А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Мэри подумала, что такая атмосфера бывает, наверное, на похоронах тех, кто умирает от СПИДа, и, возможно, то же самое испытывали люди, когда их любимые умирали во время Большой чумы. Это напомнило ей о том, что, как она узнала совсем недавно, Большой лондонский пожар не имел никакого отношения к прекращению чумной эпидемии и что чума сама изжила себя одновременно во всех городах Европы, и ее исчезновение остается такой же тайной, как причина Пожара. Она вспомнила, что в начале Блица некоторые говорили — хорошо, мол, что бомбы падают в трущобы Ист-Энда, ведь после войны это позволит застроить те кварталы чудесными новыми домами со всеми современными удобствами. Но даже Ист-Энд не так пострадал от новой застройки, как Тауэр-Хамлитс, Харингджи, Фулем и Килбурн, где бетонные многоэтажки выглядели более удручающе, чем те трущобы, на месте которых они возникли. На улицах, где Мэри выросла, можно было наслаждаться чувством свободы, исходившим сверху, с неба, и снизу, от земли; к тому же всегда можно было заметить приближение домовладельца. Но жителей многоэтажных башен, над головами которых всегда чьи-то ноги, а под ногами — чьи-то головы и почти любая деятельность которых по дому требует санкции жилищного комитета, можно было только пожалеть. Лондон возник на глинистых почвах и поэтому развивался вширь. Лондонцы не были готовы к «вертикальному» образу жизни, и пройдет много лет, прежде чем они к этому привыкнут.
Сейчас эти ульи переполняло несчастье. Ей был знаком общий стон, тысячи сливающихся жалоб, тупая боль тех, кому не на что надеяться во времена, когда демократическое будущее оборачивается размежеванием горожан на два класса, между которыми лежит непреодолимая пропасть беззаконной жестокости и жестокой законной власти. Население оказалось расколотым, почти как в феодальные времена. Мэри осталась одной из немногих жителей Гарденз, принадлежащей к нижним слоям среднего класса. Большинство других квартир уже давно выкуплены или арендовавшие их жильцы выселены за неуплату. На их месте появились девицы, которые визгливо орали друг на друга. Иногда их сопровождали наглые, дурно воспитанные молодые люди, чью малосимпатичную внешность не красили их дорогие костюмы. Ко всем они обращались с хвастливой грубостью, которая, как предполагала Мэри, полностью вытеснила остатки ума.
В том, что происходит сейчас, Мэри не видела положительных перемен и вполне разделяла мнение Джозефа о людях, с жуткой откровенностью посылающих на панель своих матерей, становясь при этом сводниками и сводницами. О людях, являющихся тем, чем так хотели стать Джон и Рини Фоксы, потому что их класс в конце концов проиграл. Рини сидела теперь в Холлоуэе, отбывая двухлетний срок за какие-то махинации, а ее брат, говорят, уехал в Дублин и там под чужим именем устроился барменом. Что случилось с Горацием, не знал никто.
Томми Ми продает право первородства, которое не принадлежит ему и которое он, следовательно, не может продать, написал Дэвид Маммери в своих мемуарах. Этих сбивчивых записках — частично воспоминаниях, дневниковых записях, частично эссе, которые заполняли семнадцать тетрадей в кожаном переплете. Он поместил в них также старые театральные билеты, программки, ресторанные меню, винные карты, напоминавшие о том, что у него в жизни было не много счастливых моментов, так что ему захотелось сделать все возможное, чтобы их увековечить. Дэвид писал, что людей не слишком волнует, продаст ли правительство нефтяные и газовые запасы или автомобильные компании американским покупателям. Что волнует их на самом деле, так это распродажа всего, что является их чувством самоопределения. Какой слабый суррогат — национализм! Это процесс, похожий на то, что происходило с рабами, увезенными из своих стран. Они становились тупыми и равнодушными, потому что у них больше не было будущего. Тогда рабовладельцы начинали показывать на них пальцем и говорить: «Взгляните, они не намного лучше скота. У них нет честолюбия и инициативы. Они едва умеют говорить. На что они годятся?» Она подумала, что для того, кто прошел через Страну грез, этот вопрос уже решен.
мадам Перл гадает на картах Таро и по ладони медиум целителъница советчица превосходная падающий феникс голоса в городе Джейн в Калифорнии назовем это амебной эстетикой
Джозеф сказал как-то, что только чудо может изменить ситуацию к лучшему. Чарли поднимается со своего места у плиты и тоже прыгает к ней на колени, где уже лежит его приятель. Мэри вспоминает, как Старушка Нонни стояла в пабе рядом с Джозефом и ее яркая маленькая фигурка была похожа на красивый кустик, цветущий в тени огромного монумента. Пока Джозеф стенал по поводу перемен, Нонни безмолвствовала и лишь один раз подмигнула Мэри. Но потом, когда Джозеф замолчал, чтобы откусить кусок пирога, Нонни сказала:
— Вы просто больше их любите этот город, вот и все. Все на свете кажется лучше или хуже в зависимости от точки зрения. Для кого-то Лондон — все, для кого-то — ничего. Я это и раньше видела, и эти мечты и эти кошмары. А в будущем будет лучше.
— Так вы верите в чудеса, Нонни?
На его ироничный вопрос она предпочла ответить невинным тоном:
— В небольшие чудеса — верю.
Как обычно, Мэри нравилось слушать этот своеобразный обмен мнениями. Старушка Нонни всегда умела охладить Джозефа в моменты, когда, глубоко подавленный, он становился невыносимо патетичен. Мэри с радостью отметила, что последнее время Джозеф впадал в патетику все реже и реже. В таких случаях Старушка Нонни любила демонстрировать Мэри свое умение обращаться с мужчинами.
— Будь у меня дочь, это была бы ты. Мэри удивилась:
— А я думала, что ты вырастила целую кучу детей, Нон.
— Вырастила, дорогая? Нет. Может быть, у меня и были дети, да что-то не припомню. У меня ведь птичий инстинкт, милая. Я выпихиваю их из гнезда, как только они начинают летать. Лучше предоставлять людей самим себе, и тогда они лучше себя проявляют. Это не значит, впрочем, что я против исполнения обязанностей. Ты правильно поступила, милая, что пролежала во сне до тех пор, пока твоя малышка не смогла сама о себе позаботиться.
Мэри Газали не уверена, что согласна со Старушкой Нонни, но ведь Нонни и сама с собой часто бывает не согласна, а поэтому всегда говорит Мэри, чтобы та ее не слушала.
— Я ведь не в своем уме. Признана ненормальной. Чокнутой, так сказать. Круглой идиоткой, как говорили американцы во время войны. У меня не все дома. И крыша съехала. Уже много лет, как я впала в маразм. И вам любой скажет, что я рехнулась. А ведь это как взглянуть. Старушка Нон сумасшедшая, но она ни на что не жалуется. Сама вспомни, сколько интересных людей встретила ты в психушке. — С доброй улыбкой посмотрела она на Мэри. — Пока не начнешь принимать себя всерьез, дорогая, быть сумасшедшим очень неплохо.
К недовольству котов, Мэри встает, чтобы раздуть огонь. Начинается последняя часть Элгара. Она протягивает руку к эмалированному ведру и подбрасывает в печь немного кокса. На какое-то мгновение мерцающее красное пламя становится голубым, потом приобретает цвет меди. В памяти Мэри всплывает Патрик. Он ведет ее с малышкой вниз, в Морри-соновское убежище. Оно слишком тесно, и там нет места для Патрика. «В любом случае, — успокаивает он ее, улыбаясь, — жизнь прекрасна». Он рассказывал ей, что ему удалось уже несколько раз избежать смерти, и когда бомбы начали падать, она не сразу поверила, что самолеты движутся в их направлении. Даже когда услышала гул «юнкерсов» и грохот взрывов в отдалении, она все еще видела во сне, как с треском разверзается земля, из которой поднимаются рыцари с мечами в руках, готовые сразиться с вражескими самолетами. А потом звук раздался прямо над головой, и бомба упала. Она слышала, как бомба пробила крышу, видела, как с потолка на стол посыпалась штукатурка, и почувствовала взрыв. У нее перехватило дыхание. Прижав Хелен к себе, она заметила, что обе они покрыты пылью. Дом вокруг ходил ходуном. Потом опять раздался взрыв, возможно от второй бомбы, и стены начали проваливаться внутрь, а кругом уже бушевал огонь, распустившийся розовым, желтым и красным, как гигантская роза, так что сначала она даже подумала, что это газ, а не настоящее пламя, но потом со всех сторон раздалось рычание, и она поползла из укрытия, потому что обломки дома барабанили по его стальной крыше и одна из стен уже обвалилась. Воспоминания путаются. Вскоре после этого пришла Оливия, похожая на райскую птичку в своей вышитой накидке с капюшоном. Хотя это могла быть и Мерль Оберон, ведь Мэри поначалу путала сестер. Вступив в Страну грез, Мэри забыла о дочке, но она знала, что Оливия де Хэвиленд и Мерль Оберон спасли их обеих — ее, и Хелен. Теперь она была уверена в том, что это были не сами актрисы, а существа, лишь принявшие их вид. Эти существа могли жить в огне, как те солнечные жители, что иногда появляются в Сохо. Обретя прежнее спокойствие, она улыбается, глядя на языки пламени в печке, которые теперь словно пляшут, чтобы развеселить ее.
Проходит немного времени, и у входной двери звенит звонок. Тихо напевая, она торопится навстречу своему возлюбленному.
Дэвид Маммери
Я всегда, писал Маммери, буду любить троих людей — моего дядю Джима, моего друга Джозефа Кисса и Мэри Газали. Мои чувства к матери остаются двойственными, а к отцу я и вовсе не испытываю никаких чувств. Бен Френч всегда был мне хорошим другом, и я сохраняю добрые воспоминания о Льюисе Гриффине, который часто оказывал мне помощь. Что касается моих подружек, то хотя и не могу назвать их своими возлюбленными, все они были ко мне добры. Некоторое время назад я понял, насколько трудно человеку моего типа жить иначе как в полном одиночестве, и к настоящему времени я совершенно примирился с этим и не особенно печалюсь, вероятно, потому, что не верю в хорошее расположение ко мне большинства людей и обращаю внимание только на тех, чье участие мне кажется бескорыстным или нейтральным. Честно говоря, я надеялся найти в Клинике больше ответов к разгадке всего этого, но меня постигло разочарование. Я часто думаю о том, как сложилась бы моя жизнь, если бы я не согласился на лечение у психиатров или если бы не вбил в голову, что должен решить Суэцкий кризис.
Мой дядя Джим говорил мне, что возражал против того, чтобы меня поместили в лечебницу. Но когда в газетах появились заметки об этом инциденте, на него оказали давление, и унего не оставалось выбора, особенно с учетом того, что моя мать в это время переживала нервный срыв и сама проходила лечение. Он не имел возможности ухаживать за мной, а мои тетушки были заняты своими собственными детьми, хотя какое-то время мне пришлось жить и у них. Когда я был совсем юн, моя любимая двоюродная сестра умерла от полиомиелита, а к двоюродным братьям я был, в общем-то, равнодушен. Думаю, я любил ее, потому что она мне часто снится, и я всегда вспоминаю о ней с теплотой. Последние годы жизни она провела в больничной палате, и вскоре после ее смерти мне стали сниться очень явственные сны со сложными приключениями, в которых я спасал ее от зеленых марсиан Барсума, от викингов, апачей и корсаров. Возможно, эта утрата стала причиной моего нежелания связывать себя с любой другой женщиной. Была одна девица, на которой я думал жениться, наверное, потому, что она была моей первой любовью, а человек всегда чувствует, что первая любовь и есть, вероятно, истинная любовь.
Даже когда я лишился душевного равновесия, дядя Джим не стал относиться ко мне холодно, а, напротив, казалось, одобрял все мои фантазии точно так же, как в свое время понял все, что касалось Хопалонга Кэссиди и Даунинг-стрит. Именно он привил мне интерес к мифологии и легендам Лондона. Он любил рассказывать мне о Гоге и Магоге, Боудике, о легендарном основателе города Бруте, обо всех остальных героях и богах. Когда мы гуляли с ним по городу, он твердил об исторических слоях, лежащих под нашими ногами подобно геологическим отложениям, поскольку, в отличие от других старых городов, в Лондоне на поверхности осталось мало очевидных следов его прошлого. Практически весь Лондон эпохи Тюдоров был сожжен дотла, а Гитлер разбомбил то, что осталось. Старые реки были превращены в сточные трубы, а под современным асфальтом лежат целые храмы и цитадели. Согласно легенде, Боудика теперь покоится под десятой платформой станции «Кингз-Кросс», волшебная голова Брана лежит под кельтским погребальным холмом, на котором построен Парламент, Гог и Магог — великаны, правившие городом до 1200 г. до н. э., когда их завоевали троянцы, — рядом с Гилдхоллом, а сам король Луд, бывший некогда богом, может быть, лежит под фундаментом собора Святого Павла. Дядя Джим первым указал мне на то, что Лондон полон привидений. Их почти столько же, сколько жителей. К призрачному населению относится Нелл Гвинн — и Дин-стрит, где она жила, пахнет по ночам гардениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов