- Ладно, - сказал я. - Начинайте. Сколько можно тянуть?
Полковник поднес мегафон к губам:
- Лаговский, вы меня слышите?!
Я даже не сразу сообразил, к кому Хватов обращается,
но потом, конечно, вспомнил... Вот так-так... Лаговский.
Николай Федорович. Значит, это все-таки твоя настоящая фамилия.
Но какая наглость - устроиться в Одессе под своей собственной
фамилией! Вот и еще одним вопросом меньше. Только
зачем тебе, Игл, перед смертью столько ответов?..
Все-таки у Герострата был сильный голос: он отвечал
без мегафона, но по громкости его ответ ничем мегафону Хватова
не уступал:
- Слышу, слышу! Ну как там, появился мой любимчик?
- Борис Орлов здесь!
Смех, почти хохот.
- Наконец-то! Ну что, работаем по уговору? Или есть
новые предложения?
- Нет! Начинаем!
- Пусть тогда идет. Топай сюда, маленький мой.
За все время переговоров я не заметил в люке ни намека
на движение. Герострат предусмотрительно не выставлял себя
снайперам напоказ.
- Что за "уговор"? - обернулся я к Мишке.
- Ты встаешь внизу, у трапа, - пустился в скорые объяснения
Мартынов. - Он выпускает заложников; они сходят по трапу.
Когда выйдут и сойдут все, ты начинаешь подниматься.
- Разумно, - кивнул я, - с его стороны, - а потом, помолчав,
не без издевки (единственный способ остался уберечься
от срыва) задал еще один вопрос: - Ну а что у нас приготовлено
на вторую часть? Какой там у вас "уговор"? Надо понимать,
самолет забросают гранатами?
- Да ты что?! - Мишка казался искренним. - Там же будешь
ты, Борис!
- Не в первый раз подставлять меня под пули, ведь верно?
Уж как-нибудь примете этот грех на душу, правда, Игорь Павлович?
- Вы бредите, Борис Анатольевич, - резко отвечал Хватов. - Мы
же гарантируем вам безопасность. Мы готовы выполнить любое
его требование в обмен на вашу жизнь. Потому штурма не
будет. Только вы тоже постарайтесь вести себя там благоразумнее.
А то если...
- С чего это вдруг такая забота?
- Игл!..
- Постой, Мишка. Мне интересно полковника послушать.
Хватов устало опустил руки.
- Не нужно считать меня холодным расчетливым мерзавцем, - сказал
он, глядя мне в глаза. - Я тоже человек. Если бы такое
было возможно, если бы он потребовал в обмен на заложников
меня, я бы пошел. И с радостью бы, Борис Анатольевич, пошел,
потому что... потому что... Да что толку объяснять: вы
все равно меня не слушаете...
- Напротив, я вас внимательно слушаю, - сказал я. - И
кое-что понял. А теперь послушайте меня, Игорь Павлович.
Если Герострат попытается уйти, если найдет лазейку и захочет
ею воспользоваться, немедленно уничтожьте его. Даже
если для этого придется убить меня. Вы поняли?!
Хватов приподнял брови; сбоку невнятно охнул Мишка.
- Я не понимаю вас, Борис Анатольевич.
- Неважно. Вы сделаете так, как я вас об этом прошу?
- Игл, ты в своем уме?!
- В своем, - я посмотрел на Мартынова. - Ты, наверное,
тоже меня не понимаешь?
По глазам было видно, что нет. В глазах его была растерянность.
Вот так, подумал я. А когда-то мы понимали друг
друга с полуслова.
- И не нужно понимать, - сказал я ему. - Главное делайте,
что я говорю: уничтожьте его.
И я пошел, пошел к трапу, прокричав уже на ходу:
- Герострат, я иду к тебе!
Пошел. И хотя каждый новый шаг давался все с большим и
большим трудом, а в ушах зазвенело, как после легкой контузии
от продолжительной стрельбы из АКМа, я знал, что дойду,
не сверну в сторону, потому что "там дети... восемнадцать
детей".
Я остановился у трапа и в ту же секунду вниз по ступенькам
двинулись заложники. Посторонившись, держась рукой
за поручень, я стоял у трапа, а они шли один за другим:
женщины тихо плакали, мужчины или зло щурились или выглядели
озабоченно-расстроенными, одного побагровевшего толстяка
придерживали под руки, он едва волочил ноги: видно, прихватило
сердце. И только дети казались внешне спокойными. Наверное,
просто не смогли они еще оценить всю величину опасности,
которая им только что угрожала.
Дети, черт подери! Я же никогда, ни разу в жизни не задумывался
о своем собственном ребенке, каким он будет, каким
бы я хотел его видеть, если, конечно, появится он когда-нибудь
у меня. И не стояло как-то никогда передо мною вопроса,
как сам я отношусь к детям, кто они для меня, эта неприметная
за суетой взрослых дел часть человечества? Но я видел,
что такое мертвые, УБИТЫЕ дети, я знаю, что ничего в мире
нет горше маленького детского горя, и я не был способен
отказаться, услышав требование Герострата.
Я провожал их глазами, выхватывая то одну, то другую
маленькую фигурку из толпы уходящих через поле заложников,
и думал о том, что у меня, наверное, уже точно не будет детей.
Не успеть...
- Давай, Боря, поднимайся, - услышал я знакомый мне и
ненавидимый голос. - Что ты там застрял?
И я стал подниматься по трапу, все еще придерживаясь
за поручень. Шагнул в салон, усиленно моргая, чтобы побыстрее
привыкнуть к сумраку, который царил здесь внутри, и снова
услышал:
- Дверь не забудь прикрыть. Так, вроде, все вежливые
люди поступают?
Я закрыл люк и повернулся на голос.
- Ну здравствуй, Боренька, - сказал Герострат, широко
улыбаясь. - Давненько мы с тобой не виделись. Сколько лет,
сколько зим...
- ЛИТОПА НОТ! - произнес я, старательно выговаривая
каждое слово.

Глава тридцать пятая
Не знаю, на что я рассчитывал, решившись по памяти
воспроизвести пароль, которым Хватов когда-то остановил
целившуюся в меня из револьвера Люду Ивантер. Но это был
мой единственный, мой последний шанс, и я им воспользовался.
Но, как и следовало ожидать, попал в "самое молоко".
В лице Герострата ничего не изменилось. Он только рассмеялся
и укоризненно погрозил мне пальцем свободной руки, в
другой руке он держал пистолет системы "вальтер", дулом
направленный на меня.
- Это кто ж тебя научил, Боренька? - поинтересовался он,
откровенно куражась. - Не Хватов ли, наш общий друг? Он, наверняка.
Предупреждал же я тебя: не надо нам рокировок. Не
слушаешься ты, а зря! Ничем тебе, как видишь, приемчик этот
не поможет.
- Так и будем в прихожей торчать? - спросил я, с усилием
изображая полное равнодушие к своей неудаче.
- Проходи, проходи, Борнька, ласковый мой, садись. Смотри,
сколько здесь мест. Выбирай любое. Ты как, у окошка больше
предпочитаешь? Может, водички хочешь? Жарко сегодня, а у них
тут минералка есть. Я уж обслужу тебя заместо стюардессы.
Я отрицательно покачал головой, хотя пить действительно
хотелось: организм требовал возмещения потерянной в беготне
и нервотрепке жидкости. Но решив, что потерплю, я уселся
в ближайшее кресло, а Герострат устроился рядом в проходе.
Очень близко ко мне. Я подумал, что будь на его месте кто
другой, я бы легко и непринужденно на долгий срок вывел бы
его из строя, но уж слишком хорошо я помнил, насколько быстро
Герострат умеет двигаться. И мысль об этом снова меня
остановила. Да и кроме всего прочего трудно забыть, что в
твоей голове сидит изменник, послушный первому зову предводителя
Своры, а значит, даже невероятно удачная попытка
обречена на провал. Думая так, я расслабился и вытянул ноги,
разглядывая Герострата почти в упор.
С момента нашей последней встречи он ни на гран не
изменился: все такой же лысый, с округлыми пятнами на макушке,
все те же тонкие шрамы, прорезающие подбородок, все тот
же странный расфокусированный взгляд и эта его невероятная
подвижность черт лица, которые, как опять показалось, живут
своей обособленной жизнью. Николай Федорович Лаговский. Предводитель
Своры. Герострат.
- Эх, Боренька, - сказал он. - Все ж таки шустрый ты хлопец.
Смотрю на тебя и душа радуется. Казалось бы, простой и
незатейливый советский студент - боевое прошлое не в счет - а
такой оказывается проныра. И котелок опять же варит, дай бог
всякому. Никто ведь не догадался, где меня искать. Один ты
допер.
- Это было просто, - ответил я. - Жалею только, что раньше
тебя, падаль такую, не вычислил.
- Все ратуешь о спасении этого дурного мира? Фанатик ты,
значит, оказывается? Нашел о чем ратовать. Они же тебя подставили,
Боренька, и сколько раз подставляли. В любую минуту
начнут штурм, сам поглядишь. И как только ты сносишь такое с
собой обращение? Другой бы на твоем месте с твоими-то способностями
давно взорвал бы все к чертям собачьим. А вместо этого
вздумалось тебе тут жертвовать собой, подвиги учинять. Детишек,
небось, пожалел?
- Не твое дело, подонок.
- Напрасно ты так, Боренька. Я же понять тебя хочу; что
тобой движет, разобраться. А ты заладил: "падаль, подонок".
Не к лицу тебе, герою, так ругаться.
- Говорю, что думаю.
- Молодец, конечно. Всегда ценил таких вот, прямолинейных:
легко внушению поддаются. Но все-таки, Боренька, будь
поаккуратней со словами, ладно? Сам знаешь, я человек нервный,
измученный нарзаном. Хоть и уважаю тебя до невозможности,
но смотришь, ненароком и пристрелю. Что потом мне прикажешь
делать?
- Твои проблемы, - сказал я. - Нечего было сюда забираться.
- Что бы ты понимал, Боренька, в этой жизни, что бы ты
понимал...
Герострат не удерживал меня больше на мушке. Словно в
подтверждение своим словам он размахивал рукой, в которой
сжимал рукоятку пистолета, и дуло ходило туда-сюда, туда-сюда,
почти на мне не останавливаясь. Еще один удобный момент,
но мы-то помним, что по-настоящему удобных моментов для нападения
при разговоре с этим человеком не бывает....
- И вот ведь что интересно, дорогой ты мой, вроде и
есть в тебе все признаки сильной личности. Вроде меня или
этого твоего Мартынова, но не тянешь ты где-то, не вытягиваешь
на главный поступок, чтобы переступить, плюнуть и переступить
через кого-нибудь. Почему так при твоих-то задатках?
Вот в чем разобраться хочу.
- Для этого ты меня сюда пригласил?
- И для этого тоже, Боренька, а как же? Разобраться надо.
- Естествоиспытатель, - определил я в подначку.
Герострат хохотнул.
- Не без того, Боренька, верно подмечено. Люблю разной
эмпирикой заниматься. На досуге. Хобби у меня такое. Вот и
теперь решил опытец провести, пока нас с тобой не прикончили.
Последний будет штрих к нашему групповому портрету, не
находишь?
- Никогда не имел склонности к групповухам.
- Но согласись, как красиво получается. Не хватает только
нам какого-нибудь борзописца с легким пером, чтобы запечатлеть
для потомков всю прелесть ситуации.
Я промолчал.
- Так-то вот, Боренька, - не остановился на достигнутом
Герострат. - А ты почему-то через детишек перешагнуть не захотел.
Но через меня-то перешагнешь, надеюсь? Не морщись,
перешагнешь! Я ведь для тебя кто? Подонок, падаль распоследняя,
мерзавец чокнутый и прочие весьма лестные для меня эпитеты.
Не человек - воплощение зла. Такого придавить - душа
возрадуется, нет? Перешагнешь ведь, Боренька, перешагнешь.
С восторгом откажешься от своего чистоплюйства ради такой-то
возможности.
- Не записывай меня в толстовцы, - сказал я. - После всего,
что ты сделал...
- А что я такого сделал-то, Боренька, милый ты мой? - перебил
живо Герострат. - Экспертов примочил, так они, суки, не соглашались
помочь мне с встроенными в мою башку психомодулями
разобраться. Центр их долбаный подпалил - так это ж на пользу
миру во всем мире.
Я начал перечислять, загибая пальцы:
- Эдик Смирнов, Венька Скоблин, Андрей Кириченко, Юра
Арутюнов, Люда Ивантер, Евгений Заварзин и еще десятки непричастных
людей. Одна "АРТЕМИДА" чего стоила, - тут мой голос
дрогнул, и я все-таки сорвался, закричал: - Зачем?! Что
они тебе сделали?! Что мы вообще все тебе сделали?! За что
ты нас ненавидишь?! - и осекся, увидев, как страшно изменилось
лицо Герострата.
Оно застыло, улыбочка искривилась в оскал, а когда
разбежавшиеся в стороны зрачки вернулись на положенное им
место, я увидел в их глубине ту самую затаенную боль, какую
видел уже в глазах Марины.
- Зачем? - переспросил Герострат глухо. - Почему? Да ты
знаешь, что они со мной сделали? Знаешь, КАК они делали?..
И его прорвало. Он говорил долго: дольше, чем Марина - перескакивал
с одного на другое, часто невнятно и сглатывая
целые фразы, торопясь, словно в страхе не успеть выложить
мне все до конца. Он был откровенен, сейчас ему не было
смысла врать, и картина, обрисовывающая деятельность Центра,
прояснявшаяся с каждым его словом, выходила более чем неприглядной.
- Двадцать лет... - говорил он. - Ты можешь себе это
представить? Двадцать лет!.. Как начиналось? Я был из тех,
кого называют прирожденными лидерами. Сначала в школе. Все
признавали мое превосходство. Со мной не спорили даже учителя.
Да, у меня не было друзей, потому что не может быть
друзей у лидера. Но и врагов не было: уровень не тот. А потом
в армии... Со мной офицеры боялись связываться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33