за ними внимательно.
- Ну, посмеялись, и к делу. Задаем вопросы, Вовк? Х-м... - Он
заговорил на раджана, слушая свой голос: - Прохладного полудня тебе... -
Ничего, получалось на раджана. - Мы не знаем твоего имени.
- Нанои мое имя. И вам прохладного полудня.
"Нанои - рыжая белка", - перевел Николай. - Подходящее имя.
- Скажи, Нанои, кто, из какой касты поможет нам, сопроводив нас к
Железной дыне? Мы хотим отправиться туда с возможной поспешностью.
Она досмотрела еще внимательней.
- О, да ты воистину Адвеста... Тебе ведомы касты?
Он покраснел. "Адвеста" - шустрый, ловкий. Прилепили кличку! Но,
действительно, названия каст сами поднялись из памяти: Управляющие
Равновесием, Воспитатели, Врачи, Наблюдающие небо, Художники, Певцы,
Кузнецы... Он повторил их по-русски, Володя поспешно чиркал карандашом,
записывая. Почему-то Володя ничего не знал о кастах - странно. Нанои с
интересом поглядывала на бумагу. Потрогала тонким пальцем обложку и
сказала:
- О вас печется Брахак, Управляющий, и Ахука, Наблюдающий небо. Жара
спадет через одну дюжинную, и, взяв птиц, они вас сопроводят.
Колька решил, что "взять птиц" - технический термин, вроде нашего
"поехать на Красной стреле".
- Ты - Врач, Нанои. Позволишь ли ты теперь везти Раф-фаи к Железной
дыне? Далекий и трудный путь.
- Он здоров, - послышался тихий ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19