основными образованиями в этой местности были Изида и
Непентес, а на стыке между ними находился невысокий кратер, который
Дон Кайман про себя окрестил Домом.
И про себя же он очень сожалел о потере Солнечного озера, менявшего
форму с временем года (Растения? Вряд ли... но была надежда!), о
ярком W-образном облаке в районе каналов Улисс и Фортуна, возникшем
во время большого противостояния, и ежедневно менявшем свои формы, о
ярчайшей вспышке, яркостью шестой звездной величины (отраженный
свет? термоядерный взрыв?), которую увидел Саеки в озере Титония
первого декабря 1951 года. Кому-нибудь другому придется изучать все
это. Он уже не сможет.
А так, если не считать этих сожалений, Дон Кайман был вполне
доволен. Северное полушарие было мудрым выбором. Времена года здесь
были благоприятнее, потому что, как и на Земле, зима в северном
полушарии здесь наступала, когда оно было ближе всего к солнцу, а
значит, в среднем и весь год был теплее. Зима была на двадцать дней
короче лета; на юге, конечно, все было наоборот. И хотя Дом никогда
не изменял формы, и не испускал ярких вспышек, вокруг него
наблюдалось немало новообразовавшихся облачных формаций. Кайман не
расставался с надеждой, что некоторые из облаков могут состоять хотя
бы из кристалликов льда, если не из самой воды! Он немного
пофантазировал о слепом ливне над марсианской равниной, а потом, уже
серьезнее, подумал о больших залежах лимонита, обнаруженных
неподалеку. Лимонит содержит большие количества связанной воды, и
если марсианские растения или животные еще не созрели настолько,
чтобы использовать ее, этим источником сможет воспользоваться
Роджер.
Да, в целом он был доволен.
Еще бы. Он был на пути к Марсу! Это было для него источником
огромной радости, и за это шесть раз в день он возносил
благодарственные молитвы. И он хранил надежду.
Дон Кайман был слишком хорошим ученым, чтобы путать надежду с
наблюдениями. Он сообщит только о том, что откроет. Но он знал, что
хочет открыть. Он хотел открыть жизнь.
В течение отпущенного времени, девяносто один марсианский день на
поверхности, он будет смотреть по сторонам. Это было известно всем.
Собственно, это будет частью его ежедневного распорядка.
Но не всем было известно, почему Каймана так привлекала эта миссия.
Дея Торис не хотела умирать. Он все еще надеялся, что там будет
жизнь, не просто жизнь, но разумная жизнь, не просто разумная жизнь,
но живая душа, которую он сможет спасти и привести к Господу своему.
Все, что происходило на борту корабля, было под постоянным
наблюдением, и сообщения об этом постоянно поступали на землю. Так
что мы могли присматривать за ними. Мы следили за шахматными
партиями и за спорами. Мы наблюдали, как Брэд хлопочет над частями
Роджера, над сталью и над плотью. Мы видели, как однажды ночью пять
часов проплакал Тит Гизбург. Он всхлипывал негромко, как во сне, и
только качал головой, слабо улыбаясь сквозь слезы, в ответ на все
старания Дона Каймана утешить его. Во многом у Гизбурга оказалась
самая скверная роль в экипаже: семь месяцев туда, семь месяцев
обратно, а в промежутке - три месяца безделья. Он будет в
одиночестве кружить на орбите, пока Кайман, Брэд и Роджер будут
резвиться на поверхности. Он будет в одиночестве, и он будет
томиться от скуки.
И даже хуже. Семнадцать месяцев в космосе гарантировали, что весь
остаток жизни ему будет обеспечен полный ассортимент мышечных,
костных и сосудистых расстройств. Экипаж усердно упражнялся,
упражнялись друг с другом и растягивая пружины, разводили руки и
приседали - и все равно этого было мало. Из костей неотвратимо
вымывался кальций, и неумолимо падала мышечная масса. Для тех, кто
опустится на поверхность, три месяца на Марсе сыграют огромную роль.
За это время они смогут оправиться от ущерба, и к возвращению будут
в гораздо лучшей форме. Для Гизбурга такого перерыва не будет. Он
проведет непрерывных семнадцать месяцев при нулевой тяжести, а
последствия этого недвусмысленно продемонстрировал опыт предыдущих
космоплавателей. Он проживет меньше лет на десять, а то и больше.
Кто-кто, а он имел все основания разок всплакнуть.
А время шло, время шло. Месяц, два месяца, три. Вслед за ними в
небеса поднималась капсула с 3070, а еще следом -
магнитогидродинамический генератор, с экипажем из двух человек. За
две недели до прибытия они торжественно перевели часы, вставив новые
кварцы, настроенные на марсианский день. С этого момента они жили по
марсианскому времени. На практике не было почти никакой разницы -
марсианский день всего на тридцать семь минут длиннее земного, но
главная перемена была в сознании.
За неделю до прибытия они начали ускорять Роджера.
Для Роджера семь месяцев пролетели, как тридцать часов
субъективного времени. Он несколько раз поел, раз двадцать поговорил
с остальными. Он получал сообщения с Земли, и на некоторые даже
ответил. Попросил гитару, но ему отказали, заметив, что он не сможет
сыграть. Он попросил снова, из чистого любопытства, и обнаружил, что
это в самом деле так: он мог щипать струны, но звука не слышал. Он
вообще ничего не слышал, кроме специально замедленных лент, или
иногда что-то вроде тоненького попискивания. Воздух не проводил тех
колебаний, которые он мог воспринимать. Когда магнитофон не
соприкасался с рамой, на которой был закреплен Роджер, он не слышал
даже записей.
Когда начали ускорять его чувства, Роджера предупредили. Шторку в
его уголок оставили открытой, и он стал замечать мелькающие пятна
движения. Вот мелькнул вздремнувший Гизбург, вот стали видны уже
движущиеся фигуры, а немного погодя он даже смог различить, кто есть
кто. Потом его перевели в режим сна, чтобы окончательно
отрегулировать ранцевый компьютер, а когда он проснулся, он был
один, шторка была задернута, и - и он услышал голоса.
Роджер отодвинул шторку, выглянул и уперся в улыбающуюся физиономию
любовника своей жены.
- С добрым утром, Роджер! Ты снова с нами!
...А восемнадцать минут спустя, двенадцать на прохождение,
остальное на дешифровку и обработку, эту сцену увидел на экране
Овального кабинета президент.
И не только он один. Телесеть передала картинку в эфир, а спутники
распространили ее по всему миру. На экраны смотрели в Поднебесном
дворце в Пекине и в Кремле, на Даунинг стрит, Елисейских полях и на
Гинзе.
- Сукины дети! - произнес Дэш историческую фразу. - Получилось!
- Получилось, - эхом откликнулся сидевший рядом Верн Скэньон. Потом
добавил:
- Почти. Им еще нужно приземлиться.
- Что, с этим какие-то проблемы?
Настороженно:
- Насколько я знаю, нет...
- Бог, - благодушно заметил президент, - не может быть таким
несправедливым. По-моему, самое время слегка ударить по бурбону.
Они смотрели еще с полчаса и с четверть бутылки. В следующие дни
они увидели многое другое, они и остальной мир. Весь мир следил, как
Гизбург проводит последние проверки и готовит марсианский посадочный
модуль к разделению. Весь мир следил, как Дон Кайман под пристальным
вниманием пилота отрабатывает посадку; именно он будет сидеть за
пультом управления во время спуска с орбиты. Как Брэд последний раз
прогоняет системы Роджера, а убедившись, что все в норме, прогоняет
еще раз. И как сам Роджер плывет по кабине корабля и втискивается в
посадочный модуль.
А после этого все видели, как посадочный модуль отделяется, и
Гизбург с завистью провожает глазами факел тормозных двигателей,
проваливающийся вниз с орбиты.
По нашим подсчетам, за посадкой наблюдало около трех с четвертью
миллиардов людей. Смотреть особо было не на что: если ты видел одну
посадку, ты видел все посадки. Но этот спуск был особенным.
Все началось в четверть четвертого утра по вашингтонскому, и
президента специально разбудили пораньше, чтобы он мог посмотреть.
- Этот пастор, - нахмурился он, - какой из него пилот? Если что-то
пойдет не так...
- Он обучен по полной программе, - поспешил успокоить президента
помощник по НАСА. - Кроме того, он - всего лишь резерв третьей
степени. Основное управление посадкой - автоматическое. Генерал
Гизбург следит за посадкой с орбиты, и в случае неполадок он может
взять управление на себя. Отцу Кайману не придется даже
дотрагиваться к пульту, разве что откажет все одновременно.
Дэш пожал плечами, и помощник заметил, что пальцы у президента
скрещены.
- А что остальные корабли? - спросил он, не отводя глаз от экрана.
- Никаких проблем, сэр. Компьютер выйдет на околомарсианскую орбиту
через тридцать два дня, а генератор - еще через двадцать семь дней.
Как только посадочный модуль опустится, генерал Гизбург проведет
коррекцию орбиты и подведет корабль к Деймосу. Мы рассчитываем
установить там и компьютер, и генератор, вероятнее всего, в кратере
Вольтер. Гизбург найдет подходящее место.
- Угу. А Роджеру сказали, кто летит с генератором?
- Нет, сэр.
- Угу.
Президент оторвался от телеэкрана и встал. Подойдя к окну, он
посмотрел на зеленую, благоухающую всеми ароматами июня лужайку
перед Белым Домом.
- Из компьютерного центра в Александрии прибудет человек. Я хочу,
чтобы ты был, когда он приедет.
- Да, сэр.
- Командор Кьярозо. Говорят, неплохой спец. В свое время был
профессором в МТИ. Он утверждает, что с нашими прогнозами и
расчетами по всей марсианской программе происходит что-то странное.
Ты ничего такого не слышал?
- Нет, сэр, - встревожился помощник по НАСА. - Странное, сэр?
- Только этого мне еще не хватало, - дернул плечами Дэш. -
Раскачать этот хренов проект, чтоб потом оказалось, что... Э! Что за
черт?
Изображение на экране запрыгало, дернулось и исчезло, потом
появилось снова и опять исчезло, оставив после себя только мерцающий
растр.
- Все в порядке, сэр, - заторопился помощник. - Это торможение в
атмосфере. При входе в атмосферу они теряют видеосвязь. Это влияет
даже на телеметрию, но по всем параметрам у нас более чем
достаточные допуски. Так что все в порядке, сэр.
- Это еще что за хреновина? - поинтересовался президент. - Я думал,
все дело в том, что на Марсе вообще нет никакой атмосферы?
- Немного, сэр, но есть. Поскольку Марс меньше, то и гравитационный
колодец у него мельче. В верхних слоях плотность атмосферы почти
такая же, как и на Земле, на той же высоте, а именно там происходит
торможение.
- Черт бы его подрал, - ругнулся президент. - Я не люблю такие
сюрпризы! Почему меня никто об этом не предупредил?
- Видите ли, сэр...
- Ладно! Потом разберусь. Надеюсь, что сюрприз для Торравэя не
окажется ошибкой... Ладно, потом. Что происходит сейчас?
Помощник посмотрел, не на экран, а на свои часы.
- Раскрытие парашюта, сэр. Они закончили торможение. Теперь им
осталось только падать. Через несколько секунд... - и помощник
указал на экран, который послушно сложился в картинку. - Вот! Теперь
они в режиме управляемого спуска.
Они уселись и стали ждать, пока спускаемый модуль скользил вниз, в
разреженном марсианском воздухе, под огромным куполом, в пять раз
больше парашюта, рассчитанного на земной.
Когда они ударились о поверхность, лязг было слышно за сотню
миллионов миль, словно десяток мусорных контейнеров грохнулось с
крыши. Но модуль был рассчитан на это, а экипаж давным-давно сидел в
своих защитных коконах.
Потом послышалось шипение и слабое потрескивание остывающего
металла.
А потом голос Брэда:
- Мы на Марсе, - торжественно, как в церкви, произнес он, а Дон
Кайман зашептал слова из ординара мессы: "Laudamus te, benedictimus
te, adoramus te, glorificamus te. Gloria in exelsis Deo, et in terra
pax hominibus bonae voluntatis".
И к знакомым словам добавил:
- Et in Martis.5
____________________
5 Хвалим Тебя, благословим Тебя, кланяемся Тебе, славословим Тебя.
Слава в вышних Богу, на Земле мир, и в человецех благоволение. И на
Марсе. (лат.)
Глава 15
КАК ХОРОШАЯ НОВОСТЬ ПОПАЛА С МАРСА НА ЗЕМЛЮ
Когда мы впервые поняли, что существует серьезный риск войны -
глобальной войны, которая уничтожит цивилизацию и сделает Землю
необитаемой - то есть вскоре после того, как вообще обрели
возможность что-либо понимать - мы решили предпринять колонизацию
Марса.
Это было непросто.
В беде могла оказаться вся человеческая раса. Весь мир страдал от
недостатка энергоресурсов, а это значило, что удобрения становились
дороже, а это значило, что люди становились голоднее, а это значило
напряженность, грозящую взрывом. Мировых ресурсов едва хватало для
того, чтобы прокормить эти миллиарды людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Непентес, а на стыке между ними находился невысокий кратер, который
Дон Кайман про себя окрестил Домом.
И про себя же он очень сожалел о потере Солнечного озера, менявшего
форму с временем года (Растения? Вряд ли... но была надежда!), о
ярком W-образном облаке в районе каналов Улисс и Фортуна, возникшем
во время большого противостояния, и ежедневно менявшем свои формы, о
ярчайшей вспышке, яркостью шестой звездной величины (отраженный
свет? термоядерный взрыв?), которую увидел Саеки в озере Титония
первого декабря 1951 года. Кому-нибудь другому придется изучать все
это. Он уже не сможет.
А так, если не считать этих сожалений, Дон Кайман был вполне
доволен. Северное полушарие было мудрым выбором. Времена года здесь
были благоприятнее, потому что, как и на Земле, зима в северном
полушарии здесь наступала, когда оно было ближе всего к солнцу, а
значит, в среднем и весь год был теплее. Зима была на двадцать дней
короче лета; на юге, конечно, все было наоборот. И хотя Дом никогда
не изменял формы, и не испускал ярких вспышек, вокруг него
наблюдалось немало новообразовавшихся облачных формаций. Кайман не
расставался с надеждой, что некоторые из облаков могут состоять хотя
бы из кристалликов льда, если не из самой воды! Он немного
пофантазировал о слепом ливне над марсианской равниной, а потом, уже
серьезнее, подумал о больших залежах лимонита, обнаруженных
неподалеку. Лимонит содержит большие количества связанной воды, и
если марсианские растения или животные еще не созрели настолько,
чтобы использовать ее, этим источником сможет воспользоваться
Роджер.
Да, в целом он был доволен.
Еще бы. Он был на пути к Марсу! Это было для него источником
огромной радости, и за это шесть раз в день он возносил
благодарственные молитвы. И он хранил надежду.
Дон Кайман был слишком хорошим ученым, чтобы путать надежду с
наблюдениями. Он сообщит только о том, что откроет. Но он знал, что
хочет открыть. Он хотел открыть жизнь.
В течение отпущенного времени, девяносто один марсианский день на
поверхности, он будет смотреть по сторонам. Это было известно всем.
Собственно, это будет частью его ежедневного распорядка.
Но не всем было известно, почему Каймана так привлекала эта миссия.
Дея Торис не хотела умирать. Он все еще надеялся, что там будет
жизнь, не просто жизнь, но разумная жизнь, не просто разумная жизнь,
но живая душа, которую он сможет спасти и привести к Господу своему.
Все, что происходило на борту корабля, было под постоянным
наблюдением, и сообщения об этом постоянно поступали на землю. Так
что мы могли присматривать за ними. Мы следили за шахматными
партиями и за спорами. Мы наблюдали, как Брэд хлопочет над частями
Роджера, над сталью и над плотью. Мы видели, как однажды ночью пять
часов проплакал Тит Гизбург. Он всхлипывал негромко, как во сне, и
только качал головой, слабо улыбаясь сквозь слезы, в ответ на все
старания Дона Каймана утешить его. Во многом у Гизбурга оказалась
самая скверная роль в экипаже: семь месяцев туда, семь месяцев
обратно, а в промежутке - три месяца безделья. Он будет в
одиночестве кружить на орбите, пока Кайман, Брэд и Роджер будут
резвиться на поверхности. Он будет в одиночестве, и он будет
томиться от скуки.
И даже хуже. Семнадцать месяцев в космосе гарантировали, что весь
остаток жизни ему будет обеспечен полный ассортимент мышечных,
костных и сосудистых расстройств. Экипаж усердно упражнялся,
упражнялись друг с другом и растягивая пружины, разводили руки и
приседали - и все равно этого было мало. Из костей неотвратимо
вымывался кальций, и неумолимо падала мышечная масса. Для тех, кто
опустится на поверхность, три месяца на Марсе сыграют огромную роль.
За это время они смогут оправиться от ущерба, и к возвращению будут
в гораздо лучшей форме. Для Гизбурга такого перерыва не будет. Он
проведет непрерывных семнадцать месяцев при нулевой тяжести, а
последствия этого недвусмысленно продемонстрировал опыт предыдущих
космоплавателей. Он проживет меньше лет на десять, а то и больше.
Кто-кто, а он имел все основания разок всплакнуть.
А время шло, время шло. Месяц, два месяца, три. Вслед за ними в
небеса поднималась капсула с 3070, а еще следом -
магнитогидродинамический генератор, с экипажем из двух человек. За
две недели до прибытия они торжественно перевели часы, вставив новые
кварцы, настроенные на марсианский день. С этого момента они жили по
марсианскому времени. На практике не было почти никакой разницы -
марсианский день всего на тридцать семь минут длиннее земного, но
главная перемена была в сознании.
За неделю до прибытия они начали ускорять Роджера.
Для Роджера семь месяцев пролетели, как тридцать часов
субъективного времени. Он несколько раз поел, раз двадцать поговорил
с остальными. Он получал сообщения с Земли, и на некоторые даже
ответил. Попросил гитару, но ему отказали, заметив, что он не сможет
сыграть. Он попросил снова, из чистого любопытства, и обнаружил, что
это в самом деле так: он мог щипать струны, но звука не слышал. Он
вообще ничего не слышал, кроме специально замедленных лент, или
иногда что-то вроде тоненького попискивания. Воздух не проводил тех
колебаний, которые он мог воспринимать. Когда магнитофон не
соприкасался с рамой, на которой был закреплен Роджер, он не слышал
даже записей.
Когда начали ускорять его чувства, Роджера предупредили. Шторку в
его уголок оставили открытой, и он стал замечать мелькающие пятна
движения. Вот мелькнул вздремнувший Гизбург, вот стали видны уже
движущиеся фигуры, а немного погодя он даже смог различить, кто есть
кто. Потом его перевели в режим сна, чтобы окончательно
отрегулировать ранцевый компьютер, а когда он проснулся, он был
один, шторка была задернута, и - и он услышал голоса.
Роджер отодвинул шторку, выглянул и уперся в улыбающуюся физиономию
любовника своей жены.
- С добрым утром, Роджер! Ты снова с нами!
...А восемнадцать минут спустя, двенадцать на прохождение,
остальное на дешифровку и обработку, эту сцену увидел на экране
Овального кабинета президент.
И не только он один. Телесеть передала картинку в эфир, а спутники
распространили ее по всему миру. На экраны смотрели в Поднебесном
дворце в Пекине и в Кремле, на Даунинг стрит, Елисейских полях и на
Гинзе.
- Сукины дети! - произнес Дэш историческую фразу. - Получилось!
- Получилось, - эхом откликнулся сидевший рядом Верн Скэньон. Потом
добавил:
- Почти. Им еще нужно приземлиться.
- Что, с этим какие-то проблемы?
Настороженно:
- Насколько я знаю, нет...
- Бог, - благодушно заметил президент, - не может быть таким
несправедливым. По-моему, самое время слегка ударить по бурбону.
Они смотрели еще с полчаса и с четверть бутылки. В следующие дни
они увидели многое другое, они и остальной мир. Весь мир следил, как
Гизбург проводит последние проверки и готовит марсианский посадочный
модуль к разделению. Весь мир следил, как Дон Кайман под пристальным
вниманием пилота отрабатывает посадку; именно он будет сидеть за
пультом управления во время спуска с орбиты. Как Брэд последний раз
прогоняет системы Роджера, а убедившись, что все в норме, прогоняет
еще раз. И как сам Роджер плывет по кабине корабля и втискивается в
посадочный модуль.
А после этого все видели, как посадочный модуль отделяется, и
Гизбург с завистью провожает глазами факел тормозных двигателей,
проваливающийся вниз с орбиты.
По нашим подсчетам, за посадкой наблюдало около трех с четвертью
миллиардов людей. Смотреть особо было не на что: если ты видел одну
посадку, ты видел все посадки. Но этот спуск был особенным.
Все началось в четверть четвертого утра по вашингтонскому, и
президента специально разбудили пораньше, чтобы он мог посмотреть.
- Этот пастор, - нахмурился он, - какой из него пилот? Если что-то
пойдет не так...
- Он обучен по полной программе, - поспешил успокоить президента
помощник по НАСА. - Кроме того, он - всего лишь резерв третьей
степени. Основное управление посадкой - автоматическое. Генерал
Гизбург следит за посадкой с орбиты, и в случае неполадок он может
взять управление на себя. Отцу Кайману не придется даже
дотрагиваться к пульту, разве что откажет все одновременно.
Дэш пожал плечами, и помощник заметил, что пальцы у президента
скрещены.
- А что остальные корабли? - спросил он, не отводя глаз от экрана.
- Никаких проблем, сэр. Компьютер выйдет на околомарсианскую орбиту
через тридцать два дня, а генератор - еще через двадцать семь дней.
Как только посадочный модуль опустится, генерал Гизбург проведет
коррекцию орбиты и подведет корабль к Деймосу. Мы рассчитываем
установить там и компьютер, и генератор, вероятнее всего, в кратере
Вольтер. Гизбург найдет подходящее место.
- Угу. А Роджеру сказали, кто летит с генератором?
- Нет, сэр.
- Угу.
Президент оторвался от телеэкрана и встал. Подойдя к окну, он
посмотрел на зеленую, благоухающую всеми ароматами июня лужайку
перед Белым Домом.
- Из компьютерного центра в Александрии прибудет человек. Я хочу,
чтобы ты был, когда он приедет.
- Да, сэр.
- Командор Кьярозо. Говорят, неплохой спец. В свое время был
профессором в МТИ. Он утверждает, что с нашими прогнозами и
расчетами по всей марсианской программе происходит что-то странное.
Ты ничего такого не слышал?
- Нет, сэр, - встревожился помощник по НАСА. - Странное, сэр?
- Только этого мне еще не хватало, - дернул плечами Дэш. -
Раскачать этот хренов проект, чтоб потом оказалось, что... Э! Что за
черт?
Изображение на экране запрыгало, дернулось и исчезло, потом
появилось снова и опять исчезло, оставив после себя только мерцающий
растр.
- Все в порядке, сэр, - заторопился помощник. - Это торможение в
атмосфере. При входе в атмосферу они теряют видеосвязь. Это влияет
даже на телеметрию, но по всем параметрам у нас более чем
достаточные допуски. Так что все в порядке, сэр.
- Это еще что за хреновина? - поинтересовался президент. - Я думал,
все дело в том, что на Марсе вообще нет никакой атмосферы?
- Немного, сэр, но есть. Поскольку Марс меньше, то и гравитационный
колодец у него мельче. В верхних слоях плотность атмосферы почти
такая же, как и на Земле, на той же высоте, а именно там происходит
торможение.
- Черт бы его подрал, - ругнулся президент. - Я не люблю такие
сюрпризы! Почему меня никто об этом не предупредил?
- Видите ли, сэр...
- Ладно! Потом разберусь. Надеюсь, что сюрприз для Торравэя не
окажется ошибкой... Ладно, потом. Что происходит сейчас?
Помощник посмотрел, не на экран, а на свои часы.
- Раскрытие парашюта, сэр. Они закончили торможение. Теперь им
осталось только падать. Через несколько секунд... - и помощник
указал на экран, который послушно сложился в картинку. - Вот! Теперь
они в режиме управляемого спуска.
Они уселись и стали ждать, пока спускаемый модуль скользил вниз, в
разреженном марсианском воздухе, под огромным куполом, в пять раз
больше парашюта, рассчитанного на земной.
Когда они ударились о поверхность, лязг было слышно за сотню
миллионов миль, словно десяток мусорных контейнеров грохнулось с
крыши. Но модуль был рассчитан на это, а экипаж давным-давно сидел в
своих защитных коконах.
Потом послышалось шипение и слабое потрескивание остывающего
металла.
А потом голос Брэда:
- Мы на Марсе, - торжественно, как в церкви, произнес он, а Дон
Кайман зашептал слова из ординара мессы: "Laudamus te, benedictimus
te, adoramus te, glorificamus te. Gloria in exelsis Deo, et in terra
pax hominibus bonae voluntatis".
И к знакомым словам добавил:
- Et in Martis.5
____________________
5 Хвалим Тебя, благословим Тебя, кланяемся Тебе, славословим Тебя.
Слава в вышних Богу, на Земле мир, и в человецех благоволение. И на
Марсе. (лат.)
Глава 15
КАК ХОРОШАЯ НОВОСТЬ ПОПАЛА С МАРСА НА ЗЕМЛЮ
Когда мы впервые поняли, что существует серьезный риск войны -
глобальной войны, которая уничтожит цивилизацию и сделает Землю
необитаемой - то есть вскоре после того, как вообще обрели
возможность что-либо понимать - мы решили предпринять колонизацию
Марса.
Это было непросто.
В беде могла оказаться вся человеческая раса. Весь мир страдал от
недостатка энергоресурсов, а это значило, что удобрения становились
дороже, а это значило, что люди становились голоднее, а это значило
напряженность, грозящую взрывом. Мировых ресурсов едва хватало для
того, чтобы прокормить эти миллиарды людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35