Неудивительно, что они ощущают духовную близость к землянам!
— И неудивительно, что МЫ ее не ощущаем! — рявкнул почтенный симбиари, выдавливая из пор новые потоки слизистой зелени. — Говорю вам, Земля — дело гиблое! — Мелодраматическим жестом он указал на экран. — Непосредственные участники данного конфликта останутся смертельными врагами по меньшей мере на протяжении трех поколений. Между нациями, столь подвижными в этническом плане, вспыхнут новые войны, которые приведут к глобальной катастрофе. Кропотливая просветительская работа Галактического Содружества пропала втуне. Нет, на Землю надо махнуть рукой, во всяком случае пока она не окажется на новом витке эволюционной спирали.
— Решение за Советом, а не за вами! — отрезал Рими. — Что дальше, Дока-Элу?
Устрашающего вида функционер сохранял почти полную неподвижность, лишь одно щупальце чуть подергивалось, выпуская изумрудные пузыри, исчезавшие в стерильных стыках между половиц. После недолгой паузы Дока Элу распахнул свои огромные мозговые резервуары, и все присутствующие увидели зал заседаний Высшего Совета, находящегося за четыре тысячи световых лет в туманности Ориона. За круглым столом расположился руководящий орган единого Галактического Содружества, уже принявший решение касательно земного Разума. Результаты голосования со скоростью мысли достигли рецепторов Дока-Элу.
— Полтроянская Амальгама проголосовала за сотрудничество с Землей, — сообщил он. — Крондаки, гии и симбиари сочли дальнейшее наблюдение нецелесообразным, причем большинство членов выступило за полный разрыв.
— Ну?! — воскликнул Адаластам. — Что я говорил?
— А как же музыка?! — сокрушался Нап-Нап. — Неужели мы позволим погибнуть творениям Сибелиуса, Шенберга, Дюка Эллингтона?!
Однако глава экспедиции еще не закончил свое сообщение.
— На вынесенное решение наложено вето Контрольным органом Лилмика.
— О святая истина и красота! — прошептал старейшина Ларихам. — Лилмик вмешался в такое пустячное дело? Невероятно!
Гии тряхнул пушистой головой. Его тестикулы вздрогнули и побагровели.
— Вето Лилмика! На моей памяти такого еще не случалось!
— Естественно. Ты и не можешь этого помнить, — сказал гермафродиту крондак. — Подобный прецедент имел место задолго до того, как твоя раса примкнула к Единству. И до того, как полтроянцы и симбиари научились пользоваться каменными орудиями и высекать огонь. Если быть точным, триста сорок две тысячи девятьсот шестьдесят два стандартных года тому назад.
В потрясенной тишине Дока-Элу сделал Адаластаму знак сменить образ на экране. Зрелище разрушенного города расширилось до панорамы всей Земли, обозреваемой с борта космического корабля. Озаренный солнцем бело-голубой шар сиял на фоне дымно-серебристой галактической равнины, словно лучистый агат.
— Более того, — продолжал Дока. — Лилмик рекомендует нам перейти от чистого наблюдения к этапу отдельных манифестаций. Необходимо ознакомить жителей Земли с концепцией межзвездного Сообщества. Данный этап займет тридцать лет и, возможно, станет преддверием будущего Вторжения.
Симбиари едва не поперхнулись собственной слизью. Полтроянская парочка дружно захлопала в ладоши.
Нап-Нап-Нанл стоически успокаивал возбужденные двуполые гениталии, пока не довел их до светло-вишневого цвета.
— Я так рад! — блаженно выдохнул он. — Земля поистине обворожительная планета. Статистически есть шанс, что люди образумятся. Это очень длительный, но отнюдь не безнадежный процесс…
Он простер шестипалую конечность и включил комнатную аудиосистему, настроенную на венское радио. Заключительные аккорды «Лунной сонаты» заполнили кабину слежения.
Невидимый экзотический корабль продолжал свою миссию, длившуюся уже шестьдесят тысяч лет.
3
ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА
Я родился в 1945 году в фабричном городке Берлине, на севере Нью-Гемпшира. Мы с братом-близнецом Донатьеном появились на свет 12 августа, через два дня после того, как Япония вступила в переговоры об окончании Второй мировой войны. Во время воскресной утренней мессы у нашей матери Адели начались схватки, однако со свойственным всему клану упрямством она и виду не подала, пока не отзвучали последние ноты последнего песнопения. Затем деверь Луи и его жена отвезли ее в больницу Св. Луки, где она разрешилась от бремени и умерла. Наш отец Жозеф за полгода до нашего рождения погиб в сражении у Окинавы.
В день нашего рождения ветер все еще носил по небу радиоактивные облака от бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, но к нашим мутациям это никакого отношения не имеет. Гены активных метапсихологов уже давно дремали и в нашей, и в других семьях. А вот ген бессмертия, видимо, уникален. Но так или иначе наши отличительные черты были признаны лишь по прошествии многих лет.
Пока же вполне здоровые малыши-сироты получили в наследство от матери нечто более вещественное: страховой полис и старые каминные часы. Нас взяли к себе дядя Луи и тетя Лорен, добавив тем самым к семье из шестерых детей два лишних рта. Луи Ремилард служил мастером на целлюлозно-бумажной фабрике, где трудились почти все мужчины нашего клана, а придет время — будем трудиться и мы с Доном. Луи был сильный, крепко сбитый мужик, правда, прихрамывал (одна нога от рождения короче другой), но это не мешало ему прилично зарабатывать и содержать старый двухэтажный дом на Второй улице. Мы занимали первый этаж, а дядя Ален и тетя Грейс со своим еще более многочисленным выводком ютились на втором. В доме всегда было весело, хотя и очень шумно. Мы с братом росли как самые обычные дети, дома говорили по-французски, а на улице, где франкоязычных детей было не так уж много, легко переходили на английский.
Фамильный Призрак, явившись мне впервые, тоже заговорил по-французски.
Это случилось в памятный день, когда мне исполнилось пять лет. Старший сын дяди Луи Жерар посадил нас — всю ребячью свору — в свой старый пикап и повез в лес по малину. Каждый взял с собой банку или лукошко. Малина в тот год плохо уродилась, и, отыскивая ягодные кусты, мы рассыпались по всему лесу. Нам с Доном наказали держаться поближе к четырнадцатилетней кузине Сесили, но эта серьезная и методичная особа обирала каждый куст до последней ягодки, а мы перескакивали с места на место в погоне за легкой добычей. Так и заблудились. Потеряли из виду не только Сесиль, но и друг друга. Я не на шутку перепугался: до сих пор мне еще не приходилось надолго разлучаться с братом. Всхлипывая, блуждал я по глухим тропинкам, но реветь в полный голос боялся: а ну как вечером не дадут к малине взбитых сливок!
Начинало темнеть. Я тихонько аукал, но никто не откликался. В конце концов я набрел на заросли ежевики, сплошь усыпанные черными блестящими ягодами. И там, хрумкая и чавкая, стоял огромный бурый медведь — метрах в десяти, не больше.
— Донни! Донни! — завопил я, бросил банку с малиной и пустился наутек.
Мне казалось, медведь гонится за мной, а он, как видно, и не думал.
Я несся по гнилым сучьям и жухлой траве, натыкался на трухлявые пни и наконец попал в густой березняк. Белые, почти впритык стоящие стволы напомнили мне ручки метел у нас в чулане. Я с трудом продирался между ними, утешая себя мыслью, что уж здесь-то медведь меня не достанет.
— Донни, где ты?
И вдруг мне почудился его голос:
Я здесь.
— Где? — прорыдал я, совсем ничего не видя. — Я заблудился! Где ты?
Здесь я, здесь, ответил он. Надо же, я тебя слышу, а кругом тихо. Вот смех-то, правда?
Я завыл, завизжал. Мне было не до смеху.
— Донни, за мной медведь гонится!
Какой медведь? Тебя я вижу, медведя нет… Закрою глаза — и вижу. Ну и ну! Ты меня не видишь, Роги?
— Нет, нет! — надрывался я.
Внезапно я осознал, что не только не вижу его, но и не слышу — то есть слышу, но не ушами. Снова и снова выкликая его имя, я выбрался из березовой чащи на тропу и припустил бегом.
Наконец в мозгу опять прозвучал голос Дона: Тут Сесилъ, и Джо, и Жерар. Я-то тебя вижу, а они?..
За рыданиями я перестал его слышать. Спустились сумерки — entre chien et loup note 13, как мы говаривали дома. Я сотрясался в истерике и бежал наугад, не разбирая дороги.
— Arrкte! note 14 — раздался вдруг отчетливый приказ.
Кто-то схватил меня сзади за помочи и приподнял над землей. Я хрипло закричал, замахал руками и глянул через плечо, ожидая увидеть темную шкуру и клыки.
За моей спиной никого не было.
Какое-то мгновение я болтался в воздухе и от страха не мог издать ни одного звука. Потом плавно опустился на землю и услышал взрослый голос:
— Bon courage ti-frere. Maintenant c'est tr'bien note 15.
О Боже, только невидимых утешителей мне не хватало! Я вновь расплакался и обмочил штаны.
Однако в знакомом канадском выговоре слышалось ободрение, он даже немного был похож на голос дяди Алена. Невидимая рука пригладила мои черные всклокоченные вихры. Я зажмурился. Призрак!.. Господи, не иначе, призрак! Ну все, теперь он скормит меня медведю!
— Нет-нет! — разуверил он. — Я не сделаю тебе худого, малыш. Наоборот, хочу помочь. Взгляни, вот здесь крутой обрыв. Не останови я тебя, ты бы упал и расшибся. Чего доброго, убиться мог. Однако ты цел и невредим… Значит, я тебя спас. Ainsi le dйbut du paradoxe! note 16
— Призрак! — захныкал я. — Ты призрак!
Как сейчас помню его смех и голос, звучащий не столько в ушах, сколько в мозгу:
Exactement! Mais un fantфme familier… note 17
Так я встретил невидимку, который будет мне помогать, давать советы в критических ситуациях и одновременно станет моим проклятием, моей карой. Фамильный Призрак сжал мне руку и потянул за собой по извилистой тропке, так быстро, что я запыхался и даже плакать позабыл. На прощание он мне строго-настрого наказал никому не говорить о нашей встрече. Все равно не поверят, хуже того — поднимут на смех. Лучше уж поведать своим, как я встретил медведя и ничуть не испугался.
На небе уже мерцали первые звезды, когда я вышел из леса к пруду, где стоял наш пикап. Меня встретили радостными криками. Я в красках рассказал о встрече с медведем: будто бы швырнул ему в морду банку с ягодами и, пока он опомнился, меня и след простыл. В темноте никто не заметил моих мокрых штанов. Только Дон как-то странно поглядел на меня, вроде хотел о чем-то спросить, да передумал.
За ужином тетя положила мне на малину двойную порцию взбитых сливок.
О Фамильном Призраке я ни словом не обмолвился.
Чтобы понять традиции нашей семьи, необходимо обратиться к истории.
Ремиларды принадлежат к небольшой этнической группе из Новой Англии, именуемой франко-канадцами, канадо-американцами или канюками. Недалекие янки упростили произношение весьма распространенной французской фамилии Ремийяр и обозвали нас Ремилардами. Насколько я сумел проследить, больше ни одна ветвь семейного клана на такой ранней стадии не выявила сверхъестественных генов для развития метафункций и способности к самоомоложению. («Бестелесного» мутанта породила несчастная Тереза. Но об этом позже.)
Наши предки поселились в Квебеке в середине семнадцатого столетия. Как все французские крестьяне, они обрабатывали землю по старинке и с недоверием воспринимали всякие новшества вроде севооборота и удобрения почв. С другой стороны, эти ревностные католики почитали своим священным долгом иметь большую семью. Добавьте сюда суровый климат в долине реки Св. Лаврентия, и вы получите естественный результат — страшную нищету. К середине девятнадцатого века истерзанная, поделенная на клочки земля уже не давала урожаев даже для мало-мальски сносного пропитания, как бы ни гнули на ней спину фермеры. К тому же французских канадцев притесняло англоязычное правительство страны. Восстание 1837 года было жестоко подавлено канадской армией.
Но упрямый, неуживчивый народ не сломился, не отчаялся. Au contraire note 18! Канюки упорно продолжали плодить детей и слушаться только приходского священника. Их преданность семье и вере была не просто глубокой, а какой-то яростной, что привело в конце концов к той неколебимой стойкости (прообразу метафункции принуждения), которую антропологи Содружества именуют этнической подвижностью. Обитатели Квебека не только выстояли перед лицом политических преследований и тяжелых природных условий, но и умудрились преумножить свою численность.
Тем временем в Штатах началась промышленная революция. Реки Новой Англии были взнузданы, чтобы давать энергию выросшим как грибы текстильным фабрикам. Понадобилась огромная дешевая рабочая сила; ее вербовали из числа ирландских иммигрантов, бежавших от политического угнетения и нищеты (еще один подвижный этнос). Откликнулись на призыв и французские канадцы, десятками тысяч двинувшиеся на юг в поисках счастья. Их миграция не прекратилась и в двадцатом веке.
Так в Массачусетсе, Нью-Гемпшире, Вермонте, Мэне, Род-Айленде появились миниатюрные Канады.
Пришельцы цеплялись за французский язык и культурные традиции, а главным образом за католическую веру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— И неудивительно, что МЫ ее не ощущаем! — рявкнул почтенный симбиари, выдавливая из пор новые потоки слизистой зелени. — Говорю вам, Земля — дело гиблое! — Мелодраматическим жестом он указал на экран. — Непосредственные участники данного конфликта останутся смертельными врагами по меньшей мере на протяжении трех поколений. Между нациями, столь подвижными в этническом плане, вспыхнут новые войны, которые приведут к глобальной катастрофе. Кропотливая просветительская работа Галактического Содружества пропала втуне. Нет, на Землю надо махнуть рукой, во всяком случае пока она не окажется на новом витке эволюционной спирали.
— Решение за Советом, а не за вами! — отрезал Рими. — Что дальше, Дока-Элу?
Устрашающего вида функционер сохранял почти полную неподвижность, лишь одно щупальце чуть подергивалось, выпуская изумрудные пузыри, исчезавшие в стерильных стыках между половиц. После недолгой паузы Дока Элу распахнул свои огромные мозговые резервуары, и все присутствующие увидели зал заседаний Высшего Совета, находящегося за четыре тысячи световых лет в туманности Ориона. За круглым столом расположился руководящий орган единого Галактического Содружества, уже принявший решение касательно земного Разума. Результаты голосования со скоростью мысли достигли рецепторов Дока-Элу.
— Полтроянская Амальгама проголосовала за сотрудничество с Землей, — сообщил он. — Крондаки, гии и симбиари сочли дальнейшее наблюдение нецелесообразным, причем большинство членов выступило за полный разрыв.
— Ну?! — воскликнул Адаластам. — Что я говорил?
— А как же музыка?! — сокрушался Нап-Нап. — Неужели мы позволим погибнуть творениям Сибелиуса, Шенберга, Дюка Эллингтона?!
Однако глава экспедиции еще не закончил свое сообщение.
— На вынесенное решение наложено вето Контрольным органом Лилмика.
— О святая истина и красота! — прошептал старейшина Ларихам. — Лилмик вмешался в такое пустячное дело? Невероятно!
Гии тряхнул пушистой головой. Его тестикулы вздрогнули и побагровели.
— Вето Лилмика! На моей памяти такого еще не случалось!
— Естественно. Ты и не можешь этого помнить, — сказал гермафродиту крондак. — Подобный прецедент имел место задолго до того, как твоя раса примкнула к Единству. И до того, как полтроянцы и симбиари научились пользоваться каменными орудиями и высекать огонь. Если быть точным, триста сорок две тысячи девятьсот шестьдесят два стандартных года тому назад.
В потрясенной тишине Дока-Элу сделал Адаластаму знак сменить образ на экране. Зрелище разрушенного города расширилось до панорамы всей Земли, обозреваемой с борта космического корабля. Озаренный солнцем бело-голубой шар сиял на фоне дымно-серебристой галактической равнины, словно лучистый агат.
— Более того, — продолжал Дока. — Лилмик рекомендует нам перейти от чистого наблюдения к этапу отдельных манифестаций. Необходимо ознакомить жителей Земли с концепцией межзвездного Сообщества. Данный этап займет тридцать лет и, возможно, станет преддверием будущего Вторжения.
Симбиари едва не поперхнулись собственной слизью. Полтроянская парочка дружно захлопала в ладоши.
Нап-Нап-Нанл стоически успокаивал возбужденные двуполые гениталии, пока не довел их до светло-вишневого цвета.
— Я так рад! — блаженно выдохнул он. — Земля поистине обворожительная планета. Статистически есть шанс, что люди образумятся. Это очень длительный, но отнюдь не безнадежный процесс…
Он простер шестипалую конечность и включил комнатную аудиосистему, настроенную на венское радио. Заключительные аккорды «Лунной сонаты» заполнили кабину слежения.
Невидимый экзотический корабль продолжал свою миссию, длившуюся уже шестьдесят тысяч лет.
3
ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА
Я родился в 1945 году в фабричном городке Берлине, на севере Нью-Гемпшира. Мы с братом-близнецом Донатьеном появились на свет 12 августа, через два дня после того, как Япония вступила в переговоры об окончании Второй мировой войны. Во время воскресной утренней мессы у нашей матери Адели начались схватки, однако со свойственным всему клану упрямством она и виду не подала, пока не отзвучали последние ноты последнего песнопения. Затем деверь Луи и его жена отвезли ее в больницу Св. Луки, где она разрешилась от бремени и умерла. Наш отец Жозеф за полгода до нашего рождения погиб в сражении у Окинавы.
В день нашего рождения ветер все еще носил по небу радиоактивные облака от бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, но к нашим мутациям это никакого отношения не имеет. Гены активных метапсихологов уже давно дремали и в нашей, и в других семьях. А вот ген бессмертия, видимо, уникален. Но так или иначе наши отличительные черты были признаны лишь по прошествии многих лет.
Пока же вполне здоровые малыши-сироты получили в наследство от матери нечто более вещественное: страховой полис и старые каминные часы. Нас взяли к себе дядя Луи и тетя Лорен, добавив тем самым к семье из шестерых детей два лишних рта. Луи Ремилард служил мастером на целлюлозно-бумажной фабрике, где трудились почти все мужчины нашего клана, а придет время — будем трудиться и мы с Доном. Луи был сильный, крепко сбитый мужик, правда, прихрамывал (одна нога от рождения короче другой), но это не мешало ему прилично зарабатывать и содержать старый двухэтажный дом на Второй улице. Мы занимали первый этаж, а дядя Ален и тетя Грейс со своим еще более многочисленным выводком ютились на втором. В доме всегда было весело, хотя и очень шумно. Мы с братом росли как самые обычные дети, дома говорили по-французски, а на улице, где франкоязычных детей было не так уж много, легко переходили на английский.
Фамильный Призрак, явившись мне впервые, тоже заговорил по-французски.
Это случилось в памятный день, когда мне исполнилось пять лет. Старший сын дяди Луи Жерар посадил нас — всю ребячью свору — в свой старый пикап и повез в лес по малину. Каждый взял с собой банку или лукошко. Малина в тот год плохо уродилась, и, отыскивая ягодные кусты, мы рассыпались по всему лесу. Нам с Доном наказали держаться поближе к четырнадцатилетней кузине Сесили, но эта серьезная и методичная особа обирала каждый куст до последней ягодки, а мы перескакивали с места на место в погоне за легкой добычей. Так и заблудились. Потеряли из виду не только Сесиль, но и друг друга. Я не на шутку перепугался: до сих пор мне еще не приходилось надолго разлучаться с братом. Всхлипывая, блуждал я по глухим тропинкам, но реветь в полный голос боялся: а ну как вечером не дадут к малине взбитых сливок!
Начинало темнеть. Я тихонько аукал, но никто не откликался. В конце концов я набрел на заросли ежевики, сплошь усыпанные черными блестящими ягодами. И там, хрумкая и чавкая, стоял огромный бурый медведь — метрах в десяти, не больше.
— Донни! Донни! — завопил я, бросил банку с малиной и пустился наутек.
Мне казалось, медведь гонится за мной, а он, как видно, и не думал.
Я несся по гнилым сучьям и жухлой траве, натыкался на трухлявые пни и наконец попал в густой березняк. Белые, почти впритык стоящие стволы напомнили мне ручки метел у нас в чулане. Я с трудом продирался между ними, утешая себя мыслью, что уж здесь-то медведь меня не достанет.
— Донни, где ты?
И вдруг мне почудился его голос:
Я здесь.
— Где? — прорыдал я, совсем ничего не видя. — Я заблудился! Где ты?
Здесь я, здесь, ответил он. Надо же, я тебя слышу, а кругом тихо. Вот смех-то, правда?
Я завыл, завизжал. Мне было не до смеху.
— Донни, за мной медведь гонится!
Какой медведь? Тебя я вижу, медведя нет… Закрою глаза — и вижу. Ну и ну! Ты меня не видишь, Роги?
— Нет, нет! — надрывался я.
Внезапно я осознал, что не только не вижу его, но и не слышу — то есть слышу, но не ушами. Снова и снова выкликая его имя, я выбрался из березовой чащи на тропу и припустил бегом.
Наконец в мозгу опять прозвучал голос Дона: Тут Сесилъ, и Джо, и Жерар. Я-то тебя вижу, а они?..
За рыданиями я перестал его слышать. Спустились сумерки — entre chien et loup note 13, как мы говаривали дома. Я сотрясался в истерике и бежал наугад, не разбирая дороги.
— Arrкte! note 14 — раздался вдруг отчетливый приказ.
Кто-то схватил меня сзади за помочи и приподнял над землей. Я хрипло закричал, замахал руками и глянул через плечо, ожидая увидеть темную шкуру и клыки.
За моей спиной никого не было.
Какое-то мгновение я болтался в воздухе и от страха не мог издать ни одного звука. Потом плавно опустился на землю и услышал взрослый голос:
— Bon courage ti-frere. Maintenant c'est tr'bien note 15.
О Боже, только невидимых утешителей мне не хватало! Я вновь расплакался и обмочил штаны.
Однако в знакомом канадском выговоре слышалось ободрение, он даже немного был похож на голос дяди Алена. Невидимая рука пригладила мои черные всклокоченные вихры. Я зажмурился. Призрак!.. Господи, не иначе, призрак! Ну все, теперь он скормит меня медведю!
— Нет-нет! — разуверил он. — Я не сделаю тебе худого, малыш. Наоборот, хочу помочь. Взгляни, вот здесь крутой обрыв. Не останови я тебя, ты бы упал и расшибся. Чего доброго, убиться мог. Однако ты цел и невредим… Значит, я тебя спас. Ainsi le dйbut du paradoxe! note 16
— Призрак! — захныкал я. — Ты призрак!
Как сейчас помню его смех и голос, звучащий не столько в ушах, сколько в мозгу:
Exactement! Mais un fantфme familier… note 17
Так я встретил невидимку, который будет мне помогать, давать советы в критических ситуациях и одновременно станет моим проклятием, моей карой. Фамильный Призрак сжал мне руку и потянул за собой по извилистой тропке, так быстро, что я запыхался и даже плакать позабыл. На прощание он мне строго-настрого наказал никому не говорить о нашей встрече. Все равно не поверят, хуже того — поднимут на смех. Лучше уж поведать своим, как я встретил медведя и ничуть не испугался.
На небе уже мерцали первые звезды, когда я вышел из леса к пруду, где стоял наш пикап. Меня встретили радостными криками. Я в красках рассказал о встрече с медведем: будто бы швырнул ему в морду банку с ягодами и, пока он опомнился, меня и след простыл. В темноте никто не заметил моих мокрых штанов. Только Дон как-то странно поглядел на меня, вроде хотел о чем-то спросить, да передумал.
За ужином тетя положила мне на малину двойную порцию взбитых сливок.
О Фамильном Призраке я ни словом не обмолвился.
Чтобы понять традиции нашей семьи, необходимо обратиться к истории.
Ремиларды принадлежат к небольшой этнической группе из Новой Англии, именуемой франко-канадцами, канадо-американцами или канюками. Недалекие янки упростили произношение весьма распространенной французской фамилии Ремийяр и обозвали нас Ремилардами. Насколько я сумел проследить, больше ни одна ветвь семейного клана на такой ранней стадии не выявила сверхъестественных генов для развития метафункций и способности к самоомоложению. («Бестелесного» мутанта породила несчастная Тереза. Но об этом позже.)
Наши предки поселились в Квебеке в середине семнадцатого столетия. Как все французские крестьяне, они обрабатывали землю по старинке и с недоверием воспринимали всякие новшества вроде севооборота и удобрения почв. С другой стороны, эти ревностные католики почитали своим священным долгом иметь большую семью. Добавьте сюда суровый климат в долине реки Св. Лаврентия, и вы получите естественный результат — страшную нищету. К середине девятнадцатого века истерзанная, поделенная на клочки земля уже не давала урожаев даже для мало-мальски сносного пропитания, как бы ни гнули на ней спину фермеры. К тому же французских канадцев притесняло англоязычное правительство страны. Восстание 1837 года было жестоко подавлено канадской армией.
Но упрямый, неуживчивый народ не сломился, не отчаялся. Au contraire note 18! Канюки упорно продолжали плодить детей и слушаться только приходского священника. Их преданность семье и вере была не просто глубокой, а какой-то яростной, что привело в конце концов к той неколебимой стойкости (прообразу метафункции принуждения), которую антропологи Содружества именуют этнической подвижностью. Обитатели Квебека не только выстояли перед лицом политических преследований и тяжелых природных условий, но и умудрились преумножить свою численность.
Тем временем в Штатах началась промышленная революция. Реки Новой Англии были взнузданы, чтобы давать энергию выросшим как грибы текстильным фабрикам. Понадобилась огромная дешевая рабочая сила; ее вербовали из числа ирландских иммигрантов, бежавших от политического угнетения и нищеты (еще один подвижный этнос). Откликнулись на призыв и французские канадцы, десятками тысяч двинувшиеся на юг в поисках счастья. Их миграция не прекратилась и в двадцатом веке.
Так в Массачусетсе, Нью-Гемпшире, Вермонте, Мэне, Род-Айленде появились миниатюрные Канады.
Пришельцы цеплялись за французский язык и культурные традиции, а главным образом за католическую веру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92