Ливень такой плотный, что Джозеф Кисс почти ничего не видит, но потом ныряет под арку над каменной лестницей, а когда спускается на средний пролет, Ферлинг внизу останавливается под тусклым газовым шаром фонаря и с удивлением оглядывается. Отбрасываемые фонарем тени делают его лицо еще более грубым.
— Что-то не так, приятель? — мягко спрашивает он.
— Ева сильно пострадала. Вам надо вернуться помочь ей. Как я понял, она ваша жена.
— В некотором роде. Но в любом случае, друг, это не ваше дело. — Тон его остается довольно любезным. — Там ее подружки, да и к тому же с ней ничего серьезного не случилось. Во всем сама виновата. Вечно она обо все спотыкается.
— А почему она отправилась за продуктами в такой поздний час? — Перед лицом подобной бесчувственности вопрос мистера Кисса кажется совершенно риторическим.
— Не ваше дело! — Пожимает плечами Билли Ферлинг. — Забыла их в пабе, понятно?
— Вы должны были принести их домой? — Мистер Кисс чувствует, что наконец понял весь жалкий сценарий происшедшего. — И она пришла забрать покупки?
— Я уже сказал: не ваше дело! А теперь отвали! Это моя жена, так что хорош лезть куда не просят! — Говорит Ферлинг умиротворяющим тоном, стараясь не глядеть в лицо мистеру Киссу. Он облизывает губы, боясь повернуться, пока не уверится в том, что на него не нападут сзади. — Она просто упала. Если бы сильно расшиблась, то другое дело. Но ведь это не так.
— Откуда ты знаешь, черт побери! Если бы у тебя была хоть капля сочувствия… — Мистер Кисс замолкает, осознавая всю нелепость подобного воззвания.
— Я сам видел, что случилось! Те парни не соврали. Я уже сказал им, что они ни в чем не виноваты. Сказал еще до того, как-ты появился. Так что проваливайте, мистер, подобру-поздорову! И будьте добры, держитесь подальше от чужих дел. Слышите? — В его тоне уже чувствуется агрессия.
Поскольку мистер Кисс молчит, Билли Ферлинг решает, что победил, и вновь начинает спускаться по лестнице.
— Стой! — вдруг говорит мистер Кисс решительно. — Вернись, Ферлинг! Сделай для нее все, что можешь. Иначе будет непорядочно. — Как бы ему хотелось, чтобы до этого человека дошла справедливость его слов!
— Что? — Ферлинг искренне удивлен. Черты его лица сморщиваются, когда он передразнивает мистера Кисса. — Иначе будет непорядочно? Да за кого вы меня принимаете, мистер? За Дугласа Фербенкса, что ли?
Звуки грома эхом отдаются под сводами Виадука. Вот точно так же много лет назад Джозеф Кисс слушал здесь звук падающих бомб. Ливень льет сплошной стеной, почти заглушая громовые раскаты, а сверкающие молнии на миг освещают улицу голубым светом. Билли Ферлинг смотрит на мистера Кисса, уже сожалея о том, что сказал.
— Послушайте. Я не собирался вас сердить, мистер. Может быть, я и вернусь туда, когда покончу со своим поручением. Идет?
Мистера Кисса нельзя назвать опытным кулачным бойцом, поэтому его следующее действие выглядит непреднамеренным. Его сжатый кулак едва ли не случайно попадает в правый глаз Билли Ферлинга. Зашатавшись, Ферлинг отступает спиной к перилам.
— Эй, ты, кончай! А то позову копов. Я ведь сказал, что со всем разберусь! — кричит он испуганно. — Я бывший солдат!
Неожиданно для себя мистер Кисс видит, как его левый кулак бьет Ферлинга по носу, и чувствует, как от удара смещается хрящ. За ним следует правый кулак, и тогда ухмылка сходит с лица Ферлинга, и, шатаясь, тот преодолевает несколько оставшихся ступенек и оказывается под Виадуком. В свете фонаря видно, что лицо его залито кровью, почти как у его жены. Он совершенно сбит с толку.
— Ты что, спятил? У меня нога больная!
Мистер Кисс рычит что то нечленораздельное, и его голос кажется эхом громовых раскатов. Ферлинг пускается бегом в сторону Ладгейт-Сёркус, но мистер Кисс настигает его и бьет в спину, а потом в ухо.
— К аристократам своим доебывайся! — загадочно вопит Билли Ферлинг.
Мистер Кисс пинает его по ноге, и Ферлинг падает на мокрые камни и то ли на самом деле теряет сознание, то ли притворяется. В насквозь промокшем от пота и дождя светлом костюме, мистер Кисс стоит над ним, все еще не разжимая кулаков, фырча и задыхаясь, как вошедший в раж бульдог.
— Ублюдок! Свинья! — Может быть, впервые в своей жизни он испытывает нехватку слов. — Подлый, подлый негодяй!
Он плачет, и тут появляется Старушка Нонни в желтой велосипедной куртке, защищающей ее пышный наряд. Она дергает его за рукав.
— Мистер Кисс. Хватит с него. Больше не надо, мистер Кисс. Хватит. Оставьте его в покое, мистер Кисс, — говорит она так, словно обращается к Лулу.
Гром гремит все громче, а шум дождя доносится откуда-то издалека. Голос Старушки Нонни высокий и властный, как ветер.
Все еще тяжело дыша, Джозеф Кисс думает: а почему это у лондонских женщин голоса с возрастом становятся резче? Голос Нон, например, часто напоминает ему крик птицы. Он вспоминает, что она живет где-то наверху, на одной из тех улиц за Смитфилдом, что уцелели во время бомбежек и история которых уходит далеко во времена, предшествовавшие Большому пожару.
— Ну же! — говорит она более сурово. — Ну же, мистер Кисс! Вы ведь знаете, что с вами сделают, если обнаружат вас здесь!
Он решает, что, когда его в следующий раз выпустят из психушки, не важно, какой именно, он отправится в Голландию и навестит свою семью. Интересно посмотреть, как полицейский превратился в писателя.
Полагаю, она заслуживает этого успеха. Распластанный на земле Билли Ферлинг зашевелился. У него сломан зуб и губа распухла.
— Псих проклятый!
— Совершенно верно, — говорит Джозеф Кисс почти добродушно, хотя гнев его до конца не иссяк. — Я псих с Флит-стрит. Хочешь еще? — Он наблюдает, как Билли Ферлинг поднимается на ноги и быстро уходит в дождь, в темноту пустынных улиц.
— Пойдемте, мистер Кисс! — Старушка Нонни берет его за руку, которая теперь выглядит такой же исцарапанной, как рука Евы. — Не стоит терять свободу раньше, чем вы сами того захотите. Согласны?
— Этот мужлан — бессовестное животное! — Неожиданно его сотрясают ужасные рыдания.
— Да все они такие, милый. Пошли-ка. Я знаю одно местечко, где и в это время можно найти что выпить. — Старушка Нон обнимает его. — Мистер Кисс, дорогой вы мой.
Гроза еще не прошла. Кажется, что она вечно будет бушевать над Холборнским виадуком. Он глядит на изящные очертания моста, этого символа своих надежд. В желтом свете фонаря видно, как дождь льет ровно, горизонтальными струями. Ветра нет. Она разворачивает его, и он послушно следует за ней. Частые молнии освещают Сити, собор Святого Павла, Олд-Бейли и полдюжину церквей, а также развалины, оставшиеся со времен войны, до сих пор почему-то не восстановленные дома. Мистер Кисс продолжает плакать, сжимая в своей ладони крохотную ручку Нонни.
— Все это не должно вас так удивлять. — Старушка Нонни тащит его в темноте по заплесневевшим кирпичам и бетонным обломкам, по прибитой дождем сорной траве. — Наверняка вам доводилось видеть всяких подлецов больше чем нужно, мистер Кисс.
Запах дождя на руинах помогает ему собраться. На несколько секунд он останавливается, чтобы вдохнуть ночную прохладу и сориентироваться в пространстве. Он делает глубокий вдох.
— Думаю, так и есть, дорогая. Но они уязвляют мое чувство справедливости, понимаете? — Вопреки обыкновению он чувствует себя на этой территории, сотни раз обхоженной им вдоль и поперек во время войны, как в совершенно незнакомом месте.
— В этом старом городе удивительно мало справедливости, мистер Кисс. Кроме той, которую мы проявляем сами.
Ему кажется, что гром сотрясает половину всего Лондона, что дома кренятся и грозят упасть. Старушка Нонни хихикает:
— Вперед, дорогой. Почти пришли.
Она кивает на слабый свет газового фонаря, прикрытого так, чтобы привлекать как можно меньше внимания. И вновь Джозеф Кисс озадачен тем, что не помнит этого проулка, впрочем, напоминающего многие из тех, где он бывал до войны. В свете фонаря видно, что дождь, как река, падает с неба на покрашенную в стародавние времена вывеску, изображающую грубой формы голову с ухмыляющимся окровавленным ртом, выпуклыми глазами, короной из веток, торчащей из спутанных волос.
«Голова старого брана». Маммери писал об этом месте. Он рад тому, что мир вокруг по-прежнему реален.
— Это старейший лондонский паб.
— Даже мистер Маммери всего не знает.
Старушка Нон толкает узкую дверь, раздается скрип. А потом происходит колоссальный взрыв. Гром и молнии, собравшиеся над Виадуком, создают впечатление, что весь город взлетел на воздух. Пораженные, два ветерана оглядываются назад.
— А теперь то, что я называю «сюрприз»! — говорит Нон, присвистывая. — Тут вас помнят. Вы спасли их в сорок первом.
Гнев покинул мистера Кисса, оставив в его сердце лишь ненависть к самому себе. Промокший до нитки, стоит он у входа в паб «Голова старого брана» и чувствует себя совершенно униженным.
Нонни обнимает его, в ее старых глазах кроется сочувствие.
— Вы сделали все, что могли, мистер Кисс. Вы всегда делаете все, что можете. Но мир не становится лучше от одного усилия воли. Не так ли? Вы должны быть благодарны за то, что почти всегда следовали своим собственным путем. Некоторые из нас привыкли к тому, что у них никогда не будет такой возможности. Некоторые из нас знают, что мы никогда не сможем изменить правила.
Мистер Кисс берет себя в руки.
— Но мы можем попытаться, моя дорогая Нонни.
Его вздернули в жаркий погожий день, Он висел и отбрасывал жуткую тень, И прохожий, под виселицей проходя, Наступил на нее, а он как закричал: «Эй-эй-эй! Что ты ходишь по тени моей!»
И своей прежней походкой он направляется к покрытой пятнами дубовой стойке и требует у растерянного бармена две порции лучшего портера.
Часть шестая
Горожане уходят
Сосредоточенно в молчанье и работе
День проходил за днем, и солнце за окном
Я замечала утром или в полдень…
Когда оно, пробившись сквозь туман,
Вдруг озаряло крыши или трубы.
Но часто он стоял такой стеной,
Что солнце сквозь него не пробивалось.
И все вокруг тонуло в серой мгле.
Дома, мосты, соборы, переулки.
Как будто губкой мокрою в руке.
Стирал изображение художник.
И Лондон из виду беззвучно пропадал.
Поэтам ведомы такие озаренья…
Особенно когда я на мгновенье
Бросала взгляд на Лондон, перед тем,
Как город, словно войско фараона,
Тонул в ночной холодной темноте,
И замечала, как растет во мне
Предчувствием уверенность в победе…
Элизабет Баррет Браунинг из «Авроры Лей» (1856)
Джозеф Кисс
Когда миссис Газали впервые оказалась в его постели в квартирке на Флит-стрит, мистер Кисс признался ей, что его телепатические способности ограничиваются Лондоном:
— Не могу читать чужие мысли в провинции. А ведь там, возможно, я был бы куда более популярен.
Наслаждаясь его гостеприимством и откровенностью, Мэри повернулась к окну, за которым кружили белые снежинки, и, чтобы согреться, прижалась к его телу.
— Да, со мной почти то же самое. Было бы не плохо уехать отсюда. Ты не думал об этом?
Он вдыхает слабый аромат роз.
— Всерьез — нет.
В воскресный день Джонсон-Корт и прилегающие к нему улицы были почти пустынны, если не считать немногочисленных скворцов и воробьев. Три голубя сели на наружный подоконник. Оконное стекло так исказило силуэты, что их вполне можно было принять за воронов.
После того как этой осенью Маммери утонул, они неожиданно для себя стали проводить больше времени вместе, как будто живой он мешал им соединиться. У него начали трястись руки — симптом обычный при длительном приеме психиатрических лекарств, однако Маммери считал, что страдает какой-то формой болезни Паркинсона, и собирался бороться с ней по своей системе. Если бы он прекратил прием таблеток, то, возможно, ему удалось бы избавиться от симптомов, но врачи настаивали на том, чтобы он продолжал принимать лекарства. Однажды он поскользнулся на бечевнике по пути к дому сестер Скараманга с их приемным ребенком. Один из свидетелей на допросе показал, что Маммери крикнул ему, что помощи не требуется, что он просто плавает, но его движения становились все более судорожными, и поэтому свидетель, местный парикмахер, встревожился и все-таки прыгнул в воду, но спасти его не успел. Мамери уже утонул. Водолаз в конце концов нашел его: он застрял в колючей проволоке, брошенной в канал после закрытия газгольдеров.
— Что, если мы поженимся после Рождества? — Мэри потянула за край одеяла и подоткнула под себя. — Тридцатого декабря я праздную свой день рождения. — Он улыбнулся, почувствовав на своем плече ее поцелуй.
— Свадьба зимой! Что может быть чудесней? Ты хочешь, чтобы мы поселились в Палгрейв-Мэншнз?
— Там мои коты. Сиамцы любят компанию, но я уверена, неплохо перенесут путешествие.
— Тогда давай сохраним все наши дома. Хорошо иметь возможность выбора. Если только ты не решила куда-нибудь переехать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— Что-то не так, приятель? — мягко спрашивает он.
— Ева сильно пострадала. Вам надо вернуться помочь ей. Как я понял, она ваша жена.
— В некотором роде. Но в любом случае, друг, это не ваше дело. — Тон его остается довольно любезным. — Там ее подружки, да и к тому же с ней ничего серьезного не случилось. Во всем сама виновата. Вечно она обо все спотыкается.
— А почему она отправилась за продуктами в такой поздний час? — Перед лицом подобной бесчувственности вопрос мистера Кисса кажется совершенно риторическим.
— Не ваше дело! — Пожимает плечами Билли Ферлинг. — Забыла их в пабе, понятно?
— Вы должны были принести их домой? — Мистер Кисс чувствует, что наконец понял весь жалкий сценарий происшедшего. — И она пришла забрать покупки?
— Я уже сказал: не ваше дело! А теперь отвали! Это моя жена, так что хорош лезть куда не просят! — Говорит Ферлинг умиротворяющим тоном, стараясь не глядеть в лицо мистеру Киссу. Он облизывает губы, боясь повернуться, пока не уверится в том, что на него не нападут сзади. — Она просто упала. Если бы сильно расшиблась, то другое дело. Но ведь это не так.
— Откуда ты знаешь, черт побери! Если бы у тебя была хоть капля сочувствия… — Мистер Кисс замолкает, осознавая всю нелепость подобного воззвания.
— Я сам видел, что случилось! Те парни не соврали. Я уже сказал им, что они ни в чем не виноваты. Сказал еще до того, как-ты появился. Так что проваливайте, мистер, подобру-поздорову! И будьте добры, держитесь подальше от чужих дел. Слышите? — В его тоне уже чувствуется агрессия.
Поскольку мистер Кисс молчит, Билли Ферлинг решает, что победил, и вновь начинает спускаться по лестнице.
— Стой! — вдруг говорит мистер Кисс решительно. — Вернись, Ферлинг! Сделай для нее все, что можешь. Иначе будет непорядочно. — Как бы ему хотелось, чтобы до этого человека дошла справедливость его слов!
— Что? — Ферлинг искренне удивлен. Черты его лица сморщиваются, когда он передразнивает мистера Кисса. — Иначе будет непорядочно? Да за кого вы меня принимаете, мистер? За Дугласа Фербенкса, что ли?
Звуки грома эхом отдаются под сводами Виадука. Вот точно так же много лет назад Джозеф Кисс слушал здесь звук падающих бомб. Ливень льет сплошной стеной, почти заглушая громовые раскаты, а сверкающие молнии на миг освещают улицу голубым светом. Билли Ферлинг смотрит на мистера Кисса, уже сожалея о том, что сказал.
— Послушайте. Я не собирался вас сердить, мистер. Может быть, я и вернусь туда, когда покончу со своим поручением. Идет?
Мистера Кисса нельзя назвать опытным кулачным бойцом, поэтому его следующее действие выглядит непреднамеренным. Его сжатый кулак едва ли не случайно попадает в правый глаз Билли Ферлинга. Зашатавшись, Ферлинг отступает спиной к перилам.
— Эй, ты, кончай! А то позову копов. Я ведь сказал, что со всем разберусь! — кричит он испуганно. — Я бывший солдат!
Неожиданно для себя мистер Кисс видит, как его левый кулак бьет Ферлинга по носу, и чувствует, как от удара смещается хрящ. За ним следует правый кулак, и тогда ухмылка сходит с лица Ферлинга, и, шатаясь, тот преодолевает несколько оставшихся ступенек и оказывается под Виадуком. В свете фонаря видно, что лицо его залито кровью, почти как у его жены. Он совершенно сбит с толку.
— Ты что, спятил? У меня нога больная!
Мистер Кисс рычит что то нечленораздельное, и его голос кажется эхом громовых раскатов. Ферлинг пускается бегом в сторону Ладгейт-Сёркус, но мистер Кисс настигает его и бьет в спину, а потом в ухо.
— К аристократам своим доебывайся! — загадочно вопит Билли Ферлинг.
Мистер Кисс пинает его по ноге, и Ферлинг падает на мокрые камни и то ли на самом деле теряет сознание, то ли притворяется. В насквозь промокшем от пота и дождя светлом костюме, мистер Кисс стоит над ним, все еще не разжимая кулаков, фырча и задыхаясь, как вошедший в раж бульдог.
— Ублюдок! Свинья! — Может быть, впервые в своей жизни он испытывает нехватку слов. — Подлый, подлый негодяй!
Он плачет, и тут появляется Старушка Нонни в желтой велосипедной куртке, защищающей ее пышный наряд. Она дергает его за рукав.
— Мистер Кисс. Хватит с него. Больше не надо, мистер Кисс. Хватит. Оставьте его в покое, мистер Кисс, — говорит она так, словно обращается к Лулу.
Гром гремит все громче, а шум дождя доносится откуда-то издалека. Голос Старушки Нонни высокий и властный, как ветер.
Все еще тяжело дыша, Джозеф Кисс думает: а почему это у лондонских женщин голоса с возрастом становятся резче? Голос Нон, например, часто напоминает ему крик птицы. Он вспоминает, что она живет где-то наверху, на одной из тех улиц за Смитфилдом, что уцелели во время бомбежек и история которых уходит далеко во времена, предшествовавшие Большому пожару.
— Ну же! — говорит она более сурово. — Ну же, мистер Кисс! Вы ведь знаете, что с вами сделают, если обнаружат вас здесь!
Он решает, что, когда его в следующий раз выпустят из психушки, не важно, какой именно, он отправится в Голландию и навестит свою семью. Интересно посмотреть, как полицейский превратился в писателя.
Полагаю, она заслуживает этого успеха. Распластанный на земле Билли Ферлинг зашевелился. У него сломан зуб и губа распухла.
— Псих проклятый!
— Совершенно верно, — говорит Джозеф Кисс почти добродушно, хотя гнев его до конца не иссяк. — Я псих с Флит-стрит. Хочешь еще? — Он наблюдает, как Билли Ферлинг поднимается на ноги и быстро уходит в дождь, в темноту пустынных улиц.
— Пойдемте, мистер Кисс! — Старушка Нонни берет его за руку, которая теперь выглядит такой же исцарапанной, как рука Евы. — Не стоит терять свободу раньше, чем вы сами того захотите. Согласны?
— Этот мужлан — бессовестное животное! — Неожиданно его сотрясают ужасные рыдания.
— Да все они такие, милый. Пошли-ка. Я знаю одно местечко, где и в это время можно найти что выпить. — Старушка Нон обнимает его. — Мистер Кисс, дорогой вы мой.
Гроза еще не прошла. Кажется, что она вечно будет бушевать над Холборнским виадуком. Он глядит на изящные очертания моста, этого символа своих надежд. В желтом свете фонаря видно, как дождь льет ровно, горизонтальными струями. Ветра нет. Она разворачивает его, и он послушно следует за ней. Частые молнии освещают Сити, собор Святого Павла, Олд-Бейли и полдюжину церквей, а также развалины, оставшиеся со времен войны, до сих пор почему-то не восстановленные дома. Мистер Кисс продолжает плакать, сжимая в своей ладони крохотную ручку Нонни.
— Все это не должно вас так удивлять. — Старушка Нонни тащит его в темноте по заплесневевшим кирпичам и бетонным обломкам, по прибитой дождем сорной траве. — Наверняка вам доводилось видеть всяких подлецов больше чем нужно, мистер Кисс.
Запах дождя на руинах помогает ему собраться. На несколько секунд он останавливается, чтобы вдохнуть ночную прохладу и сориентироваться в пространстве. Он делает глубокий вдох.
— Думаю, так и есть, дорогая. Но они уязвляют мое чувство справедливости, понимаете? — Вопреки обыкновению он чувствует себя на этой территории, сотни раз обхоженной им вдоль и поперек во время войны, как в совершенно незнакомом месте.
— В этом старом городе удивительно мало справедливости, мистер Кисс. Кроме той, которую мы проявляем сами.
Ему кажется, что гром сотрясает половину всего Лондона, что дома кренятся и грозят упасть. Старушка Нонни хихикает:
— Вперед, дорогой. Почти пришли.
Она кивает на слабый свет газового фонаря, прикрытого так, чтобы привлекать как можно меньше внимания. И вновь Джозеф Кисс озадачен тем, что не помнит этого проулка, впрочем, напоминающего многие из тех, где он бывал до войны. В свете фонаря видно, что дождь, как река, падает с неба на покрашенную в стародавние времена вывеску, изображающую грубой формы голову с ухмыляющимся окровавленным ртом, выпуклыми глазами, короной из веток, торчащей из спутанных волос.
«Голова старого брана». Маммери писал об этом месте. Он рад тому, что мир вокруг по-прежнему реален.
— Это старейший лондонский паб.
— Даже мистер Маммери всего не знает.
Старушка Нон толкает узкую дверь, раздается скрип. А потом происходит колоссальный взрыв. Гром и молнии, собравшиеся над Виадуком, создают впечатление, что весь город взлетел на воздух. Пораженные, два ветерана оглядываются назад.
— А теперь то, что я называю «сюрприз»! — говорит Нон, присвистывая. — Тут вас помнят. Вы спасли их в сорок первом.
Гнев покинул мистера Кисса, оставив в его сердце лишь ненависть к самому себе. Промокший до нитки, стоит он у входа в паб «Голова старого брана» и чувствует себя совершенно униженным.
Нонни обнимает его, в ее старых глазах кроется сочувствие.
— Вы сделали все, что могли, мистер Кисс. Вы всегда делаете все, что можете. Но мир не становится лучше от одного усилия воли. Не так ли? Вы должны быть благодарны за то, что почти всегда следовали своим собственным путем. Некоторые из нас привыкли к тому, что у них никогда не будет такой возможности. Некоторые из нас знают, что мы никогда не сможем изменить правила.
Мистер Кисс берет себя в руки.
— Но мы можем попытаться, моя дорогая Нонни.
Его вздернули в жаркий погожий день, Он висел и отбрасывал жуткую тень, И прохожий, под виселицей проходя, Наступил на нее, а он как закричал: «Эй-эй-эй! Что ты ходишь по тени моей!»
И своей прежней походкой он направляется к покрытой пятнами дубовой стойке и требует у растерянного бармена две порции лучшего портера.
Часть шестая
Горожане уходят
Сосредоточенно в молчанье и работе
День проходил за днем, и солнце за окном
Я замечала утром или в полдень…
Когда оно, пробившись сквозь туман,
Вдруг озаряло крыши или трубы.
Но часто он стоял такой стеной,
Что солнце сквозь него не пробивалось.
И все вокруг тонуло в серой мгле.
Дома, мосты, соборы, переулки.
Как будто губкой мокрою в руке.
Стирал изображение художник.
И Лондон из виду беззвучно пропадал.
Поэтам ведомы такие озаренья…
Особенно когда я на мгновенье
Бросала взгляд на Лондон, перед тем,
Как город, словно войско фараона,
Тонул в ночной холодной темноте,
И замечала, как растет во мне
Предчувствием уверенность в победе…
Элизабет Баррет Браунинг из «Авроры Лей» (1856)
Джозеф Кисс
Когда миссис Газали впервые оказалась в его постели в квартирке на Флит-стрит, мистер Кисс признался ей, что его телепатические способности ограничиваются Лондоном:
— Не могу читать чужие мысли в провинции. А ведь там, возможно, я был бы куда более популярен.
Наслаждаясь его гостеприимством и откровенностью, Мэри повернулась к окну, за которым кружили белые снежинки, и, чтобы согреться, прижалась к его телу.
— Да, со мной почти то же самое. Было бы не плохо уехать отсюда. Ты не думал об этом?
Он вдыхает слабый аромат роз.
— Всерьез — нет.
В воскресный день Джонсон-Корт и прилегающие к нему улицы были почти пустынны, если не считать немногочисленных скворцов и воробьев. Три голубя сели на наружный подоконник. Оконное стекло так исказило силуэты, что их вполне можно было принять за воронов.
После того как этой осенью Маммери утонул, они неожиданно для себя стали проводить больше времени вместе, как будто живой он мешал им соединиться. У него начали трястись руки — симптом обычный при длительном приеме психиатрических лекарств, однако Маммери считал, что страдает какой-то формой болезни Паркинсона, и собирался бороться с ней по своей системе. Если бы он прекратил прием таблеток, то, возможно, ему удалось бы избавиться от симптомов, но врачи настаивали на том, чтобы он продолжал принимать лекарства. Однажды он поскользнулся на бечевнике по пути к дому сестер Скараманга с их приемным ребенком. Один из свидетелей на допросе показал, что Маммери крикнул ему, что помощи не требуется, что он просто плавает, но его движения становились все более судорожными, и поэтому свидетель, местный парикмахер, встревожился и все-таки прыгнул в воду, но спасти его не успел. Мамери уже утонул. Водолаз в конце концов нашел его: он застрял в колючей проволоке, брошенной в канал после закрытия газгольдеров.
— Что, если мы поженимся после Рождества? — Мэри потянула за край одеяла и подоткнула под себя. — Тридцатого декабря я праздную свой день рождения. — Он улыбнулся, почувствовав на своем плече ее поцелуй.
— Свадьба зимой! Что может быть чудесней? Ты хочешь, чтобы мы поселились в Палгрейв-Мэншнз?
— Там мои коты. Сиамцы любят компанию, но я уверена, неплохо перенесут путешествие.
— Тогда давай сохраним все наши дома. Хорошо иметь возможность выбора. Если только ты не решила куда-нибудь переехать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84