Калифорния в годы моего детства была раем. Я рос здоровым, правильно питался, был хорошо одет, обитал в хорошем жилище. Школьная библиотека хранила все сокровища мировой литературы. После занятий мы играли с другими мальчиками в апельсиновой роще. Когда подросли, развлечения стали другими – сначала игра в Малой лиге, а затем в школьном джазе.
Каждый день я ходил на берег в поисках приключений и находил их, а когда возвращался домой, к матери и отцу, в дом, который они построили надежным, как крепость, весь мир казался прочным, словно отчий дом. Поняли вы теперь, что такое утопия и как себя чувствуют те, кто в ней живет?
Но если глядеть шире, то о каком рае на Земле может идти речь? Пока я жил в своем доме на солнечном берегу, большая часть мира прозябала – и прозябает – в нищете, голоде, болезнях, обитает в хижинах из картонных коробок и гибнет от пуль чужих солдат или собственной полиции. Я вырос словно на острове. Подобным образом живут дети аристократов. Конечно, мое детское восприятие жизни тогда и теперешнее понимание ее – совсем разные вещи. Но все же я жил, и я знаю, на что похожа жизнь, а не прозябание. Такой жизни не худо пожелать каждому. Не в частностях, конечно, а в главных ее чертах – даре счастливого детства, пожизненного ощущения безопасности, хорошего здоровья до глубокой старости.
Я хочу работать, чтобы сделать такую жизнь реальностью для большинства. Я буду бороться, чтобы в один прекрасный день весь мир стал утопией, а сказочная моя Калифорния оказалась предтечей, образцом того, что наступит. Тогда мое детство станет свершившейся судьбой. Скорее всего я не узнаю, как и когда это произойдет. Возможно, это станет ясным только после нашей смерти – уже новым поколениям. Но пусть будущее рассудит. Потомки оглянутся назад и осудят нас, наше бегство в утопию. Но я желаю, я ищу утопию; я хочу, чтобы она превратилась в реальность, и поэтому остаюсь бороться за нее. Потому что я жил на этом острове. Мне известно, что такое счастливое детство.
* * *
Кевин работал у Оскара, когда до него дошла весть. Сидя на крыше, Кевин заканчивал шпаклевать швы световых люков над спальней. Кто-то позвал его с улицы. Кевин вытянул шею над коньком и увидел отца Рамоны – тот стоял на обочине рядом с валяющимся велосипедом, уперев руки в бедра. Педро смотрел снизу на Кевина необычно серьезным взглядом.
– Да, Педро! Что случилось?
– Спускайся. Плохие новости.
Кевин поспешно лез вниз по лестнице, приставленной к стене. Сердце стучало. Что-то случилось с Рамоной; ей больно, и она хочет, чтобы Кевин был рядом.
– Том… – произнес Педро, когда Кевин достиг земли. И снова у Кевина екнуло сердце. Один лишь взгляд на лицо Педро сказал все. Глубокая складка меж бровей.
Педро крепко взял Кевина за плечо:
– Корабль повредило во время шторма; а Том… его смыло.
– Он… что?..
Кевин никак не мог взять в толк, что произошло, а Педро не знал подробностей. Постепенно начало доходить: Том погиб в море.
Кевин сел на козлы и огляделся. Перед ним был двор, заваленный строительным мусором и досками. В ярком солнечном свете плотным облаком стояла пыль. Он не мог поверить. Не понимал, как это так…
– Я думал, корабли в наши дни не тонут… Гордый «Ганеш», словно птица летящий прочь из гавани Ньюпорта в открытое море…
– Он не утонул. Но многие отсеки оказались пробиты, и капитан решил, что безопаснее перейти в спасательные лодки. Корабль так и остался там, с крупными повреждениями, покинутый людьми. Наверное, они угодили в тайфун и судно налетело на поле притопленного леса или что-то вроде этого. Ударами бревен разворотило всю носовую часть ниже ватерлинии.
Педро снова тронул Кевина за плечо. Тот поднял взгляд. На скулах пожилого мужчины шевелились желваки. Было видно, насколько тяжело ему сейчас говорить. До чего же он похож на Рамону, этот седой шестидесятичетырехлетний человек… Горе неожиданной стрелой пробило коросту бесчувственности, владевшей Кевином уже которую неделю. Спазм перехватил горло.
– Спасибо, что приехали сообщить.
Педро печально качал головою, не слыша корявых слов. Кевин с усилием глотнул. Все, что ниже кадыка, казалось застывшим, будто примороженным. С того момента когда Педро окликнул его, Кевин так и держал в руке шпатель.
Острее всего Кевин сейчас чувствовал, как добр Педро; это чуть не заставило его завыть. Кевин сидел, упершись взглядом в землю, и ощущал чужую руку на своем плече.
Они помолчали немного вместе; затем Педро поднял велосипед и уехал, а Кевин стал посреди двора, оглядываясь кругом. Сегодня он тут один. Лучше это или хуже? Трудно сказать. Четверть часа назад он стал еще более одиноким.
Кевин снова забрался на крышу и вернулся к затыканию щелей. Шпатель. Кевин уселся на коньке, разглядывая инструмент и вспоминая.
Когда Кевин был маленьким мальчишкой, они с Томом пошли в поход. Двинулись на рассвете; птицы еще спали, сидя на ветках. Путешественники долго продирались по кустам – Том объявил это «походом по звериным тропам» – и вконец заплутали. Тогда Кевин и спросил:
– А это взаправдашняя тропа зверей, деда?
Семилетний мальчуган и его дед хохотали как сумасшедшие. А потом Кевин споткнулся и больно проехал коленками по земле. Он уже собирался зареветь, когда Том подхватил его и воскликнул:
– Это не просто великий подвиг! Это редчайшая возможность!
Том закатал свои брюки и показал шрамы на обоих коленях; затем вынул из ножен свой швейцарский армейский нож и коснулся острием каждой ссадины – на своих коленках и на коленках Кевина, а потом слизнул кровь с голеней мальчугана – вот что особенно потрясло – и сплюнул на четыре стороны света, бормоча тарабарские слова старинной индейской клятвы крови.
Теперь Кевин вышагивал, поглядывая по сторонам с гордостью за свои саднящие коленки. Они были высшим знаком отличия, знаком мужества и единения с холмами. С окружающей природой.
* * *
Весь этот вечер и следующий день бесконечным потоком шли не нужные никому соболезнования. Кевин скрылся от них в бассейне и плавал там в одиночестве.
Позвонил сестре и родителям. Первой, как обычно, не оказалось. Он оставил сообщение. До чего больно было произносить каждое слово! Затем на экране появилась мать. Кевин чувствовал противоестественную смесь силы и беспомощности, когда рассказывал ей о случившемся. Сейчас он остро ощутил, каково было Педро – приехать к нему и сообщить о несчастье.
Искаженное горем родное лицо на экране. После краткой неловкой беседы они с матерью пообещали друг другу вскоре еще созвониться.
Вечером Кевин вышел на кухню и обнаружил там стоящую у плиты Дорис. Та готовила ужин на всех.
– Сегодня моя очередь, – сказал Кевин.
– Знаешь, нам никак не удается найти тех его друзей, – вместо ответа произнесла Дорис. – Я думаю, может, они сами проявятся?
– Да…
Дорис нахмурила брови.
* * *
Кевин проклинал на чем свет стоит бестолковый экипаж «Ганеша»; клял ненасытную Надежду. Довольно неожиданно Надежда объявилась сама – по телевизору. Рука на перевязи, лицо угрюмое, какое-то… перевернутое, что ли. Кевин вспомнил рассказ Тома про ее жизнь; жизнь эта была нелегкой.
Надежда описала подробности кораблекрушения. Без вести пропали еще четыре человека – видимо, они оказались заперты в носовых отсеках и пытались пробраться на корму по палубе. Том исчез во время неразберихи у спасательных лодок, и никто с уверенностью не может сказать, что произошло. Пропал. Каждый думал, что Том сидит в другой лодке.
Надежда говорила и говорила, пока Кевин не остановил ее, попросив, чтобы она приехала в Эль-Модену; сказал, что хотел бы ее видеть. Надежда пообещала, но выглядела она ужасно уставшей, измученной, просто-таки выпотрошенной, и Кевин совсем не был уверен, что обещание будет исполнено.
Только после разговора с Надеждой Кевин по-настоящему понял, что произошло; поверил в несчастье. Том умер…
Через две недели работа в доме Оскара подошла к концу. На дворе стояла испепеляющая сентябрьская жара. Всей бригадой ходили они вместе с заказчиком и осматривали каждую дырочку, уплотнения чердачной дверцы и форточек, краску в углах за наличниками, компьютер и все остальное. Вышли на середину мостовой, разглядывали дом издали, трясли пухлую ладонь Оскара и смеялись. Дом выглядел так: тент, растянутый над двумя небольшими флигелями с красным и синим фасадами, увитыми свежей зеленью.
Оскар танцевальным шагом прошел ко входной двери, отвратительным баритоном напевая: «Я шейх аравийский…» – и начал вращаться в пируэте с грацией бегемота, а потом со словами «Ты была б любовь моя!» расставил руки и попытался увлечь с собой Джоди и Габриэлу. Девушки приговаривали хором: «Еще, еще!» – и энергичными толчками в бока помогали кружиться городскому прокурору.
В доме все разбрелись по комнатам, рассматривая обстановку. Во внутреннем дворике Кевин услышал беседу стоящих там Хэнка и хозяина дома. Хэнк сказал:
– Эти черные колонны-водоносы очень уместны. Они придают всему эдакую римско-египетскую пластику. Оскар с ошеломленным видом огляделся вокруг.
– Римско-египетская пластика… – прошептал он. – Моя мечта!
Кевин вышел на улицу, чтобы достать из вело-багажника пиво.
Кто-то ехал – слышалось дребезжание разболтанного крыла и скрип педалей. Кевин поднял глаза и опустил «шестерню» на землю. Это была Рамона, и она направлялась сюда. Зачем?.. Кевин помахал. Они недавно коротко беседовали – несколько дней назад, когда пришло известие о гибели Тома; Рамона приходила выразить соболезнование.
– Привет, – сказала Рамона. – Как дела?
– Нормально. Мы тут немного отмечаем.
– Закончили? Надеюсь, Оскар устроит новоселье?
– Думаю, да. Сейчас – просто маленькое неофициальное спрыскивание. Внутри пока сплошной разгром.
Рамона кивнула. Поджала губы. Меж бровей появилась складка, резко напомнившая Кевину лицо Педро.
– Ты как? – спросила Рамона.
– Да все в порядке.
– Можно… можно тебе кое-что сказать?
– Давай.
– Ты сейчас не занят?
– Да нет, нет. Если хочешь, давай пройдемся.
Рамона с благодарностью кивнула, глядя в землю. Они шли по велодорожке. Рамона катила свою машину за руль; велосипед разделял их. Рамона нервничала, вела себя неловко – точно так же, как после дня рождения. Кевин почувствовал напряжение. В черных волосах ее блестело солнце. Кевин глядел на Рамону, ступал в такт с ее стремительными шагами и опять почувствовал, что хочет быть с ней. Просто быть рядом, больше ничего. Не потерял ли он ее дружбу?..
– Все в порядке, Рамона.
Она отрицательно покачала головой:
– Не все. – Голос ее прозвучал глухо. – Мне страшно от того, что произошло, Кевин; и я не хочу, чтобы такое случилось когда-нибудь еще раз.
– Боже мой! – Кевин был в шоке. – Что ты говоришь!.. Это звучит как… – Он не успел закончить фразу, но Рамона кивнула, все еще не отрывая взор от земли, и торопливо заговорила: – Да, понимаю. Я была слишком опьянена, но никогда не желала причинить тебе боль. И если оказалось, что причинила, и мы больше не будем друзьями – что можно теперь поделать!.. Но мне не хочется, чтобы стало так. Понимаешь, я люблю тебя – люблю твою дружбу; в этом смысле. Если бы нам можно было остаться с тобой друзьями!..
– Ну конечно, Рамона. Мы сможем продолжать дружить.
Но она печально покачала головой, не удовлетворенная ответом.
– Даже… Даже если, – Рамона остановилась и пытливо взглянула в лицо Кевину, – если мы с Альфредо поженимся?
Оп! Так вот оно что… «Ну давай, – мысленно поддевал себя Кевин, – валяй, сморозь что-нибудь! Удиви себя самого еще разок!»
– Вы женитесь? Рамона кивнула:
– Да. Мы так решили. Большой кусок жизни проведен вместе, и мы решили… превратить его в целую жизнь. Будем настоящей семьей, и…
Кевин молча ждал, но, похоже, Рамона закончила речь. Теперь его черед.
– Ну… – никак не мог найтись Кевин. – Хорошие новости. То есть я хочу сказать, поздравляю от всей души…
– О, Кевин…
– Нет, не надо. – Кевин протянул руку, но не смог заставить себя даже коснуться ее плеча. – Я и вправду так думаю. Мне хочется, чтобы вы были счастливы; вы подходите друг другу. Вы… пара. И я хочу, чтобы мы с тобой остались друзьями. Действительно хочу. Вот это есть наихудшая вещь из всего. Потому что ты, я вижу, испытываешь такую неловкость по отношению ко мне…
– Неловкость!.. Я просто ужасно себя чувствую!
Кевин глубоко вздохнул. Видимо, ему необходимо было услышать это из ее уст. У него словно камень с души свалился. Даже плечи распрямились.
– Я понимаю. Но… – Кевин пошевелил плечами. Определенно легче!
– Я боялась, что ты возненавидел меня! – Голос Рамоны звучал с резкостью отчаяния.
– Да что ты! – Кевин рассмеялся. – Никогда бы не смог.
– Я знаю, что веду себя как эгоистка, но мне хочется быть твоим другом.
– Альфредо это может не понравиться. Он будет ревновать.
– Не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Каждый день я ходил на берег в поисках приключений и находил их, а когда возвращался домой, к матери и отцу, в дом, который они построили надежным, как крепость, весь мир казался прочным, словно отчий дом. Поняли вы теперь, что такое утопия и как себя чувствуют те, кто в ней живет?
Но если глядеть шире, то о каком рае на Земле может идти речь? Пока я жил в своем доме на солнечном берегу, большая часть мира прозябала – и прозябает – в нищете, голоде, болезнях, обитает в хижинах из картонных коробок и гибнет от пуль чужих солдат или собственной полиции. Я вырос словно на острове. Подобным образом живут дети аристократов. Конечно, мое детское восприятие жизни тогда и теперешнее понимание ее – совсем разные вещи. Но все же я жил, и я знаю, на что похожа жизнь, а не прозябание. Такой жизни не худо пожелать каждому. Не в частностях, конечно, а в главных ее чертах – даре счастливого детства, пожизненного ощущения безопасности, хорошего здоровья до глубокой старости.
Я хочу работать, чтобы сделать такую жизнь реальностью для большинства. Я буду бороться, чтобы в один прекрасный день весь мир стал утопией, а сказочная моя Калифорния оказалась предтечей, образцом того, что наступит. Тогда мое детство станет свершившейся судьбой. Скорее всего я не узнаю, как и когда это произойдет. Возможно, это станет ясным только после нашей смерти – уже новым поколениям. Но пусть будущее рассудит. Потомки оглянутся назад и осудят нас, наше бегство в утопию. Но я желаю, я ищу утопию; я хочу, чтобы она превратилась в реальность, и поэтому остаюсь бороться за нее. Потому что я жил на этом острове. Мне известно, что такое счастливое детство.
* * *
Кевин работал у Оскара, когда до него дошла весть. Сидя на крыше, Кевин заканчивал шпаклевать швы световых люков над спальней. Кто-то позвал его с улицы. Кевин вытянул шею над коньком и увидел отца Рамоны – тот стоял на обочине рядом с валяющимся велосипедом, уперев руки в бедра. Педро смотрел снизу на Кевина необычно серьезным взглядом.
– Да, Педро! Что случилось?
– Спускайся. Плохие новости.
Кевин поспешно лез вниз по лестнице, приставленной к стене. Сердце стучало. Что-то случилось с Рамоной; ей больно, и она хочет, чтобы Кевин был рядом.
– Том… – произнес Педро, когда Кевин достиг земли. И снова у Кевина екнуло сердце. Один лишь взгляд на лицо Педро сказал все. Глубокая складка меж бровей.
Педро крепко взял Кевина за плечо:
– Корабль повредило во время шторма; а Том… его смыло.
– Он… что?..
Кевин никак не мог взять в толк, что произошло, а Педро не знал подробностей. Постепенно начало доходить: Том погиб в море.
Кевин сел на козлы и огляделся. Перед ним был двор, заваленный строительным мусором и досками. В ярком солнечном свете плотным облаком стояла пыль. Он не мог поверить. Не понимал, как это так…
– Я думал, корабли в наши дни не тонут… Гордый «Ганеш», словно птица летящий прочь из гавани Ньюпорта в открытое море…
– Он не утонул. Но многие отсеки оказались пробиты, и капитан решил, что безопаснее перейти в спасательные лодки. Корабль так и остался там, с крупными повреждениями, покинутый людьми. Наверное, они угодили в тайфун и судно налетело на поле притопленного леса или что-то вроде этого. Ударами бревен разворотило всю носовую часть ниже ватерлинии.
Педро снова тронул Кевина за плечо. Тот поднял взгляд. На скулах пожилого мужчины шевелились желваки. Было видно, насколько тяжело ему сейчас говорить. До чего же он похож на Рамону, этот седой шестидесятичетырехлетний человек… Горе неожиданной стрелой пробило коросту бесчувственности, владевшей Кевином уже которую неделю. Спазм перехватил горло.
– Спасибо, что приехали сообщить.
Педро печально качал головою, не слыша корявых слов. Кевин с усилием глотнул. Все, что ниже кадыка, казалось застывшим, будто примороженным. С того момента когда Педро окликнул его, Кевин так и держал в руке шпатель.
Острее всего Кевин сейчас чувствовал, как добр Педро; это чуть не заставило его завыть. Кевин сидел, упершись взглядом в землю, и ощущал чужую руку на своем плече.
Они помолчали немного вместе; затем Педро поднял велосипед и уехал, а Кевин стал посреди двора, оглядываясь кругом. Сегодня он тут один. Лучше это или хуже? Трудно сказать. Четверть часа назад он стал еще более одиноким.
Кевин снова забрался на крышу и вернулся к затыканию щелей. Шпатель. Кевин уселся на коньке, разглядывая инструмент и вспоминая.
Когда Кевин был маленьким мальчишкой, они с Томом пошли в поход. Двинулись на рассвете; птицы еще спали, сидя на ветках. Путешественники долго продирались по кустам – Том объявил это «походом по звериным тропам» – и вконец заплутали. Тогда Кевин и спросил:
– А это взаправдашняя тропа зверей, деда?
Семилетний мальчуган и его дед хохотали как сумасшедшие. А потом Кевин споткнулся и больно проехал коленками по земле. Он уже собирался зареветь, когда Том подхватил его и воскликнул:
– Это не просто великий подвиг! Это редчайшая возможность!
Том закатал свои брюки и показал шрамы на обоих коленях; затем вынул из ножен свой швейцарский армейский нож и коснулся острием каждой ссадины – на своих коленках и на коленках Кевина, а потом слизнул кровь с голеней мальчугана – вот что особенно потрясло – и сплюнул на четыре стороны света, бормоча тарабарские слова старинной индейской клятвы крови.
Теперь Кевин вышагивал, поглядывая по сторонам с гордостью за свои саднящие коленки. Они были высшим знаком отличия, знаком мужества и единения с холмами. С окружающей природой.
* * *
Весь этот вечер и следующий день бесконечным потоком шли не нужные никому соболезнования. Кевин скрылся от них в бассейне и плавал там в одиночестве.
Позвонил сестре и родителям. Первой, как обычно, не оказалось. Он оставил сообщение. До чего больно было произносить каждое слово! Затем на экране появилась мать. Кевин чувствовал противоестественную смесь силы и беспомощности, когда рассказывал ей о случившемся. Сейчас он остро ощутил, каково было Педро – приехать к нему и сообщить о несчастье.
Искаженное горем родное лицо на экране. После краткой неловкой беседы они с матерью пообещали друг другу вскоре еще созвониться.
Вечером Кевин вышел на кухню и обнаружил там стоящую у плиты Дорис. Та готовила ужин на всех.
– Сегодня моя очередь, – сказал Кевин.
– Знаешь, нам никак не удается найти тех его друзей, – вместо ответа произнесла Дорис. – Я думаю, может, они сами проявятся?
– Да…
Дорис нахмурила брови.
* * *
Кевин проклинал на чем свет стоит бестолковый экипаж «Ганеша»; клял ненасытную Надежду. Довольно неожиданно Надежда объявилась сама – по телевизору. Рука на перевязи, лицо угрюмое, какое-то… перевернутое, что ли. Кевин вспомнил рассказ Тома про ее жизнь; жизнь эта была нелегкой.
Надежда описала подробности кораблекрушения. Без вести пропали еще четыре человека – видимо, они оказались заперты в носовых отсеках и пытались пробраться на корму по палубе. Том исчез во время неразберихи у спасательных лодок, и никто с уверенностью не может сказать, что произошло. Пропал. Каждый думал, что Том сидит в другой лодке.
Надежда говорила и говорила, пока Кевин не остановил ее, попросив, чтобы она приехала в Эль-Модену; сказал, что хотел бы ее видеть. Надежда пообещала, но выглядела она ужасно уставшей, измученной, просто-таки выпотрошенной, и Кевин совсем не был уверен, что обещание будет исполнено.
Только после разговора с Надеждой Кевин по-настоящему понял, что произошло; поверил в несчастье. Том умер…
Через две недели работа в доме Оскара подошла к концу. На дворе стояла испепеляющая сентябрьская жара. Всей бригадой ходили они вместе с заказчиком и осматривали каждую дырочку, уплотнения чердачной дверцы и форточек, краску в углах за наличниками, компьютер и все остальное. Вышли на середину мостовой, разглядывали дом издали, трясли пухлую ладонь Оскара и смеялись. Дом выглядел так: тент, растянутый над двумя небольшими флигелями с красным и синим фасадами, увитыми свежей зеленью.
Оскар танцевальным шагом прошел ко входной двери, отвратительным баритоном напевая: «Я шейх аравийский…» – и начал вращаться в пируэте с грацией бегемота, а потом со словами «Ты была б любовь моя!» расставил руки и попытался увлечь с собой Джоди и Габриэлу. Девушки приговаривали хором: «Еще, еще!» – и энергичными толчками в бока помогали кружиться городскому прокурору.
В доме все разбрелись по комнатам, рассматривая обстановку. Во внутреннем дворике Кевин услышал беседу стоящих там Хэнка и хозяина дома. Хэнк сказал:
– Эти черные колонны-водоносы очень уместны. Они придают всему эдакую римско-египетскую пластику. Оскар с ошеломленным видом огляделся вокруг.
– Римско-египетская пластика… – прошептал он. – Моя мечта!
Кевин вышел на улицу, чтобы достать из вело-багажника пиво.
Кто-то ехал – слышалось дребезжание разболтанного крыла и скрип педалей. Кевин поднял глаза и опустил «шестерню» на землю. Это была Рамона, и она направлялась сюда. Зачем?.. Кевин помахал. Они недавно коротко беседовали – несколько дней назад, когда пришло известие о гибели Тома; Рамона приходила выразить соболезнование.
– Привет, – сказала Рамона. – Как дела?
– Нормально. Мы тут немного отмечаем.
– Закончили? Надеюсь, Оскар устроит новоселье?
– Думаю, да. Сейчас – просто маленькое неофициальное спрыскивание. Внутри пока сплошной разгром.
Рамона кивнула. Поджала губы. Меж бровей появилась складка, резко напомнившая Кевину лицо Педро.
– Ты как? – спросила Рамона.
– Да все в порядке.
– Можно… можно тебе кое-что сказать?
– Давай.
– Ты сейчас не занят?
– Да нет, нет. Если хочешь, давай пройдемся.
Рамона с благодарностью кивнула, глядя в землю. Они шли по велодорожке. Рамона катила свою машину за руль; велосипед разделял их. Рамона нервничала, вела себя неловко – точно так же, как после дня рождения. Кевин почувствовал напряжение. В черных волосах ее блестело солнце. Кевин глядел на Рамону, ступал в такт с ее стремительными шагами и опять почувствовал, что хочет быть с ней. Просто быть рядом, больше ничего. Не потерял ли он ее дружбу?..
– Все в порядке, Рамона.
Она отрицательно покачала головой:
– Не все. – Голос ее прозвучал глухо. – Мне страшно от того, что произошло, Кевин; и я не хочу, чтобы такое случилось когда-нибудь еще раз.
– Боже мой! – Кевин был в шоке. – Что ты говоришь!.. Это звучит как… – Он не успел закончить фразу, но Рамона кивнула, все еще не отрывая взор от земли, и торопливо заговорила: – Да, понимаю. Я была слишком опьянена, но никогда не желала причинить тебе боль. И если оказалось, что причинила, и мы больше не будем друзьями – что можно теперь поделать!.. Но мне не хочется, чтобы стало так. Понимаешь, я люблю тебя – люблю твою дружбу; в этом смысле. Если бы нам можно было остаться с тобой друзьями!..
– Ну конечно, Рамона. Мы сможем продолжать дружить.
Но она печально покачала головой, не удовлетворенная ответом.
– Даже… Даже если, – Рамона остановилась и пытливо взглянула в лицо Кевину, – если мы с Альфредо поженимся?
Оп! Так вот оно что… «Ну давай, – мысленно поддевал себя Кевин, – валяй, сморозь что-нибудь! Удиви себя самого еще разок!»
– Вы женитесь? Рамона кивнула:
– Да. Мы так решили. Большой кусок жизни проведен вместе, и мы решили… превратить его в целую жизнь. Будем настоящей семьей, и…
Кевин молча ждал, но, похоже, Рамона закончила речь. Теперь его черед.
– Ну… – никак не мог найтись Кевин. – Хорошие новости. То есть я хочу сказать, поздравляю от всей души…
– О, Кевин…
– Нет, не надо. – Кевин протянул руку, но не смог заставить себя даже коснуться ее плеча. – Я и вправду так думаю. Мне хочется, чтобы вы были счастливы; вы подходите друг другу. Вы… пара. И я хочу, чтобы мы с тобой остались друзьями. Действительно хочу. Вот это есть наихудшая вещь из всего. Потому что ты, я вижу, испытываешь такую неловкость по отношению ко мне…
– Неловкость!.. Я просто ужасно себя чувствую!
Кевин глубоко вздохнул. Видимо, ему необходимо было услышать это из ее уст. У него словно камень с души свалился. Даже плечи распрямились.
– Я понимаю. Но… – Кевин пошевелил плечами. Определенно легче!
– Я боялась, что ты возненавидел меня! – Голос Рамоны звучал с резкостью отчаяния.
– Да что ты! – Кевин рассмеялся. – Никогда бы не смог.
– Я знаю, что веду себя как эгоистка, но мне хочется быть твоим другом.
– Альфредо это может не понравиться. Он будет ревновать.
– Не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51