Но в 13 лет он уехал с родителями из Саратова, поэтому что думал насчет своей фамилии и своего будущего — неизвестно.
Они встретились через сорок семь лет, 9-го августа 1994 года, на вокзале.
Алексей Александрович сидел в подземном переходе, грязный, оборванный, со смугло-черным потным лицом, держа в руке сторублевую бумажку. Это называется — ловить на живца, сотенной бумажкой намекалось прохожему: другие дают, дай и ты, не будь хуже других! Степан Сергеевич Козлов, только что сошедший с поезда, поймался на эту уловку по доброте души, вынул сто рублей, не жалея о них, а жалея о своем безвозвратно ушедшем детстве, проведенном в этом городе, который вот так вот убого встретил его после долгих лет разлуки. Степан Сергеевич был капитаном морского пассажирского корабля, он был строен и красив в белоснежном своем костюме, несмотря на 59 лет возраста. Он дал нищему сто рублей, а тот поднял голову и тут же узнал Козлова и восторжествовал, потому что пришла его минута.
— Козел! Козел! — закричал он, указывая скрюченным пальцем на капитана дальнего плавания, разоблачая его и ожидая, что толпа в переходе остановится и начнет неумолимо, неутолимо, зло и справедливо смеяться над человеком, который вопреки своей фамилии нацепил на себя роскошный капитанский китель, — и настигнет Козлова неминуемый несмываемый позор!
Но народ не остановился. И смеяться никто не стал.
А Козлов не узнал Мосолова.
Ему было неловко. Он понимал, что это кто-то из его детской поры, а кто — не мог вспомнить. Поэтому он молча стоял и улыбался, не обижаясь на крики нищего.
— Козел! Он же Козел! — надрывался Мосолов! — Козел, бяша, бяша, бе-е-е! Ну, ты Козел! Вы гляньте, вот Козел, а?!
Степан Сергеевич пожал плечами и пошел своей дорогой — к тете, сестре матери, представляя, как она, старушка, будет ему рада.
Алексей Александрович закричал ему вслед — уже что-то нечленораздельное, дикое.
— Насшибает денег, налакается и вопит! — раздраженно промолвил кто-то.
Остальные промолчали, лишь удивились, что есть люди, имеющие еще силы на раздражение.
Термометр на здании вокзала показывал трицать пять градусов жары.
Вор-"щипач", проходя мимо Алексея Александровича, кинул ему тысячу, даже не глянув на него, а глядя внимательно на окружающих: жизнерадостно, профессионально, азартно, с аппетитом.
9 августа 1994 г.
Учудил
Никто не ожидал этого от Котаева.
Его знали как служаку, забубённого семьянина, человека строгих и скучных привычек и правил.
И ведь не в той поре, когда возникают рецидивы юношеских фантазий, уже и лыс стал, воспитал двух дочерей, дачу оборудовал, в выходные дни возится со старенькой машиной «Москвич-412», по вечерам читает газеты, одновременно поглядывая в телевизор «Радуга-701», ужинает не позже, чем за два часа перед сном.
Когда многое стало меняться, рушиться, перестраиваться и тому подобное, Котаев остался прежним. Добродушно и приветливо встретил он свое пятидесятилетие, и все, кто видел его, непьющего, ухаживающего за гостями, даже краем мысли не мог представить, что он может выкинуть подобную штуку.
А он ровнехонько через три года после этого юбилея, двадцать седьмого августа одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года, взял да и выкинул, оставив сослуживцев, друзей, знакомых и домочадцев в полном недоумении.
— Вот так учудил! — говорили все ошарашено и качали головами.
27 августа 1994 г.
Не сбылась
моя мечта
(1987-1994)
Алексей Тихонович Благодуров мечтал построить дом.
Он мечтал о доме, как о женщине.
Он представлял теплый уютный взгляд его вечерних окон, таинственность его закоулков, подобных таинственности женской души, защитительность его стен, подобных защитительности женской заботы. И, как любимая женщина всегда в тебе и с тобой, так и дом оставался бы всегда в нем и с ним, как к любимой женщине возвращаешься с хрустально-хрупкой звенящей и дрожащей радостью, так и он нетерпеливо возвращался бы к дому из дальних странствий, хотя, по правде сказать, Алексей Тихонович никуда никогда не ездил, будучи по профессии оператором станков с ЧПУ, то есть Числовым Программным Управлением.
Мечтая о доме и живя с родителями в двухкомнатной квартирке, Алексей Тихонович Благодуров решил жениться, не имея при этом никакой склонности к семейной жизни, но ведь дом для одного человека — дичь и чушь, дому обязательно нужна семья.
Долго ли, коротко — и вот он сидит в домашнем кругу с женою Ларисою, с детьми Степаном 13-ти лет, Мариной 10-ти лет и Володей 6-ти лет, он сидит, допустим, вечером тридцать первого декабря одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, наливает рюмочку, выпивает и спрашивает младшего Володю:
— Как ты думаешь, Володька, лучше в такой вот квартире жить или в собственном доме?
Володя думает о девочке с третьего этажа, о заливистой собаке с четвертого, о балконе, с которого летом хорошо пускать бумажных голубей и мыльные пузыри на головы радостным прохожим (правда, он не видит их радости, потому что прячется за перилами балкона), он думает сразу о многом и сердито отвечает:
— Да ну его!
— Почему? Свой дом! Сад! У каждого комната отдельная! — удивляется Благодуров.
Володька молчит.
Тогда Алексей Тихонович наливает вторую рюмочку, выпивает и задает вопрос Марине:
— Как ты думаешь, Маринка, лучше в такой вот квартире жить или в собственном доме?
Марина боится перемен. Она даже из класса в класс переходит с неохотой и опаской, привыкая целый учебный год жить в одном классе. Нет, нате вам — иди в другой. По этой же причине она, странная какая девочка, не любит своих дней рождения. То было девять лет, а то, здравствуйте пожалуйста, сразу десять! Неприятно как-то. Но она послушлива, она видит, чего от нее ждет отец и, отпивая чаю, говорит:
— Да уж, конечно, в своем-то доме лучше.
— Почему? — просит объяснения Алексей Тихонович, с улыбкой поглядывая на жену Ларису.
— Ну, так, вообще, — пожимает плечами Марина.
Не удовлетворенный ответом, Алексей Тихонович наливает третью рюмочку и обращается к старшему сыну Степану:
— Как ты думаешь, Степан, лучше в такой вот квартире жить или в собственном доме?
— Само собой, в доме! — желчно отвечает подросток Степан, которого никто не любит на этом свете — да и будь он проклят вообще, весь этот свет! — И где-нибудь в другом городе, — добавляет он. — Мне тут климат не нравится.
— Климат климатом, но почему в доме-то лучше? — как бы даже ошарашен ответом Алексей Тихонович, продолжая лукаво посматривать на Ларису.
Степан ответом не удостаивает. Полный тоски, разочарования и светлой надежды, встает он из-за стола, с шумом отодвинув стул и идет смотреть в темное окно, думая о беспросветном прошлом и загадочном грядущем.
Алексей Тихонович наливает очередную рюмочку, выпивает и спрашивает теперь уже жену Ларису:
— Как ты думаешь, Ларка, лучше в такой вот квартире жить или в собственном доме?
Лариса лишь вздыхает — и Алексей Тихонович ласково треплет ее по плечу.
Он понимает, что никогда у него не будет своего дома: не заработает, не соберет на него денег. Нет, он мог бы напрячься и приобрести деревянную развалюшку на окраине города за две-три тысячи рублей денег по ценам одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, но ему нужен не деревянный, не плохонький — и не готовый вообще, ему нужен большой, каменный, и чтоб самому построить его.
Он выписывал журналы и покупал книги о прикладных ремеслах, из них узнавал, как штукатурить стены, настилать полы, выложить печь, теоретически он вполне мог владеть рубанком, мастерком, топором, молотком и гвоздодером, прикупал время от времени эти инструменты и аккуратно раскладывал на полках в крохотной кладовой, часто по вечерам открывал ее, любуясь ухоженными, готовыми к делу предметами строительной работы. Не раз и не два перечитывал он книгу о Робинзоне Крузо, завидуя ему: во-первых, под рукой у Робинзона была тьма-тьмущая природных стройматериалов, во-вторых, он мог выбрать для дома любое место, в-третьих, вокруг совсем не было людей и никто ему не мешал.
Понимая, что никогда он не построит настоящий дом, Алексей Тихонович строил дома игрушечные, выпиливал их из фанеры, и это были чудо-дома: трехэтажные, с мансардами, с соляриями, со всяческими резными украшениями. Он проводил туда электричество и по вечерам, гася свет в комнате, в игрушечном доме, наоборот, включал — и ему казалось, что там живет кто-то; правда, сам дом из-за внутреннего света становился не виден, но зато этот свет в темноте был таинственней и приманчивей, чем свет на свету.
И вот однажды, а именно тридцать первого декабря одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, Алексей Тихонович, как всегда, налил первую рюмочку и задал первый вопрос семилетнему уже сыну Володьке:
— Как ты думаешь, Володька, лучше в такой вот квартире жить или в собственном доме?
Володька ответил не прямо. Он сказал:
— А вон на Перспективной улице грузовик с кирпичом в канаву перевернулся. Грузовик выволокли, а кирпичи неделю лежат. На целый дом хватит.
Лариса погладила его по голове за то, что он растет и умнеет, Марина снисходительно усмехнулась детской наивности, Степан вовсе пропустил мимо ушей, а Алексей Тихонович вместо того, чтобы пить дальнейшие рюмочки и опрашивать других, лучше ли жить в такой вот квартире или в собственном доме, поднялся, отошел к окну и задумался. Потом обернулся, посмотрел на Володю и вытер глаза.
С этого момента жизнь его изменилась. Он купил — и даже в центре города — старенький домишко на слом всего за одну тысячу рублей денег, главное ведь было — не дом, а участок, место. Он собственноручно разобрал дом по бревнышку, по досточке, по гвоздику, выбрасывая гнилое и непригодное и сортируя все мало-мальски стоящее.
Кирпичи из канавы, само собой, давно уже растащили, но он не огорчался, он знал — вспомнив это во время вещих Володькиных слов — что по городу кучками и в одиночку валяется великое множество бесхозных кирпичей — и как он раньше-то этого не замечал! С другом школьного детства Витей Рукомойниковым, строителем теперь, он обсудил и выяснил, что на постройку двухэтажного дома потребуется никак не меньше 15 тысяч кирпичей. Если собирать по 3 кирпича в день, то уйдет на это около 14 лет, если по пять — восемь с небольшим, если ж, например, по восемь кирпичей с довеском ежедневно, то можно и в пять лет уложиться.
Естественно, Алексей Тихонович решил собирать по восемь. Он купил рюкзак и каждый вечер выходил на промысел, и не возвращался, пока в рюкзаке не оказывалось восемь кирпичей. В выходные дни получалось больше.
Вскоре выяснилось, что у него есть конкуренты. Свернув однажды в подворотню, где из лужи торчал крепкий, мощный, большой, темно-красный, видимо еще дореволюционной выделки кирпич, он был вдруг отброшен к стене и с недоумением смотрел от стены на тощего, небритого и злого гражданина, засунувшего в лужу руки. Расшатав, гражданин вытащил чавкнувший прощально кирпич и засунул его в огромный, просто невероятных размеров портфель с ручкой, укрепленной алюминиевой проволокой, вытер руки об одежду и сказал Алексею Тихоновичу:
— Не лезь вперед батьки в пекло!
И ушел, а Алексей Тихонович долго еще размышлял, почему щетинистый человек считает себя батькой, а цель свою — сходную, наверное, с мечтой Благодурова, — пеклом.
Другой раз он увидел сразу два кирпича. Новехонькие, с иголочки, силикатные, большие, белые, четко-ребристые и гладкогранные, искрящиеся на солнце крупинками кварца, они были как два брата-близнеца и лежали рядышком прямо посреди проезжей части. Он направился к ним — и тут заметил человека, тоже к ним явно стремящегося с противоположной стороны, человека с маниакальными глазами грибника или охотника. Алексей Тихонович рванулся.
Взвизгнула машина.
Взвизгнул женский голос.
Потемнело в глазах, удар же воспринят был тупо — словно сперва Алексей Тихонович потерял сознание, а потом на него наехала машина.
Очнулся он на тротуаре, над ним хлопотал тот самый человек.
Алексей Тихонович приподнялся на локте, жадно глядя на дорогу.
— Вот он, вот он, ваш кирпич, — успокоил его человек. — Зачем вы так спешили? Кирпичей — два, поделили бы по интеллигентному. Зачем на гибель идти из-за этого?
В разговоре выяснилось, что человек этот, по фамилии Хлопцев, тоже собирает кирпичи — на дачу. Не имея машины, он ежевечерне отвозит на автобусе за 35 километров десяток кирпичей, но не складывает на участке, где запросто растащат, а закапывает каждую новую партию в окрестных лесах, разнообразно помечая эти тайники и нанося на карту. Он показал Алексею Тихоновичу эту карту — без опаски, потому что она была насквозь зашифрована, показал также и план-проект дачи, которую собирался выстроить. План явно имел позднейшие добавления. Дело в том, что Хлопцев сперва хотел построить одноэтажную дачу из 5 тысяч кирпичей, собрал эти пять тысяч и решил продолжить, чтобы дача была двухэтажная, собрал и десять, и пятнадцать, и двадцать уже, в плане пририсованы были бассейн, баня, гараж, теперь ему вполне хватало на все, но он наметил достичь цифры двадцать пять тысяч — чтобы, когда начнется горячка строительства, не испытать разочарования при неожиданной нехватке материала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Они встретились через сорок семь лет, 9-го августа 1994 года, на вокзале.
Алексей Александрович сидел в подземном переходе, грязный, оборванный, со смугло-черным потным лицом, держа в руке сторублевую бумажку. Это называется — ловить на живца, сотенной бумажкой намекалось прохожему: другие дают, дай и ты, не будь хуже других! Степан Сергеевич Козлов, только что сошедший с поезда, поймался на эту уловку по доброте души, вынул сто рублей, не жалея о них, а жалея о своем безвозвратно ушедшем детстве, проведенном в этом городе, который вот так вот убого встретил его после долгих лет разлуки. Степан Сергеевич был капитаном морского пассажирского корабля, он был строен и красив в белоснежном своем костюме, несмотря на 59 лет возраста. Он дал нищему сто рублей, а тот поднял голову и тут же узнал Козлова и восторжествовал, потому что пришла его минута.
— Козел! Козел! — закричал он, указывая скрюченным пальцем на капитана дальнего плавания, разоблачая его и ожидая, что толпа в переходе остановится и начнет неумолимо, неутолимо, зло и справедливо смеяться над человеком, который вопреки своей фамилии нацепил на себя роскошный капитанский китель, — и настигнет Козлова неминуемый несмываемый позор!
Но народ не остановился. И смеяться никто не стал.
А Козлов не узнал Мосолова.
Ему было неловко. Он понимал, что это кто-то из его детской поры, а кто — не мог вспомнить. Поэтому он молча стоял и улыбался, не обижаясь на крики нищего.
— Козел! Он же Козел! — надрывался Мосолов! — Козел, бяша, бяша, бе-е-е! Ну, ты Козел! Вы гляньте, вот Козел, а?!
Степан Сергеевич пожал плечами и пошел своей дорогой — к тете, сестре матери, представляя, как она, старушка, будет ему рада.
Алексей Александрович закричал ему вслед — уже что-то нечленораздельное, дикое.
— Насшибает денег, налакается и вопит! — раздраженно промолвил кто-то.
Остальные промолчали, лишь удивились, что есть люди, имеющие еще силы на раздражение.
Термометр на здании вокзала показывал трицать пять градусов жары.
Вор-"щипач", проходя мимо Алексея Александровича, кинул ему тысячу, даже не глянув на него, а глядя внимательно на окружающих: жизнерадостно, профессионально, азартно, с аппетитом.
9 августа 1994 г.
Учудил
Никто не ожидал этого от Котаева.
Его знали как служаку, забубённого семьянина, человека строгих и скучных привычек и правил.
И ведь не в той поре, когда возникают рецидивы юношеских фантазий, уже и лыс стал, воспитал двух дочерей, дачу оборудовал, в выходные дни возится со старенькой машиной «Москвич-412», по вечерам читает газеты, одновременно поглядывая в телевизор «Радуга-701», ужинает не позже, чем за два часа перед сном.
Когда многое стало меняться, рушиться, перестраиваться и тому подобное, Котаев остался прежним. Добродушно и приветливо встретил он свое пятидесятилетие, и все, кто видел его, непьющего, ухаживающего за гостями, даже краем мысли не мог представить, что он может выкинуть подобную штуку.
А он ровнехонько через три года после этого юбилея, двадцать седьмого августа одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года, взял да и выкинул, оставив сослуживцев, друзей, знакомых и домочадцев в полном недоумении.
— Вот так учудил! — говорили все ошарашено и качали головами.
27 августа 1994 г.
Не сбылась
моя мечта
(1987-1994)
Алексей Тихонович Благодуров мечтал построить дом.
Он мечтал о доме, как о женщине.
Он представлял теплый уютный взгляд его вечерних окон, таинственность его закоулков, подобных таинственности женской души, защитительность его стен, подобных защитительности женской заботы. И, как любимая женщина всегда в тебе и с тобой, так и дом оставался бы всегда в нем и с ним, как к любимой женщине возвращаешься с хрустально-хрупкой звенящей и дрожащей радостью, так и он нетерпеливо возвращался бы к дому из дальних странствий, хотя, по правде сказать, Алексей Тихонович никуда никогда не ездил, будучи по профессии оператором станков с ЧПУ, то есть Числовым Программным Управлением.
Мечтая о доме и живя с родителями в двухкомнатной квартирке, Алексей Тихонович Благодуров решил жениться, не имея при этом никакой склонности к семейной жизни, но ведь дом для одного человека — дичь и чушь, дому обязательно нужна семья.
Долго ли, коротко — и вот он сидит в домашнем кругу с женою Ларисою, с детьми Степаном 13-ти лет, Мариной 10-ти лет и Володей 6-ти лет, он сидит, допустим, вечером тридцать первого декабря одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, наливает рюмочку, выпивает и спрашивает младшего Володю:
— Как ты думаешь, Володька, лучше в такой вот квартире жить или в собственном доме?
Володя думает о девочке с третьего этажа, о заливистой собаке с четвертого, о балконе, с которого летом хорошо пускать бумажных голубей и мыльные пузыри на головы радостным прохожим (правда, он не видит их радости, потому что прячется за перилами балкона), он думает сразу о многом и сердито отвечает:
— Да ну его!
— Почему? Свой дом! Сад! У каждого комната отдельная! — удивляется Благодуров.
Володька молчит.
Тогда Алексей Тихонович наливает вторую рюмочку, выпивает и задает вопрос Марине:
— Как ты думаешь, Маринка, лучше в такой вот квартире жить или в собственном доме?
Марина боится перемен. Она даже из класса в класс переходит с неохотой и опаской, привыкая целый учебный год жить в одном классе. Нет, нате вам — иди в другой. По этой же причине она, странная какая девочка, не любит своих дней рождения. То было девять лет, а то, здравствуйте пожалуйста, сразу десять! Неприятно как-то. Но она послушлива, она видит, чего от нее ждет отец и, отпивая чаю, говорит:
— Да уж, конечно, в своем-то доме лучше.
— Почему? — просит объяснения Алексей Тихонович, с улыбкой поглядывая на жену Ларису.
— Ну, так, вообще, — пожимает плечами Марина.
Не удовлетворенный ответом, Алексей Тихонович наливает третью рюмочку и обращается к старшему сыну Степану:
— Как ты думаешь, Степан, лучше в такой вот квартире жить или в собственном доме?
— Само собой, в доме! — желчно отвечает подросток Степан, которого никто не любит на этом свете — да и будь он проклят вообще, весь этот свет! — И где-нибудь в другом городе, — добавляет он. — Мне тут климат не нравится.
— Климат климатом, но почему в доме-то лучше? — как бы даже ошарашен ответом Алексей Тихонович, продолжая лукаво посматривать на Ларису.
Степан ответом не удостаивает. Полный тоски, разочарования и светлой надежды, встает он из-за стола, с шумом отодвинув стул и идет смотреть в темное окно, думая о беспросветном прошлом и загадочном грядущем.
Алексей Тихонович наливает очередную рюмочку, выпивает и спрашивает теперь уже жену Ларису:
— Как ты думаешь, Ларка, лучше в такой вот квартире жить или в собственном доме?
Лариса лишь вздыхает — и Алексей Тихонович ласково треплет ее по плечу.
Он понимает, что никогда у него не будет своего дома: не заработает, не соберет на него денег. Нет, он мог бы напрячься и приобрести деревянную развалюшку на окраине города за две-три тысячи рублей денег по ценам одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, но ему нужен не деревянный, не плохонький — и не готовый вообще, ему нужен большой, каменный, и чтоб самому построить его.
Он выписывал журналы и покупал книги о прикладных ремеслах, из них узнавал, как штукатурить стены, настилать полы, выложить печь, теоретически он вполне мог владеть рубанком, мастерком, топором, молотком и гвоздодером, прикупал время от времени эти инструменты и аккуратно раскладывал на полках в крохотной кладовой, часто по вечерам открывал ее, любуясь ухоженными, готовыми к делу предметами строительной работы. Не раз и не два перечитывал он книгу о Робинзоне Крузо, завидуя ему: во-первых, под рукой у Робинзона была тьма-тьмущая природных стройматериалов, во-вторых, он мог выбрать для дома любое место, в-третьих, вокруг совсем не было людей и никто ему не мешал.
Понимая, что никогда он не построит настоящий дом, Алексей Тихонович строил дома игрушечные, выпиливал их из фанеры, и это были чудо-дома: трехэтажные, с мансардами, с соляриями, со всяческими резными украшениями. Он проводил туда электричество и по вечерам, гася свет в комнате, в игрушечном доме, наоборот, включал — и ему казалось, что там живет кто-то; правда, сам дом из-за внутреннего света становился не виден, но зато этот свет в темноте был таинственней и приманчивей, чем свет на свету.
И вот однажды, а именно тридцать первого декабря одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, Алексей Тихонович, как всегда, налил первую рюмочку и задал первый вопрос семилетнему уже сыну Володьке:
— Как ты думаешь, Володька, лучше в такой вот квартире жить или в собственном доме?
Володька ответил не прямо. Он сказал:
— А вон на Перспективной улице грузовик с кирпичом в канаву перевернулся. Грузовик выволокли, а кирпичи неделю лежат. На целый дом хватит.
Лариса погладила его по голове за то, что он растет и умнеет, Марина снисходительно усмехнулась детской наивности, Степан вовсе пропустил мимо ушей, а Алексей Тихонович вместо того, чтобы пить дальнейшие рюмочки и опрашивать других, лучше ли жить в такой вот квартире или в собственном доме, поднялся, отошел к окну и задумался. Потом обернулся, посмотрел на Володю и вытер глаза.
С этого момента жизнь его изменилась. Он купил — и даже в центре города — старенький домишко на слом всего за одну тысячу рублей денег, главное ведь было — не дом, а участок, место. Он собственноручно разобрал дом по бревнышку, по досточке, по гвоздику, выбрасывая гнилое и непригодное и сортируя все мало-мальски стоящее.
Кирпичи из канавы, само собой, давно уже растащили, но он не огорчался, он знал — вспомнив это во время вещих Володькиных слов — что по городу кучками и в одиночку валяется великое множество бесхозных кирпичей — и как он раньше-то этого не замечал! С другом школьного детства Витей Рукомойниковым, строителем теперь, он обсудил и выяснил, что на постройку двухэтажного дома потребуется никак не меньше 15 тысяч кирпичей. Если собирать по 3 кирпича в день, то уйдет на это около 14 лет, если по пять — восемь с небольшим, если ж, например, по восемь кирпичей с довеском ежедневно, то можно и в пять лет уложиться.
Естественно, Алексей Тихонович решил собирать по восемь. Он купил рюкзак и каждый вечер выходил на промысел, и не возвращался, пока в рюкзаке не оказывалось восемь кирпичей. В выходные дни получалось больше.
Вскоре выяснилось, что у него есть конкуренты. Свернув однажды в подворотню, где из лужи торчал крепкий, мощный, большой, темно-красный, видимо еще дореволюционной выделки кирпич, он был вдруг отброшен к стене и с недоумением смотрел от стены на тощего, небритого и злого гражданина, засунувшего в лужу руки. Расшатав, гражданин вытащил чавкнувший прощально кирпич и засунул его в огромный, просто невероятных размеров портфель с ручкой, укрепленной алюминиевой проволокой, вытер руки об одежду и сказал Алексею Тихоновичу:
— Не лезь вперед батьки в пекло!
И ушел, а Алексей Тихонович долго еще размышлял, почему щетинистый человек считает себя батькой, а цель свою — сходную, наверное, с мечтой Благодурова, — пеклом.
Другой раз он увидел сразу два кирпича. Новехонькие, с иголочки, силикатные, большие, белые, четко-ребристые и гладкогранные, искрящиеся на солнце крупинками кварца, они были как два брата-близнеца и лежали рядышком прямо посреди проезжей части. Он направился к ним — и тут заметил человека, тоже к ним явно стремящегося с противоположной стороны, человека с маниакальными глазами грибника или охотника. Алексей Тихонович рванулся.
Взвизгнула машина.
Взвизгнул женский голос.
Потемнело в глазах, удар же воспринят был тупо — словно сперва Алексей Тихонович потерял сознание, а потом на него наехала машина.
Очнулся он на тротуаре, над ним хлопотал тот самый человек.
Алексей Тихонович приподнялся на локте, жадно глядя на дорогу.
— Вот он, вот он, ваш кирпич, — успокоил его человек. — Зачем вы так спешили? Кирпичей — два, поделили бы по интеллигентному. Зачем на гибель идти из-за этого?
В разговоре выяснилось, что человек этот, по фамилии Хлопцев, тоже собирает кирпичи — на дачу. Не имея машины, он ежевечерне отвозит на автобусе за 35 километров десяток кирпичей, но не складывает на участке, где запросто растащат, а закапывает каждую новую партию в окрестных лесах, разнообразно помечая эти тайники и нанося на карту. Он показал Алексею Тихоновичу эту карту — без опаски, потому что она была насквозь зашифрована, показал также и план-проект дачи, которую собирался выстроить. План явно имел позднейшие добавления. Дело в том, что Хлопцев сперва хотел построить одноэтажную дачу из 5 тысяч кирпичей, собрал эти пять тысяч и решил продолжить, чтобы дача была двухэтажная, собрал и десять, и пятнадцать, и двадцать уже, в плане пририсованы были бассейн, баня, гараж, теперь ему вполне хватало на все, но он наметил достичь цифры двадцать пять тысяч — чтобы, когда начнется горячка строительства, не испытать разочарования при неожиданной нехватке материала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34