он был слишком занят тем, чтобы не разнести ни в чем не повинный замок Эйнсли на щебенку. Впервые в жизни — впервые! — он был настолько беззащитен перед собственной яростью. О, Джеральд всегда преотлично знал, как с нею управляться! Он намеренно подхлестывал ее в бою — и она несла его сквозь копья и клинки невредимым… но сейчас перед ним не было врага. Утишить бешенство в обычное время было не так и трудно. Чаще всего довольно было заломить пальцы — до боли, до хруста… но Джеральд почти не чувствовал их, не чувствовал собственных рук, собственного тела. А еще его всегда так выручала безумная скачка сломя голову… но осенние дожди взяли Эйнсли в кольцо — не вырвешься!
Джеральд со стоном прижался пылающим лбом к холодному цветному стеклу, распластал по нему ладони. Впервые ярость его была непобедимой — потому что впервые она была безысходной. Дженни… Дженни… в первый раз ее отняла у него стрела подкупленного убийцы — а теперь его любовь отнимают у него вторично… нет — не отнимают, а требуют, чтобы он сделал это сам! И он это сделает — потому что должен… он действительно должен. Джеральд де Райнор, Золотой Герцог, мог бы отдаться своему горю без изъятия — но Джеральд Олбарийский не вправе, не может, не должен! Он обязан жениться — будто и не было никогда никакой Дженни, будто она и не умирала у него на руках, заслонив собой от оперенной смерти, всю свою несбывшуюся жизнь швырнув между ним и наконечником стрелы, чтобы он… о Господи всеблагий!
Лэннион, будь он трижды проклят, четырежды прав! Джеральду нет оправданий. Он и в самом деле предавал Дженни своей неколебимой верностью — предавал ежедневно, ежечасно… Дженни, любовь моя, что же я сделал! И что мне делать теперь?
Отрезвила его внезапная резкая боль и странный скрежет. Джеральд отнял руки от окна и непонимающе уставился на собственные окровавленные пальцы. Свинцовый переплет пополз под его руками, прогнулся, куски цветного стекла перекособочились, вздыбились, готовые выпасть в любое мгновение; солнечная полянка искривилась, плечо эльфийского рыцаря резко вздернулось, будто от жгучей боли, и по лицу стеклянного эльфа медленно стекала узкая тяжелая струйка крови. В щели между стеклами сочился мокрый ветер.
За спиной Джеральда послышался какой-то непонятный звук, и он гневно обернулся.
Перед ним стояла Бет — такая бледная, что темные ее брови и ресницы, казалось, как бы отделились от лица.
— Что вы хотели, леди Бет? — смиряя свой гнев, как мятеж, спросил король.
Этой ночью Бет не пошла в собственную опочивальню, хоть и измучена была до предела. Матушка искала ее по всему Эйнсли, чтобы учинить непутевой дочери выговор за все разом: и за те дни, когда Бет просто не помнила себя, и за то, что была в часовне наедине с мужчиной — вот ужас-то! — и за то, что этим мужчиной был король, перед которым нахалка Бет на веки вечные опозорила славное имя де Бофортов… У Бет не было сил выслушивать обвинения, которые она привычно знала наперед. Найти ее в спальне проще простого, именно туда и направится разъяренная леди Эйнсли… Бет спряталась в стенной нише, прикрытой цветной занавесью, чтобы переждать грозу, и лишь потом, когда леди Элис перестанет рыскать по замку в поисках дочери, тихонько прошмыгнуть в спальню. Ей и раньше доводилось прятаться подобным образом. Вот только на сей раз ей не удалось пересидеть и дождаться, пока все в замке затихнет. Она заснула каменным сном прямо там, в нише, обхватив руками колени.
Проснувшись, она не сразу поняла, где находится и отчего ей так зябко и тесно, а совсем рядом с нею раздаются чьи-то голоса. И ведь едва не выскочила, отдернув занавесь… нет, в разговоре не было ничего секретного, не предназначенного для посторонних ушей — но как же гадко будет появиться сейчас перед королем, братом и графом Лэннионом! Получится, будто она подслушивала нарочно… нет, лучше обождать, пока зала опустеет, и уже тогда выскользнуть из ниши.
Это решение, такое естественное на первый взгляд, оказалось насквозь ошибочным. Никто никогда не должен был слышать того, о чем говорил граф Лэннион! Может, даже и королю не следовало этого слышать — и уж во всяком случае эти гневные слова не предназначались для слуха помертвевшей от ужаса и сострадания Бет… ни слова, ни глухой мучительный стон, ни тяжелое трудное дыхание, ни треск и скрежет стекла и свинца…
Бет решительно откинула занавесь и шагнула вперед.
Левая рука Джеральда была испачкана кровью; за спиной его в горестной позе застыл оконный эльф. Бет была уверена, что ее спросят, откуда она взялась, но Джеральд так и не спросил — по всей очевидности, подумал, что она вот только вошла, неслышно приоткрыв дверь. А хоть бы и спросил — пускай! Пускай даже и разгневается — все лучше, чем цепенеть молча в невыносимом страдании! Нельзя оставлять человека наедине с самим собой в такую минуту, даже если он сам именно этого и хочет. Гневайтесь сколько пожелаете, Ваше Величество, — да хоть эльфа оконного на помощь позовите, чтобы яриться было сподручнее! Ну же, спросите, откуда я взялась — и я вам скажу правду, а правда эта такого свойства, что ваша молчаливая скорбь просто-напросто разлетится вдребезги! Есть такая правда, против которой никакое горе не устоит!
Но нет — ее спросили совсем о другом.
— Что вы хотели, леди Бет? — напряженным от усилия сдержать себя голосом произнес король.
Бет не подбирала слов — они сами сорвались с уст.
— Принести Вашему Величеству кипятку со щелоком, — отрезала она. — Ведра хватит или лучше все-таки бадью?
Какую-то долю мгновения король смотрел на нее так, словно его ударили под ложечку, вышибив весь воздух, что и дохнуть невмочь — а потом спазм мучительного хохота согнул его пополам.
— Ox… — промолвил он, едва переводя дыхание. — Никогда бы… Спасибо, Бет.
Девушка не сводила с него настороженного взгляда.
— Не бойтесь, — сказал король. — Не надо.
— А я и не боюсь, — ломким шепотом ответила Бет, помолчала и добавила уже громче: — У вас пальцы порезаны.
— Я и забыл. — Джеральд опустил средний и безымянный пальцы в кубок с вином, чтобы промыть их, и поморщился. — У вас есть платок?
У нее было кое-что получше. У всякой благородной леди непременно должен свисать с пояса шитый золотом привесной кошель для милостыни — вот только Бет в своем кошеле держала не медь для подаяния. Привычка еще со времен осады — всегда иметь при себе зелья, останавливающие кровь, чистые бинты и корпию. Они и сейчас были у Бет при себе. Она молча открыла кошель, вытащила все, что могло понадобиться, и занялась рукой короля. Бет столько раз унимала кровь и бинтовала раненых во время осады, что могла бы проделать это с закрытыми глазами.
— А из вас получился бы славный оруженосец, Бет, — усмехнулся король. — Вот если бы вы еще умели те раны перевязывать, которые от неосторожного слова случаются…
Тут бы ей и промолчать — но нет! Что-то так и тянуло ее за язык — не иначе, хваленое упрямство Бофортов.
— Не сердитесь на графа Лэнниона, — тихо попросила Бет, не подымая головы. — Пожалуйста.
Король резко выдохнул.
— Вы слышали? — помолчав, осведомился он.
— Да, — ответила Бет, не колеблясь, и затянула повязку. — Нечаянно.
— Да разве я говорил, что вы подслушивали! — махнул здоровой рукой Джеральд. — Вы не из таких, Бет. Просто…
— Лэннион хотел, как лучше, — все так же тихо и твердо произнесла Бет.
— Более того — он прав, — ответил король. — Я в себе не волен. Хочу я того или нет, а у меня просто нет выбора… кому, как не вам, это понять?
— Почему… мне? — захолодев, спросила Бет.
Она не знала, что собирается сказать король, — и в то же самое время знала каким-то странным образом каждое слово из тех, что ей предстояло услышать.
— Потому что у вас тоже нет выбора, — произнес Джеральд, и его забинтованная рука чуть сжала ее пальцы. — Бет, как долго вам позволят оплакивать Джея прежде, чем отправить вас под венец? Если я хоть немного знаю, что представляют собой лорд и леди Эйнсли, ваша подушка не успеет просохнуть от слез, как вы окажетесь обвенчаны! Вы не в своей воле — и даже Роберт не защитит вас от нежеланного замужества, хоть он и умница.
— Берт уже меня защищает. — Бет услышала собственный голос будто со стороны. — Он всю душу вложил в Эйнсли. Его заботой замок и земли в таком состоянии, что у моих родителей нет нужды меня продавать.
— Как будто это их остановит! — зло выдохнул король.
Бет на мгновение прикрыла глаза. Он был прав — только война с Троанном и помешала сговорить ее за кого-нибудь из соседей: стоит ли отдавать дочь замуж куда-то на сторону, если можно объединить земли… объединить на словах, ничем особым на деле не поступаясь. Бет в те дни всерьез подумывала о побеге из дома — но война заставила отменить все и всяческие брачные планы… а однажды дороги войны привели в Эйнсли молодого рыцаря с искрящимися смехом ореховыми глазами…
— Я не дамся, — твердо сказала Бет.
Даже если ее свяжут по рукам и ногам и в таком виде доставят к алтарю, она не скажет «да»! Как ее троюродная бабушка Ровена Беллинсгем… которую все же обвенчали с Давидом де Бофортом, хоть она и сказала «нет»…
— А это как получится. — Джеральд дернул уголком рта. — Разве вот если в монастырь…
Монастырь. Обитель Святой Маргариты. Мать Марион, аббатиса — вечно поджатые губы сухого жестокого рта, властно сведенные брови… как же она с Бертом смеялась, когда Джей сочинил песенку про ангела, которого аббатиса подвергла экзорцизму за то, что он говорил о вечном блаженстве — подумать только, о блаженстве, вот ведь грешник нераскаянный!
— Нет, — тихо сказала Бет. — Вы правы. У меня действительно нет выхода.
— Выбора, — поправил ее Джеральд. — А выход, пожалуй, что и есть… если вы согласитесь его принять.
Бет взглянула на него. О каком выходе он говорит? Ведь она, как и он сам, в кольце осады — и прорвать это кольцо невозможно.
Лицо Джеральда пугающе отвердело. Бет не раз видела подобное — именно такими делались лица защитников Эйнсли за мгновение перед тем, как исказиться яростью, исторгающей из искривленных губ боевой клич.
— Леди Элизабет де Бофорт, — глухо произнес король и опустился на одно колено, — я прошу вашей руки — и не предлагаю своего сердца.
Кровь отхлынула у Бет от лица стремительно и страшно; в глазах потемнело.
— Бет, — сдавленно выговорил Джеральд, — я предлагаю вам свою помощь — и прошу вас о том же. Мне больше не у кого просить. Ведь вы — единственная женщина на свете… — Он запнулся, и Бет едва не задохнулась. — Вы единственная женщина, которой я не нужен. Просто потому, что я не Джефрей де Ридо.
Тиски, сжавшие ее душу, раскрылись. Бет бессильно опустилась на скамью; ноги ее не держали.
— Моя корона, моя боевая слава, мое лицо… да вся моя жизнь, если на то пошло, — с горечью вымолвил король. — Вы же слышали, о чем говорил Лэннион… они хотят назвать все это своим… им нужно все это… Бет, рядом с вами я могу хотя бы дышать, потому что я вам не нужен… я не Джей, и я не нужен вам — как и вы мне не нужны. Я не люблю вас и не полюблю никогда. Простите, если я вас этими словами обидел…
— Разве это обида? — тихо сказала Бет. — Это правда.
— Да, — так же тихо сказал Джеральд. — А еще это выход. Для нас обоих. Поодиночке нас растерзают — а вдвоем мы, пожалуй, продержимся.
Продержимся. Точно таким тоном произносил это слово Берт, снимая шлем и яростно оттирая холодной водой усталое лицо с набрякшими от недосыпания веками. Продержимся.
Бет невольно фыркнула, тут же спохватилась и подняла на короля виноватый взгляд.
— Простите, — покаянно молвила она. — Я не хотела… просто вы сказали «продержимся»… мне как-то разом представилось — самый гребень стены, снизу кричат, стрелы пускают, на приступ лезут — а мы на них всякую дрянь выливаем… смолу горячую, кипяток…
— Со щелоком, — подсказал король; кончики его губ подозрительно дрогнули. Он поднялся и сел рядом с нею. — Браво, Бет. Вы настоящий боец. Совсем как Берт. Никогда не знаешь, чего от вас обоих ждать.
Он помолчал немного.
— Мне вот тоже кое-что представилось, — задумчиво произнес Джеральд. — Вернее, вспомнилось. Дед рассказывал… после победы Малькольм Дангельт был просто вынужден расплатиться по счетам — это потом он потраченное вернул с лихвой, а тогда у него даже свою монету чеканить было не на что… да и не из чего. Золото Доаделлинов стоило дорого… Дангельт начал с того, что обрезал монету Эдмонда, сильно обрезал — едва бунтом дело не кончилось. А взамен Малькольм пустил в ход серебро — много серебра, выше настоящей цены… еще и заявил, что делает это… — Губы короля зло скривились. — «Из неизменной дружбы, кою его величество питает к своим добрым подданным». Вот тогда и пошло присловье — «золото любви на серебро дружбы не меняют».
Оконный эльф, безмолвный свидетель их странного разговора, взирал на них сверху вниз. Плечо его было по-прежнему вздернуто кверху, но уже не столько болезненно, сколько иронически — а то и вовсе нетерпеливо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Джеральд со стоном прижался пылающим лбом к холодному цветному стеклу, распластал по нему ладони. Впервые ярость его была непобедимой — потому что впервые она была безысходной. Дженни… Дженни… в первый раз ее отняла у него стрела подкупленного убийцы — а теперь его любовь отнимают у него вторично… нет — не отнимают, а требуют, чтобы он сделал это сам! И он это сделает — потому что должен… он действительно должен. Джеральд де Райнор, Золотой Герцог, мог бы отдаться своему горю без изъятия — но Джеральд Олбарийский не вправе, не может, не должен! Он обязан жениться — будто и не было никогда никакой Дженни, будто она и не умирала у него на руках, заслонив собой от оперенной смерти, всю свою несбывшуюся жизнь швырнув между ним и наконечником стрелы, чтобы он… о Господи всеблагий!
Лэннион, будь он трижды проклят, четырежды прав! Джеральду нет оправданий. Он и в самом деле предавал Дженни своей неколебимой верностью — предавал ежедневно, ежечасно… Дженни, любовь моя, что же я сделал! И что мне делать теперь?
Отрезвила его внезапная резкая боль и странный скрежет. Джеральд отнял руки от окна и непонимающе уставился на собственные окровавленные пальцы. Свинцовый переплет пополз под его руками, прогнулся, куски цветного стекла перекособочились, вздыбились, готовые выпасть в любое мгновение; солнечная полянка искривилась, плечо эльфийского рыцаря резко вздернулось, будто от жгучей боли, и по лицу стеклянного эльфа медленно стекала узкая тяжелая струйка крови. В щели между стеклами сочился мокрый ветер.
За спиной Джеральда послышался какой-то непонятный звук, и он гневно обернулся.
Перед ним стояла Бет — такая бледная, что темные ее брови и ресницы, казалось, как бы отделились от лица.
— Что вы хотели, леди Бет? — смиряя свой гнев, как мятеж, спросил король.
Этой ночью Бет не пошла в собственную опочивальню, хоть и измучена была до предела. Матушка искала ее по всему Эйнсли, чтобы учинить непутевой дочери выговор за все разом: и за те дни, когда Бет просто не помнила себя, и за то, что была в часовне наедине с мужчиной — вот ужас-то! — и за то, что этим мужчиной был король, перед которым нахалка Бет на веки вечные опозорила славное имя де Бофортов… У Бет не было сил выслушивать обвинения, которые она привычно знала наперед. Найти ее в спальне проще простого, именно туда и направится разъяренная леди Эйнсли… Бет спряталась в стенной нише, прикрытой цветной занавесью, чтобы переждать грозу, и лишь потом, когда леди Элис перестанет рыскать по замку в поисках дочери, тихонько прошмыгнуть в спальню. Ей и раньше доводилось прятаться подобным образом. Вот только на сей раз ей не удалось пересидеть и дождаться, пока все в замке затихнет. Она заснула каменным сном прямо там, в нише, обхватив руками колени.
Проснувшись, она не сразу поняла, где находится и отчего ей так зябко и тесно, а совсем рядом с нею раздаются чьи-то голоса. И ведь едва не выскочила, отдернув занавесь… нет, в разговоре не было ничего секретного, не предназначенного для посторонних ушей — но как же гадко будет появиться сейчас перед королем, братом и графом Лэннионом! Получится, будто она подслушивала нарочно… нет, лучше обождать, пока зала опустеет, и уже тогда выскользнуть из ниши.
Это решение, такое естественное на первый взгляд, оказалось насквозь ошибочным. Никто никогда не должен был слышать того, о чем говорил граф Лэннион! Может, даже и королю не следовало этого слышать — и уж во всяком случае эти гневные слова не предназначались для слуха помертвевшей от ужаса и сострадания Бет… ни слова, ни глухой мучительный стон, ни тяжелое трудное дыхание, ни треск и скрежет стекла и свинца…
Бет решительно откинула занавесь и шагнула вперед.
Левая рука Джеральда была испачкана кровью; за спиной его в горестной позе застыл оконный эльф. Бет была уверена, что ее спросят, откуда она взялась, но Джеральд так и не спросил — по всей очевидности, подумал, что она вот только вошла, неслышно приоткрыв дверь. А хоть бы и спросил — пускай! Пускай даже и разгневается — все лучше, чем цепенеть молча в невыносимом страдании! Нельзя оставлять человека наедине с самим собой в такую минуту, даже если он сам именно этого и хочет. Гневайтесь сколько пожелаете, Ваше Величество, — да хоть эльфа оконного на помощь позовите, чтобы яриться было сподручнее! Ну же, спросите, откуда я взялась — и я вам скажу правду, а правда эта такого свойства, что ваша молчаливая скорбь просто-напросто разлетится вдребезги! Есть такая правда, против которой никакое горе не устоит!
Но нет — ее спросили совсем о другом.
— Что вы хотели, леди Бет? — напряженным от усилия сдержать себя голосом произнес король.
Бет не подбирала слов — они сами сорвались с уст.
— Принести Вашему Величеству кипятку со щелоком, — отрезала она. — Ведра хватит или лучше все-таки бадью?
Какую-то долю мгновения король смотрел на нее так, словно его ударили под ложечку, вышибив весь воздух, что и дохнуть невмочь — а потом спазм мучительного хохота согнул его пополам.
— Ox… — промолвил он, едва переводя дыхание. — Никогда бы… Спасибо, Бет.
Девушка не сводила с него настороженного взгляда.
— Не бойтесь, — сказал король. — Не надо.
— А я и не боюсь, — ломким шепотом ответила Бет, помолчала и добавила уже громче: — У вас пальцы порезаны.
— Я и забыл. — Джеральд опустил средний и безымянный пальцы в кубок с вином, чтобы промыть их, и поморщился. — У вас есть платок?
У нее было кое-что получше. У всякой благородной леди непременно должен свисать с пояса шитый золотом привесной кошель для милостыни — вот только Бет в своем кошеле держала не медь для подаяния. Привычка еще со времен осады — всегда иметь при себе зелья, останавливающие кровь, чистые бинты и корпию. Они и сейчас были у Бет при себе. Она молча открыла кошель, вытащила все, что могло понадобиться, и занялась рукой короля. Бет столько раз унимала кровь и бинтовала раненых во время осады, что могла бы проделать это с закрытыми глазами.
— А из вас получился бы славный оруженосец, Бет, — усмехнулся король. — Вот если бы вы еще умели те раны перевязывать, которые от неосторожного слова случаются…
Тут бы ей и промолчать — но нет! Что-то так и тянуло ее за язык — не иначе, хваленое упрямство Бофортов.
— Не сердитесь на графа Лэнниона, — тихо попросила Бет, не подымая головы. — Пожалуйста.
Король резко выдохнул.
— Вы слышали? — помолчав, осведомился он.
— Да, — ответила Бет, не колеблясь, и затянула повязку. — Нечаянно.
— Да разве я говорил, что вы подслушивали! — махнул здоровой рукой Джеральд. — Вы не из таких, Бет. Просто…
— Лэннион хотел, как лучше, — все так же тихо и твердо произнесла Бет.
— Более того — он прав, — ответил король. — Я в себе не волен. Хочу я того или нет, а у меня просто нет выбора… кому, как не вам, это понять?
— Почему… мне? — захолодев, спросила Бет.
Она не знала, что собирается сказать король, — и в то же самое время знала каким-то странным образом каждое слово из тех, что ей предстояло услышать.
— Потому что у вас тоже нет выбора, — произнес Джеральд, и его забинтованная рука чуть сжала ее пальцы. — Бет, как долго вам позволят оплакивать Джея прежде, чем отправить вас под венец? Если я хоть немного знаю, что представляют собой лорд и леди Эйнсли, ваша подушка не успеет просохнуть от слез, как вы окажетесь обвенчаны! Вы не в своей воле — и даже Роберт не защитит вас от нежеланного замужества, хоть он и умница.
— Берт уже меня защищает. — Бет услышала собственный голос будто со стороны. — Он всю душу вложил в Эйнсли. Его заботой замок и земли в таком состоянии, что у моих родителей нет нужды меня продавать.
— Как будто это их остановит! — зло выдохнул король.
Бет на мгновение прикрыла глаза. Он был прав — только война с Троанном и помешала сговорить ее за кого-нибудь из соседей: стоит ли отдавать дочь замуж куда-то на сторону, если можно объединить земли… объединить на словах, ничем особым на деле не поступаясь. Бет в те дни всерьез подумывала о побеге из дома — но война заставила отменить все и всяческие брачные планы… а однажды дороги войны привели в Эйнсли молодого рыцаря с искрящимися смехом ореховыми глазами…
— Я не дамся, — твердо сказала Бет.
Даже если ее свяжут по рукам и ногам и в таком виде доставят к алтарю, она не скажет «да»! Как ее троюродная бабушка Ровена Беллинсгем… которую все же обвенчали с Давидом де Бофортом, хоть она и сказала «нет»…
— А это как получится. — Джеральд дернул уголком рта. — Разве вот если в монастырь…
Монастырь. Обитель Святой Маргариты. Мать Марион, аббатиса — вечно поджатые губы сухого жестокого рта, властно сведенные брови… как же она с Бертом смеялась, когда Джей сочинил песенку про ангела, которого аббатиса подвергла экзорцизму за то, что он говорил о вечном блаженстве — подумать только, о блаженстве, вот ведь грешник нераскаянный!
— Нет, — тихо сказала Бет. — Вы правы. У меня действительно нет выхода.
— Выбора, — поправил ее Джеральд. — А выход, пожалуй, что и есть… если вы согласитесь его принять.
Бет взглянула на него. О каком выходе он говорит? Ведь она, как и он сам, в кольце осады — и прорвать это кольцо невозможно.
Лицо Джеральда пугающе отвердело. Бет не раз видела подобное — именно такими делались лица защитников Эйнсли за мгновение перед тем, как исказиться яростью, исторгающей из искривленных губ боевой клич.
— Леди Элизабет де Бофорт, — глухо произнес король и опустился на одно колено, — я прошу вашей руки — и не предлагаю своего сердца.
Кровь отхлынула у Бет от лица стремительно и страшно; в глазах потемнело.
— Бет, — сдавленно выговорил Джеральд, — я предлагаю вам свою помощь — и прошу вас о том же. Мне больше не у кого просить. Ведь вы — единственная женщина на свете… — Он запнулся, и Бет едва не задохнулась. — Вы единственная женщина, которой я не нужен. Просто потому, что я не Джефрей де Ридо.
Тиски, сжавшие ее душу, раскрылись. Бет бессильно опустилась на скамью; ноги ее не держали.
— Моя корона, моя боевая слава, мое лицо… да вся моя жизнь, если на то пошло, — с горечью вымолвил король. — Вы же слышали, о чем говорил Лэннион… они хотят назвать все это своим… им нужно все это… Бет, рядом с вами я могу хотя бы дышать, потому что я вам не нужен… я не Джей, и я не нужен вам — как и вы мне не нужны. Я не люблю вас и не полюблю никогда. Простите, если я вас этими словами обидел…
— Разве это обида? — тихо сказала Бет. — Это правда.
— Да, — так же тихо сказал Джеральд. — А еще это выход. Для нас обоих. Поодиночке нас растерзают — а вдвоем мы, пожалуй, продержимся.
Продержимся. Точно таким тоном произносил это слово Берт, снимая шлем и яростно оттирая холодной водой усталое лицо с набрякшими от недосыпания веками. Продержимся.
Бет невольно фыркнула, тут же спохватилась и подняла на короля виноватый взгляд.
— Простите, — покаянно молвила она. — Я не хотела… просто вы сказали «продержимся»… мне как-то разом представилось — самый гребень стены, снизу кричат, стрелы пускают, на приступ лезут — а мы на них всякую дрянь выливаем… смолу горячую, кипяток…
— Со щелоком, — подсказал король; кончики его губ подозрительно дрогнули. Он поднялся и сел рядом с нею. — Браво, Бет. Вы настоящий боец. Совсем как Берт. Никогда не знаешь, чего от вас обоих ждать.
Он помолчал немного.
— Мне вот тоже кое-что представилось, — задумчиво произнес Джеральд. — Вернее, вспомнилось. Дед рассказывал… после победы Малькольм Дангельт был просто вынужден расплатиться по счетам — это потом он потраченное вернул с лихвой, а тогда у него даже свою монету чеканить было не на что… да и не из чего. Золото Доаделлинов стоило дорого… Дангельт начал с того, что обрезал монету Эдмонда, сильно обрезал — едва бунтом дело не кончилось. А взамен Малькольм пустил в ход серебро — много серебра, выше настоящей цены… еще и заявил, что делает это… — Губы короля зло скривились. — «Из неизменной дружбы, кою его величество питает к своим добрым подданным». Вот тогда и пошло присловье — «золото любви на серебро дружбы не меняют».
Оконный эльф, безмолвный свидетель их странного разговора, взирал на них сверху вниз. Плечо его было по-прежнему вздернуто кверху, но уже не столько болезненно, сколько иронически — а то и вовсе нетерпеливо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16